3. Социальные функции и миссия журналиста

3. Социальные функции и миссия журналиста

Здесь возникает еще одна проблема, связанная с социальным статусом самих работников масс-медиа, прежде всего журналистов, которые ныне – и в значительной большей степени, чем раньше, – входят в истеблишмент, т. е. во властвующую, или правящую, элиту, представляя собой особый и весьма важный «отряд» этой сравнительно незначительной по численности, но весьма значимой по ее деятельности для общества социальной группы.

Элита – социальная группа, представляющая собой меньшинство, «высшее» в силу своей власти над другими группами или в силу своего влияния в обществе. Правящая элита нередко – часть господствующего класса, обладающая политической властью.

Элиты – это группы, выполняющие руководящие функции в демократическом порядке, а в современных условиях конкурентной демократии к политическим элитам относят те группы, которые борются за голоса избирателей на политическом рынке.

В то же время надо сказать, что само слово «элиты» применительно к демократии звучит двусмысленно: ведь цель и идея демократии, сама ее суть, как и цель демократических революций состоит именно в том, чтобы отнять у властвующих их особенные привилегии, чтобы ликвидировать группы, слои, классы, имеющие как бы априорное право на власть. Но реальность демократического процесса сложнее теории, она не подтверждает такой взгляд, показывая, что демократический порядок не исключает, а наоборот, предполагает существование элит. Мы только и слышим в разных контекстах о политических элитах и вообще в прессе рассуждения об элитах, словосочетания типа «согласие элит» и т. п. – одни из самых распространенных. Странно, но наше «демократическое» ухо воспринимает это спокойно.

В политической науке выделяют три основных типа элит: властные элиты (элиты власти), ценностные элиты и функциональные элиты.

Властные элиты – это более или менее закрытые группы со специфическими качествами, имеющие властные привилегии. Это «господствующие классы» – политические, военные или бюрократические; наиболее близким и ярким примером властной элиты является советская «номенклатура».

Ценностные элиты (автором термина и основоположником исследований в этой области является философ и социолог Альфред Вебер (1868–1958), брат Макса Вебера) – это творческие группы, влияние которых на установки и взгляды широких масс позволяет причислять их к элитам: это видные философы и ученые, выступающие в роли экспертов и советников власти, т. е. интеллигенция в широком смысле слова, к которой относятся и журналисты и современные политтехнологи.

Наконец, функциональные элиты – это влиятельные группы, которые в ходе конкуренции выделяются из широких слоев общества и перенимают важные функции в социальном порядке; это сравнительно открытые группы, вступление в которые требует определенных достижений. К ним относятся представители большой науки или менеджеры, формирующие, согласно К. Гэлбрейту, техноструктуру современного общества.

Для наших целей наибольший интерес представляют именно ценностные элиты (куда входят и журналисты), представители которых формируют ценностную и смысловую сферу общества, наделяя мир и жизнь смыслом. В середине XX в. возникает представление о рефлексивных элитах, разработанное немецким социологом Хельмутом Шельски (1912–1984). Функционально это стоящие параллельно «производителям товаров» «производители смысла», доминирующие в таких сферах, как образование, общественное мнение, информация, и в силу своего положения воздействующие на сознание людей. Монополизировав смысл жизни, мировоззрение, оценки событий, постановки жизненных целей и т. д., эти «производители смысла» образовали, по Шельски, новую систему господства – духовного господства, что позволяет им удовлетворять также и свои властные амбиции. (Подробно содержание и структура этой системы рефлексивной элиты рассмотрены Х. Шельски в очень интересной и содержательной книге, опубликованной в 1971 г. под характерным названием: «Работу делают другие. Классовая борьба и господство интеллектуалов».)

Как видим, социальное положение журналистов, составляющих часть рефлексивной элиты современного общества, в котором они реально выполняют важную функцию проектирования информационно-коммуникационных сетей глобализирующегося мира и их использования для трансляции создаваемых ими же смыслов, подпитывает их убеждение в существовании «четвертой власти», носителями которой они являются. В общем и целом наличие элит действительно свидетельствует о тот, что в демократии существуют структуры господства, хотя в большинстве случаев «четвертая власть» – это всего лишь метафора, ибо реальное функционирование СМИ определяется и ограничивается нормами их деятельности, принятыми в том, или ином обществе.

На Западе и в России к настоящему времени сложилось четыре базовые интерпретации социальной миссии журналистики – с учетом того, что данная профессия относится к числу так называемых свободных, и ее деятельность носит четко выраженный публичный характер.

Первую модель профессиональной миссии журналистской корпорации как раз и можно условно назвать моделью «четвертой власти». Журналистская корпорация здесь рассматривается в качестве независимого и сравнительно автономного социального института, вовлеченного в управление обществом; члены этой корпорации выполняют определенную функцию в рамках системы сдержек и противовесов всех ветвей власти.

Поскольку такая власть не избирается согласно демократическим процедурам и никем не контролируется, кроме соответствующего законодательства и потребительского спроса, постольку она действительно является относительно самостоятельным источником властных полномочий, осуществляя прямое или косвенное влияние на состояние общественного мнения в процессе восприятия и оценки этим мнением акций законодательных и исполнительных органов власти, конкретных представителей власти, а также воздействуя на итоги выборов.

Иногда метафоре «четвертой власти» придается буквальный смысл как самими журналистами (преувеличенная самооценка своей роли и возможностей в общественной жизни), так и слушателями, читателями, зрителями, которые по давней привычке, унаследованной с советских времен, воспринимают mass media либо как прямого партнера государственной власти, либо как «противовес», орудие борьбы с ней. Это отражает в конечном счете неразвитость институтов и власти, и гражданского общества, отсутствие своего рода общественного договора между ними.

Вторая модель – модель социальной ангажированной журналистики – рассматривает СМИ в качестве орудия защиты гражданских прав отдельных лиц, средства выражения интересов всех структурных звеньев гражданского общества. К последним относятся профессиональные, предпринимательские, потребительские союзы и объединения, культурные и религиозные организации и движения, институты рынка, органы общественного самоуправления, женские, молодежные, благотворительные организации и т. д. СМИ как средство информации и коммуникации позволяют членам общества осознать свои интересы, и в то же время контролировать власть с точки зрения обеспечения возможности беспрепятственной реализации этих прав и интересов.

Третья модель – модель собственно информационная, в основе которой лежит предпосылка, что «факты говорят сами за себя», и обязанность журналиста состоит в информировании без оценки, т. е. строго говоря, предполагается превращение журналиста в беспристрастного информатора и отказ его от гражданской позиции. Нельзя сказать, что такой подход совсем безоснователен. Вопрос о том, имеет ли журналист право на оценку, отнюдь не прост. Достоин ли журналист быть судьей? В жизни нередко возникает «парадокс оценивания», когда одобрение получает лишь моральная самооценка («те, кто мог бы вершить моральный суд, не будут этого делать из скромности; тому же, кто хочет вершить моральный суд, нельзя этого доверить уже из-за отсутствия скромности»). Так часто и случается, что судьями со стороны прессы выступают отнюдь не морально безупречные люди.

Но в то же время эта модель вряд ли реализуема на практике, ибо, по существу, чистой и стерильной безоценочной информации не бывает, в любой констатации в силу особенностей социальной коммуникации уже содержится оценка. Кроме того, чистая информация невозможна еще и потому, что СМИ существуют в социальном контексте и, так же как любой социальный институт, испытывают на себе влияния и проявления социальной жизни общества.

Справедливость такой оценки доказывает длящаяся на Западе вот уже много десятилетий дискуссия о формах и пределах журналистской объективности. Существует даже термин объективный журнализм (objective journalism). На уровне практического журнализма объективными называются достоверные корреспонденции и репортажи с места событий без навязчивых авторских мнений и оценок. Но в западной коммуникативистике, прежде всего в США и ряде других стран, где рыночные отношения в сфере масс-медиа имеют долгую историю, некоторые теоретики связывают с объективным журнализмом доктрину объективности, под которой понимается комплекс принципов, характерных для отношения к информации как к товарной продукции, критерием качества которой является независимость от мнений и оценок. «Нейтральность» такого журнализма, соответствующего стратегии «коммерческого популизма», противопоставляется СМИ, которые преследуют пропагандистские цели и подчиняются тем или иным властным структурам (например, СМИП советского типа).

И, наконец, четвертая модель – СМИ как медиатор, посредник. Согласно этой модели, СМИ представляют собой «площадку», на которой организуется и поддерживается постоянный общественный диалог с целью достижения баланса сил в обществе. Это реалистическая и взвешенная концепция, в которой СМИ не претендуют на власть над обществом, но в то же время оказываются важным и необходимым элементом общественного процесса.

Однако, если вспомнить специфику современного понимания власти как коммуникации, то модель СМИ как медиатора – тоже «властная модель». Но это не та власть, о которой говорят сами журналисты, прибегая к метафоре «четвертой власти». Традиционное понимание журналистики как четвертой власти вызывает возражения, ибо исходит из представлений об этической «непорочности» журналистской деятельности, явно преувеличивая возможности СМИ, с одной стороны, а с другой – затемняя их зависимость от других социальных факторов: от реальной власти, от различных групповых, в частности, экономических и финансовых, интересов.

Поэтому адекватный ответ на вопрос о роли медиа в начале третьего тысячелетия, настаивающих на свободном потоке информации, должен принимать в расчет не только традиционную опасность – государственное вмешательство, но и проблемы, связанные с неконтролируемым ростом и концентрацией масс-медиа в частном секторе.

Резюмируя, следует отметить, что именно убеждение журналистов, что они – «рупор общества», стало фундаментом, на котором и держалась более двухсот лет концепция «четвертой власти», имплицитно предполагающая наличие реального «права голоса» за журналистами, транслирующими аудитории «самое важное». Ныне ситуация кардинально изменилась, по крайней мере, в двух отношениях: во-первых, технологическое развитие привело к обретению аудиторией собственного голоса, который невозможно игнорировать, что не вписывается в рамки традиционного медиа-дискурса, осуществлявшегося в виде одностороннего потока информации – от создателя к потребителю, и, во-вторых, сами журналисты считают себя не «наблюдателями фактов», но «создателями смыслов», претендуя тем самым на роль уже не «четвертой», а, по крайней мере, «второй» власти. И к тому есть определенные основания, связанные с реальными изменениями власти.

Несмотря на то, что СМИ принадлежит информационная власть не юридически, а преимущественно по праву инициативы, «игры на опережение», их влияние на общественное сознание столь велико, что самим государством нередко манипулируют силы, способные использовать СМИ в своих целях. Государство не всегда способно контролировать процессы реальной действительности, и тогда «функцию управления этой реальностью приобретают те, кто может предложить более совершенную коммуникативную структуру в социальной реальности, лучшие и более действенные технологии работы с общественным сознанием» [Дацюк С, 1998]. И в этом – одна из особенностей современной демократии как процесса, предполагающего расширение ее основ, – перераспределение власти от (политической) власти как таковой к другим индивидам и общественным группам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.