Из рассказов крестьянина-охотника

Из рассказов крестьянина-охотника

Новгородской губ., Череповецкого у.

_{____________________}

«…Прежде оленей много было, нынче неизвестно для чего не стало; нынче лоси забегают, а пока олени были, не было и лосей, так думаю, уж не эти ли выжили оленей-то. Олень траву ест да мох с елочек, а лоси-то вересняк да крушинник, да осинку или сосенку молодую гложет; коли осину стоячую или лежачую или сосняк мелкий гложут — значит, есть лоси, поэтому их и узнаешь. Олень-от допущает близко; когда так сажен на 20 подпустит, а лось и за полверсты учует человека. Прошлую зиму только одного лося убили мы с сыном; да ноги-то худ ходят, так я уж прочь отваливаюсь от этого дела, а вот в П*** много убили… Как можно! Лось крепко чутчее; где еще ты идешь, а ен уж убежал, так устрелить-то и хитро. Вот как двое али трое, так встричу заходят; один на след станет, да тут и стоит, а другой за ним идет; олень-то все по своему же старому следу и ходит, так мало ли, много ли постоишь, ен на тебя опять и выйдет. На лыжах все ходишь, лыжи-то иное положишь рядком, да и ползешь, на лыжах-то, с полверсты, да как близко подползешь, поднимешься да и убьешь. Одиново двух устрелил; сажен за сорок из оленя в оленя, так пуля скрозь и прошла: одному в грудину, через сердце — тут и ткнулся и пяди не отошел, а другого в бок, поперек брюшины, тот убег, да с версту бежал — пал, да тут и издох.

А то еще с оленем шутка у меня была: лесом я шел, вижу я, лежит; ен было стал вставать — я с руки и хлоп, в шею попал, а ен и пал; в грудину метил-то, да повернулся ен, так в шею попало; ну, как пал, я лыжи бросил, подбег, ножик выхватил да горло перерезал; пока стал ружье заряжать, запыжил и пули еще не пустил, а ен как вскочит да как побежит; сажен десяток отбежал, да тут и бух, тут и мой стал. Каков? С перерезанным-то горлом!.. А то шел я раз серединами-то этими же, по следам. След есть, так, думаю, пойду все по следу; иду, да как вышел из лесу на ниву, ан они и идут мимо меня; артель шесть штук — и идут. Я ружье с плеч снял да с руки и пустил (больше-то все на сосну норовишь приладить да на два сука, это верней) — в самы пахи попал, и пуля скрозь перелетела, а ен и пал; я ружье опять стал заряжать, думаю, не настигну ли тех, эту ламу, думаю, убил — а ен вскочил да и убег, в заповедь убег, вон куды!.. Сажен 20 отбежит, да и ляжет; как я иму подходить, он вскочит и побежит; где полежит — на обе стороны кровь. Цельный день за ним ходил, ночью уж не пошел. На другой день пришел, думаю, не издох ли за ночь-то, а ен опять вскочил и побег; нельзя стрелять, да и что хошь, не подпускает! Почитай, к самому П***, к полям, выгнал его, тут лыжи-то бросил, на них лег да на брюхе на лыжах и пополз; как близко, сажен на 20, подполз, на ноги поднялся, ен меня увидел, тоже подниматься только стал, тут я с руки — так и чубурахнулся. Ты думаешь, ведь зверь, все хочется уйти! Двое суток вот за одним ходил; иное подшибешь, да как имет ен погуливать, так и бросишь. Далеко-то зайдешь, так только и думаешь, как бы домой добраться; дома не знают, что с тобой и делается, не знают, что и думать!

И в кляпец (ловушку) оленей лавливал; этакий же, как зайцев что ловят, только большой, в полпуда будет (кляпцов у меня много: заячих штук двадцать, да волчьих с десяток будет). На ход на ихний поставлен был; ен попал да с кляпцом-то и ходит, волочит его, меня-то не подпускает — за им опять и пошел; так три денька ходил. Убить нельзя — далеко убегает; я бы уж и бросил, да кляпца-то жалко — кляпец-от пропадет с ним. Обошел уж, навстречу ему и вышел; ен идет да поедает, с елок да с сосен мошек ен все ест, да ко мне-то и подвигается, меня не видит; с рук я спустил — в задния ноги попал, да живого так на барский двор и привез, там и зарезали. Совсем живой! Как лежит, так и не знать, что подстрелен; пытала в те поры пенять барыня-то: „Ты бы, — говорит, — ухитрился бы как ни есть здорового доставить“. Да как тут ухитришься-то; пожалуй, не стреляй совсем, так и останется жив — ищи его после…

На лосей так вот у меня особенное, большое ружье, сажен на 50 пулей берет, только покрепче держи, как хватит! Сколько ведь и мимо свинцу-то летит! Случится, приложиться некуда: сосны гладки, все равно что с руки; маленько с глазу-то ружье опустил — уж и мимо летит. Все ладишь на два сучочка класть ружье, тут как спустишь, так и чубурахнется…»

Олени действительно пропали из наших мест; прежде хаживали они стадами штук по тридцать, а нынче совсем их не видно стало. Некоторых зверей, как, например, волков и лисиц, стало больше; очень может быть, что волки выжили оленей. Зато с недавнего времени появившиеся лоси с избытком вознаграждают за оленей. Недавно у нас убили лося вышиною 3 аршина (до хребта), весом 15 пудов: одна задняя лопатка с жирным, вкусным мясом весила более 2 пудов. Насколько олень сухопар и поджар, настолько же лось крепок корпусом и ногами: осенью он походит телом на хорошо откормленную лошадь. Бегает лось очень скоро, не тише оленя, и с тем преимуществом, что не так скоро устает, как олень. Шкурки лосиные продаются здесь не дороже 3 руб. штука. Крестьяне пробовали отдавать кожу в обделку на сапожный товар; по общему отзыву, обувь из этого товара крепка и носится хорошо в сухое время, мокроты же не переносит, что, впрочем, могло происходить от дурной выделки кожи, так как сделан был только один опыт. Превосходные лосиные рога, которые бывают четвертей по 5-ти длиною, не находят себе употребления. Впрочем, лосей здесь не так много, чтобы можно было составить отдельный промысел из добывания их шкур, рогов и проч.

«…С большого Спасова дни^[48] начнет вот медведь похаживать, каждое лето сколько коров мнет. А. В. — покойник послал меня за медведем — корову подшиб верст за 5 всего: „Ступай-ка, — говорит, — покарауль, не можешь ли ушибить“. Я и сошел караулить, рано сошел, солнышко еще не закатилось — в сенокосное время было, недосуг… Ну, да нельзя нейти… Вижу, идет медведь, ботает так, на гриву выходит, и падаль уж близко; ен же и подшиб корову, к ней и идет. Вересняк такой частый хрустит! Дух-то мой, вишь, учуял, так взял да и пополз; подполз совсем близко, да и зачал эдак вверх поглядывать; да меня понюхивать — тут и увидел меня, да и на дыбы встал, да как фукнет на меня!.. Что же ты, братец, думаешь, не взяло ружье; в затравке, что ль, отсырело — на полке-то вспыхнуло, а выстрела нет. Ен вскочил да как побежит прочь!.. Всю ночь я сидел; бродит около, кругом, а близко не подходит; что делать-то, заряжено не для глупости было, да так вышло; а медведь хороший был, большой да жирный. Эти медведи ой какие лукавые! И не пришел бы ен, кабы я на ходулях сажен сотню не прошел: до следу человеческого как дойдет, так и поймет дело и поворотит. Иное идешь за птицей али без ружья, так думаешь, что коли встречу-то, ведь он убьет. Вот с волками, так хоть и палкой иное справишься, а с медведем хитро, как сердит! В лес-от пошел раз, так на селище посереди моста — мост там такой большой, — медведь идет, а ружья-то не было, за грибами ходил, так мостовину взял, да на него эдак и машу да рычу: „У! У, ты!“… Остановился ен близко уж да застонул, да застонул, да в сторону и повалил.

Крестьянин-охотник

Все больше его по ночам опасаешься. Ен прямо и к падали не пойдет, не одинаго обойдет: не прошел ли кто — прошел, так поворотит назад и идет в свое место. Тут надо одному ходить; в первый день, как корову зарезал, на ели или на чем случится тихим образом и сиди и не зевай; ружье-то обмой хорошенько, духу-то не давай; один вот только испугаешься, коли не привычен. Это, братец, за медведем ходить, так по книге божией показано, что двенадцати сил надобно быть; только не разговаривай: и потихоньку что скажешь товарищу — ен услышит, ч?ток! Тут уж на смерть идешь: убьешь — так убьешь, а не убьешь — так пропадешь. Мы хоть из-за оброка ходим; только и добычи, только тем и покормимся, а господа из-за чего ездят? Из-за потехи, поглядеть да потешиться — охота-то пуще денег»…

Кажется, старик преувеличивает опасность встречи с медведем. Я, правда, например, слышал, что здешних баб, когда они ходят за ягодами, медведь часто пугает, но чтобы какую тронул когда-нибудь — случается очень редко. Не знаю, справедливо ли поверье у здешних крестьян, что когда человек первый увидит медведя, то всегда может испугать и прогнать его; если же, наоборот, медведь первый заметит человека, то тут надобно ждать беды.

Вот несколько случаев из рассказов о встречах с медведем: «…Инде и кинется на человека, так если заденешь да бежать ему невмочь. Кое смелый человек, так за ним просто ходит; в Л*** вон старичонко один все колол, семнадцать медведей заколол, а охотничек и весь немудреный! Я вот за рябчиками ходил, гляжу, а ен морашевник (муравейник) и роет; как я эдак хрюкнул! Ен как повернется да вякнет! Да прочь от меня; гнал я его с версту. Все лесом бежал-то, болотом — так стрельнуть неловко, в топкое болото и ушел. Этта мужичонок пошел уток смотреть; медведя встретил да испугался, да присел, так и сидит, скорчился и молчит; а медведь-от заревел да на дыбы, да на дыбах-то вкруг него и ходит; ходил да ходил, заморил со страху-то, да так и ушел, не тронул».

«…Волк вот со мной дрался одиново: в кляпец попал да и пошел, и пошел; долго не мог настичь его — настиг, а ен, брат, драться со мной; смелому надо быть тут человеку; думал я, самого ен меня задавит. Ружья-то не было, а стяжочек (палка) в руках эдакой хорошенькой был; я замахивать стяжочком стал, а ен на задницу сел; кляпец-от, фунтов^[49] 12, поднял на лапе-то, да с ним так и стоит на дыбах, как мужик с образом, и стоит с кляпцом-то. Я на лыжах стою да боюсь, не сбил бы меня; с лыж-то скочил да стягом-то и хочу ударить, как ен ко мне под ноги-то скочит! схватит меня! — я тут изловчился да стяжочком-то его вдоль спины, гляжу — ен повесил уши, тут я давай по голове да по чем попало. Храни бог! как бы до ног доскочил. После, как много их переловил, и опасаться их меньше стал; махнешь раз, другой да веревку возьмешь да на сук, кожу долой — да и домой.

Без кляпцей их не бивал, не случалось, да даже и видал мало: дух он слышит, прочь бежит от человека. И нор волчьих не видал, сколько ни исходил местов, а не видал; должно быть, на мхах они строются, где народ не ходит, в широких лесах, где середь болот гривки сухие есть. Одного если изловишь в кляпец, так месяца два никакой волк не побывает; вот он какой боязливый на воле-то, ну а в ловушку-то попадет — злее станет. Кляпец изломает иное, как начнет об лес колотить; волков пяток я упустил эдаким манером — пропали с кляпцами.

Этих волков как хорошенько бить, так зимою, в глухих местах избушечку надо поставить, чтоб и с печкой была, да лошадиной либо коровьей падали и принести, да сажен за 20 и положить, да кое время и не ходить; одна артель бы поела да другая, да потом и приди, печку затопи и сиди в тепле на карауле. Избушку хоть елочками уставь, чтобы тебя никак не видно было, и духу-то твоего от елочек не слышно будет. Тут всех перебьешь: хоть и убил одного, другие все похаживать имут; не одна артель перебывает.

Прежде у господ так было же этой волчьей охоты: ямы у них эдакие состроены были, камнем обложены, верх-от легкими камышиками да сучьями завален, да снегом обложен, а мяско-то в середине; есть-то им охота — как имут по сучьям ступать, так все в яме и будут. Ловят и нынче этими самыми ямами, да мало попадается, вороватее, что ли, волки стали»…

Старик, кажется, ошибается: волчьи норы есть и в наших лесах, только он, вероятно, принимал их всегда за норы «язвиц»^[50]; и те и другие устраивают часто свои логовища в старых угольных ямах, роют их далеко внутрь по разным направлениям; разница их в величине, т. е. волчья нора больше: в нее свободно пролезет взрослый человек. Ее можно знать и по следам, натоптанным перед входом. Здесь зимой, с голоду, волки бывают очень смелы; они прибегают в самую деревню под окна; а к нам волк зашел даже на двор и, привлеченный запахом кушанья, залез было в кухню.

Вот случай, бывший недавно с одним крестьянином: он повез дрова на угольную яму; лишь только он подъехал к ней, как оттуда выскочили четыре волка и бросились на бежавшую с ним собачонку; он схватил собачонку к себе в сани и поворотил назад, в деревню; волки побежали за санями: два бегут с одной стороны да два с другой. Вплоть до деревни бежали рядом; им все хотелось собачонку-то схватить; только тем он отстоял ее, что махал палкой попеременно то в ту, то в другую сторону. «Так, — говорит, — зубами и щелкают, того и смотри, что самого схватят».

Как уже выше было сказано, нынче волков стало больше в здешних лесах; это и не удивительно, если принять в соображение, что теперь меньше охотятся за ними; одни помещики прежде много истребляли их, отправляясь на охоту иногда целыми обществами; нынче это совсем вышло из моды в наших местах.

«…Ну, а язвиц знаешь? Пестренькие да полосатенькие: черная одна полоса, а другая белая; в наших лесах есть, я их половил довольно. Как вот лисица живет — в ямах эдаких, в норах; нору там сажен на 20 разными ходами выроет, вот это какая зверина! Этим в нору кляпец ставишь; две ли норы или три — в каждую по кляпцу; попадет ли, нет ли — всякие сутки ходишь проведывать; где она входит в нору, тут и поставишь, только ставить надо хитро; не изловить другому ни за что, как кто не лавливал, не знает, как поставить, учует зверь-то. Я кляпец-от в землю зарою, чтобы ровно было, да хвоей завалю; и духу не дает от железа-то, как хвоей-то завалишь; вот ен как стал, как полотенца прижал — скобы-те и схватят его. Кроме как этой ловушкой, ничем не изловишь его. Как с собакой идешь, так собака по духу в нору-то залезет, все ходы выбегает: там ведь всё кривулями, да далеко ходы-то, да из норы в нору выходы. Другой раз думаешь: ну, пропала там моя собака! Как лает, так и не чуть — вот как глубоко.

Одиново я сам дорылся: посмотрю эдак, куда нора идет, колышком пощупаю — да наперерез; перва вдаль да вглубь все нора шла, а тут опять кверху пошла; тут смотрю трое и сидят, мать да два детеныша; багорком вытащил да и заколотил. С аршин длины будет зверинка-то эта, а вышины и пол-аршина нет, лапки коротенькие, а сам жирный; как лето-то погуляет, а осенью поймаешь, так фунтов пяток сала из него вытопишь; а сало хорошее. Этой зверины сало у меня и теперь есть, да раздавал много: кто там руку али ногу посечет, так хорошо прикладывать; или вот у лошади усечка — тоже этим лечат. А то мне в кляпец раз сова попала, большущая! Когти, так зайца с кляпцом унесет, да сальная, братец, какая! По кулаку сала-то местами; два фунта вытопил из ней, и хорошее сало, как у язвицы же — не мерзнет.

Куниц да норок много я переловил, все кляпцами же; а кто не знает, тот и не изловит — тоже все под след да хранительно… Перво надобно ее прикормить, этих без прикормки не изловишь: зайца ли убьешь да в лом, где ни есть и положишь, норка-то и имет ходить, тут на дорогу кляпец и ставишь. Куничка эдак же: убьешь зайца да повесишь на нижний сучок, привяжешь; она, как где есть в лесу, уж найдет, ходить имет, тут под след-то и поставишь, да снег опять заровняешь, да следочки опять, как у ней были, и поделаешь, чтобы не узнала. Зимой все эдак ловишь, а летом мудрено — разве с собакой: да собаке другой не настичь — отстанет: она вон из рощи в рощу верст за 5 убежит — ищи! Эта зверина проворная! Живет все больше в белочьих гаинах: на елях из моху у векши-то^[51] эдакие гнезда настроены — и чего она туда не натаскает, а куничка-то белку заест, да сама там и имет жить. Я их в этих гаинах часто бивал. Только где раз пройдешь с ружьем, так не станет жить; она пороховой дух чует, она проворна! Нынче меньше что-то стало куниц; а ведь шкурка ее, ты как думаешь, хорошая 4 и 5 целковых стоит; ну, норка — та дешевле, та за полтора идет…»

Кроме волков и лисиц, из которых первые мало преследуются, а последние трудно поддаются и потому мало ловятся, все остальные мелкие пушистые звери, как язвицы, куницы, норки, белки и другие понемногу переводятся; по крайней мере, в здешних лесах количество их значительно уменьшилось. Разве одних белок и теперь еще бьют много; я знаю охотника, который в три недели наколотил их более трехсот штук.

…«Лисиц ноне надо бы добывать; прошлым годом все больше птицу бил: рябков да тетеревей под осень-то. Эту охоту знаешь ли? Как мы их, дураков-то, обманываем? Чучела есть эдакие: тетеревей убить да оснимать, да отрепья туда набить — на такие больше летят, а то и просто деревинку синим платком обвить да только забрать белым, где у его есть в перьях, краской или мелом и набровнички красные делают. Шалашик построишь да чучелов-то сверху и выставишь; в шалаше и сиди тихохонько на карауле. Как солнышко взойдет, тетерева имут с места на место перелетать; вылетит на сосну или на березу да чучело увидит, к ним и летит, ты из шалашика-то и стреляй — тут просто. Вот лисиц ловить хитро. Надо быть, она родит к Петровкам^[52]: в эту пору хорошо их маленькими брать; только приходи, когда они еще не решатся, а все вместе у матери живут. Где лисий выводок есть, там у них утерто да утоптано, да всячины натаскано, перьев и шерсти: она зайцев да птах детям-то таскает. Днем-то они бегают, так тут их не застичь, а надо маленько к вечеру приноровить, тут они все собираются, тут и таскай детенков-то клещами. У меня трое были, зиму целую кормил: от Петровок самых да до зимнего Егорья^[53]. Их просто кормить: хлебца побрасывай, да где ворону убьешь — бросишь; да разгородить надо тесинками, а то загрызут одна другую: и сверху тесинками прикроешь, только щелки оставь для воздуху. Больших лис мало я лавливал — эта хитра! Дойдет, наднесет лапку над кляпцом, услышит дух и отойдет. Кто ежели знает колдовство, тот может и по пятку изловить и по десятку; те приговор знают, тому добрый человек^[54] заганивает. Другой охотник с лесовым, как мы с тобой али брат с братом сойдется — ен этим и ловит. У нас в В*** ворожей вон в две недели восемь штук изловил; четыре лисицы да четыре волка — вот и знай! Мы у него и спрашиваем, как ен ловит, да сказать-то ему нельзя: ему ловли не будет самому; ему не велит сказывать нечистый. Что, не веришь? А как же у меня, примером, бывает наставлено, сколько места огородишь кляпцами, а лиса-то, ровно человек, обойдет да выйдет; это ен-то и отганивает за то, что мы ему не служим: ему не кошные (наемные) заганивать-то — дьяволят много. Да чего! Мало ли у нас этих ворожей! Лисицу ничем больше не словишь: она и не рада бы идти, да гонят и духу тут не чует; а у нас вон, хоть сколько глубоко зарой кляпец, — что волк, что лисица железный дух чуют… Этому, братец мой, верь; это кого хошь спроси, так всякий тебе скажет — кто и не охотник. Нам иные ворожеи срушны, так истину правду сказывали: ен им, вишь ты, не в своем виде кажется-то, а словно как и человек; коли ты в своем-то виде его увидишь, так тебе, живым не бывать — смотри-ка, ен выше лесу ходит! Ворожей сказывал: идешь где лесом да на след его только наступишь, так сейчас какое ни есть место и заболит у тебя. А что думаешь? Я валежник в лесу таскал да на след, должно, и наступил. Мне как бок схватит! Да ломило, да ломило, так насилу до дому дошел, да уж солью оттерла ворожиха. Али зубы ни с чего заболят: опять, ни к кому другому, к ворожихе ступай. Стало быть, ты не знаешь, как вот ворожихи-то людей портят! По ветру-то пущают: настрижет с собаки шерсти да на шерсть наговорит, да по ветру-то пустит — на человека и налетит. В которой день „Отче“ или „Верую“^[55] прочитаешь — андел не допущает, а кое не умеет читать молитву али и забыл только, тот погибает: у его в утробе нечистый расти имет. На свадьбах-то у нас мало ли народу изводят… Вот П…у старуху знаешь? Ей и не попадай встричу, как на охоту пойдешь. Зайца просила раз, а зайца в ту пору у меня не было. Так что! И напустила она на меня — с той поры не могу ни одного зайца поймать. Боимся мы этих ворожей! Ох, боимся! И охоты-то лишат, и сам-от бойся.

Чего и не натерпишься по лесам; да другому что хошь, хоть 10 руб. дай, чтоб в лесу заночевал, так не возьмет; а мы-то, как ходишь да ходишь за оленями-то, верст 20 или 30 идешь, так неволей в лесу ночуешь. В другой раз и не заснешь, в скуке тут спанье: дума-то на горах ходит — чего и не причудится! Только молитву творишь, так бог милует. Ведь власть-то над тобой какая! Их двенадцать братьев и двенадцать сестер, нечистых-то! Да такая сила, что ен и в церковь идет, да только до Херувимской песни^[56] стоять может — тут уж выходить должен… Али не знаете этого? Вот поживете да состаритесь, так узнаете и не это еще…»