Мост памяти, прощения, любви («Переделкинское кладбище» Инны Лиснянской)
Мост памяти, прощения, любви («Переделкинское кладбище» Инны Лиснянской)
Мы простимся на мосту…
Я. Полонский
День истлел. Переселилось
Слово в желтую звезду.
Нет, ни с кем я не простилась
У погоста на мосту.
На погосте я гостила,
Здесь – деревья и кусты,
Разномерные могилы,
Разноростные кресты —
Деревянные, простые,
С червоточинным нутром,
И железные, витые,
Крашенные серебром.
А поодаль, за оградой,
Спят, разжавши кулаки,
Ряд за рядом, ряд за рядом,
Старые большевики.
И над ними – ни осины,
Ни березы, ни ольхи,
Ни травиночки единой —
Лишь посмертные кручины,
Да бессмертные грехи,
Да казенные надгробья,
Как сплоченные ряды.
Господи, твои ль подобья
Дождались такой беды?
1972
Первое, на что нельзя не обратить внимания, – это двутемность и ритмическая двуплановость построения стихотворного текста. В композиционном развертывании «Переделкинское кладбище» оказывается противопоставлением двух кладбищ. Одно – «здесь» с живым разнообразием в его естественных границах:
Здесь – деревья и кусты,
Разномерные могилы,
Разноростные кресты —
Деревянные, простые,
С червоточинным нутром,
И железные, витые,
Крашенные серебром.
Другое кладбище – «за оградой», абсолютно мертвое: в его единообразных «рядах»:
… ни осины,
Ни березы, ни ольхи,
Ни травиночки единой —
Лишь посмертные кручины,
Да бессмертные грехи,
Да казенные надгробья,
Как сплоченные ряды.
Тематическое раздвоение соотносится с двумя явно отличными друг от друга разновидностями четырехстопного хорея. Одна – классически-песенная, широко представленная в поэзии XIX века, и в частности в том стихотворении Полонского, строка которого взята Лиснянской в качестве эпиграфа («Мы простимся на мосту…»).
Характерная особенность «песенного» хорея – альтернирующий ритм, ритмическая симметрия полустиший, так что вторая стопа оказывается почти стопроцентно ударной и приближается по силе к акцентно-ритмической константе – последнему ударению на седьмом слоге (четвертой стопе). Во всяком случае, в стихотворении Полонского «Песня цыганки» («Мой костер в тумане светит…»), о котором напоминает эпиграф, нет ни одной строки типа «крашенные серебром» с пропуском ударения на третьем слоге. А здесь таких строк три («крашенные серебром», «старые большевики», «Господи, твои ль подобья»), и они представляют явно другую ритмическую разновидность четырехстопного хорея. Очень редкая в поэтической классике XIX века, она гораздо чаще встречается в веке двадцатом (вспомним, например, «Хвалу времени» Цветаевой: «Беженская мостовая! / Гикнуло – и понеслось / Опрометями колес / Время! Я не поспеваю»). С другой стороны, она может быть соотнесена с ритмикой четырехстопного хорея XVIII века, особенно с жанрово-ритмическими традициями хореических псалмов или духовных од.
(Характерно переложение псалма 14 Ломоносовым: "Господи, кто обитает / В нашем доме выше звезд …")
Каким же оказывается отношение этих двух разнонаправленных тенденций в ритмической композиции «Переделкинского кладбища»?
Конечно, никакого лобового соответствия: два кладбища – две ритмические разновидности хорея – здесь нет. Ритмических форм классически-песенного хорея с ударными третьим и седьмым слогами количественно гораздо больше, и они образуют преобладающий фон, а стихи иной акцентно-силлабической разновидности с пропуском ударения на второй стопе создают редкие, но тем более подчеркнутые и выделенные ритмические перебои на этом общем фоне. Как же размещаются эти перебойные строки в ритмической композиции целого?
Прежде чем мы столкнемся с первым перебоем такого рода, мы не можем не обратить внимания на нарастающее единообразие в ритмическом облике тех стихов, которые как раз представляют разное – разномерные могилы, разноростные кресты:
Деревянные, простые,
С червоточинным нутром,
И железные, витые,
Крашенные серебром.
В пяти строках подряд совпадают и количество и расположение ударных и безударных, и срединный словораздел(?? – ?? | ? – ? | ?? – ?? |? —),так что все разномерное, разноростное и вообще разнообразное очень мощно ритмически объединяется. С другой стороны, первый и очень резкий ритмический перебой «крашенные серебром» – не несет в себе тематического перелома, не вводит описания другого кладбища, иного мира, а принадлежит еще тому же самому «здесь». Первая же строка, представляющая собой иной мир, «за оградой», является не контрастом, а, наоборот, повтором ритмической вариации, наиболее характерной для общего фона произведения и для предшествующего описания кладбища с живыми и разнообразными деревьями и кустами:
А поодаль, за оградой,
Спят, разжавши кулаки,
Ряд за рядом, ряд за рядом,
Старые большевики.
Как видим, здесь повторяются и повтор и контраст, усиленный тем, что перебойная ритмическая форма «старые большевики» оказывается рядом с единственной во всем этом тексте полноударной вариацией четырехстопного хорея («ряд за рядом, ряд за рядом»). Так тематически различное оказывается ритмически одинаковым, а ритмически различное принадлежит одному и тому же миру, и повтор-контраст выстраивается как отношение на границе: и между разными мирами, и внутри каждого из них.
Заключительное девятистишие, реализуя композиционные принципы суммирования и трехчастности, соединяет в себе третий и многократный повтор одной и той же самой распространенной в этом стихотворении ритмической вариации (семь строк подряд – одна и та же двухударная форма, причем в пяти из них повторяются и словораздел после пятого слога (?? —?? | ? —), и третий, на этот раз предфинальный перебой («Господи, твои ль подобья…»):
И над ними – ни осины,
Ни березы, ни ольхи,
Ни травиночки единой —
Лишь посмертные кручины,
Да бессмертные грехи,
Да казенные надгробья,
Как сплоченные ряды.
Господи,твои ль подобья
Дождались такой беды?
Перебой здесь именно предфинальный, он не завершает строфу, как это было в двух предшествующих случаях, перебойной оказывается в данном случае предпоследняя строка. Последняя же ритмическая форма гораздо более усредненно-нейтральная: она возвращает опорное ударение на третьем слоге и вместе с тем сохраняет ударение на пятом слоге предшествующей контрастной строки, суммируя таким образом акцентные признаки разнонаправленных ритмических вариаций.
Сочетание двуплановости и трехчастности можно увидеть и на других уровнях ритмической композиции «Переделкинского кладбища». Явно выделяются в стихотворении два разных типа ритмико-синтаксической организации: явные переносы в начальном и заключительном двустишии и гораздо большее совпадение и соответствие ритмических и синтаксических границ во всех остальных стихотворных строках. Причем финальный перенос опять-таки суммирует в себе и ритмический контраст с ближайшим стиховым окружением, и кольцевой повтор ритмического зачина.
С двумя разновидностями хорея перекликаются и две формы строфической организации. Четырем четверостишиям самой что ни на есть типовой и распространенной формы (с чередованием и перекрестной рифмовкой женских и мужских клаузул) противостоит редкое девятистишие с ритмическим наращением в первой части. Но вторая, финальная его часть в то же время представляет собою повтор предшествующей и наиболее характерной для всего произведения катренной формы.
Особенно интересно развертываются двуплановость и трехчастность в звуковой организации стихотворения. Его заглавие «Переделкинское кладбище» и эпиграф «Мы простимся на мосту» противостоят друг другу по основным характеристикам гласных и согласных звуков. Вот основные линии этого звукового противостояния: 1) отношения передних ("и", "е") и непередних гласных (особенно "а") – в заглавии семь передних, две непередних, в эпиграфе одна передняя, шесть непередних; 2) отношения звонких и глухих согласных – в заглавии восемь звонких, шесть глухих; в эпиграфе пять звонких, шесть глухих; 3) отношения мягких и твердых согласных – в заглавии семь мягких, семь твердых, в эпиграфе две мягких, девять твердых.
Эти звуковые контрасты развертываются в тексте стихотворения, начиная с первой строфы: если в первой ее строке явно преобладают передние гласные (семь – одна), мягкие (восемь – четыре) и звонкие (семь – пять) согласные, то в последней, четвертой строке, наоборот, ни одного переднего гласного и мягкого согласного и явное преобладание глухих над звонкими (три звонких, пять глухих). Второй аналогичный контраст по соотношению передних и не передних гласных разделяет третью и четвертую строфу как раз на границе описания двух кладбищ: в третьей равное количество передних и непередних гласных, а в четвертой непередних в пять раз больше. И третий контрастный виток представлен опять-таки в заключительно-суммирующем последнем девятистишии. Если в первой его пятистишной части преобладают передние гласные (особенно "и"), звонкие и мягкие согласные, то в заключительном четверостишии при сохранении преобладающей звонкости нарастает количество твердых согласных и непередних гласных (особенно "а").
В целом это общее звуковое движение и противостоит первой строфе своей нарастающей звонкостью и мягкостью звучания согласных, и повторяет ее тенденции к преобладанию непередних гласных, и замыкает звуковое кольцо, так как общее звуковое развитие с нарастающей звонкостью и мягкостью оказывается в то же время повтором того звукового строя, который наиболее отчетливо представлен в заглавии и первой строке стихотворения. С другой стороны, финал и особенно последняя строка сглаживают предшествующие контрасты, и ее звуковые отношения оказываются наиболее близкими к средним характеристикам всего произведения.
Таким образом, в разных уровневых срезах перед нами развертывается кольцевая композиция, заключающая в себе троекратные повторения двучленных контрастов с нарастающим преодолением и переходом антитез в объединение-общение противоположностей, их не снимающее, но переводящее в «новую среду», в новую сферу бытия. В композиционном целом одновременно проясняются и масштабы беды, разрывающей, разделяющей людей даже в смерти, и энергия творческого преодоления этого разрыва созданием стихотворения, где чуждые миры оказываются обращенными друг к другу.
Что именно выстраивает здесь поэт, вполне можно в данном случае отчетливо услышать. От эпиграфа через весь текст стихотворения проходят повторы звукового комплекса «ст» и в меньшей мере звуков "м", "о". Это, конечно же, лейтмотивный повтор, соотнесенный прежде всего с вынесенным в эпиграф словом «мост». (Приведу наиболее характерные в этом отношении начальные и заключительные строки стихотворения:
День истлел. Переселилось Слово в желтую звезду. Нет, ни с кем я не простилась У погоста, на мосту… Лишь посмертные кручины, Да бессмертные грехи… Господи, твои ль подобья Дождались такой беды.)
В поэтическом целом лирического произведения Инны Лиснянской и осуществляется то состояние сознания, наглядным образом которого становится именно мост – столько же между разными мирами, сколько и между разными четырехстопными хореями и между разными жанрами: духовной одой и бытовой песней, – только во взаимообращенности друг к другу этих, казалось бы, совсем разных содержаний такой поэтический мост и можно построить.
Масштаб того, что соединяет в себе и собою этот мост, отчетливо задает кольцевая композиционная связь начала и конца произведения:
День истлел. Переселилось
Слово в желтую звезду…
Господи, твои ль подобья
Дождались такой беды?
Реалии конкретных переделкинских мест и российских социально-исторических событий вводятся в библейский контекст священной истории: рождения – смерти – воскресения. Стихотворение – мост между поэзией и действительностью, между небом и землей, между жизнью и смертью, мост прощения, мост памяти, мост любви.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.