Виталий Комар. Поставки и подношения

Виталий Комар. Поставки и подношения

Советский Союз был гигантской лабораторией по переработке гетерогенных феноменов в гомогенные, включая гомогенный быт (коммунальное гетто), гомогенную культуру (соцреализм) и гомогенные формы искоренения гетерогенности (ГУЛАГ). В послевоенный период стагнация гомогенного проекта⁶⁰ привела к возникновению гетерогенных пар – таких, как соцреализм/соц-арт (см. ил. 9.1).

Виталий Комар и Александр Меламид (еще одна гетерогенная пара) – родоначальники соц-арта. Благодаря их усилиям коммунальное восприятие авторитарных образов уступило место индивидуальному⁶¹. В 1976 году они дебютировали в Нью-Йорке: выставка «Цвет – великая сила», состоявшаяся в галерее Рональда Фельдмана, произвела сенсацию. Последующие выставки в галерее Фельдмана, включая «Ностальгический соцреализм», прошли в 1982, 1984, 1985 и 1986 годах. В 1987 году Комару и Меламиду было предоставлено огромное помещение на «Документе» в Касселе. В декабре 2009 года в галерее Фельдмана состоялась выставка Комара, причем в единственном числе без Меламида. Название – «Новый символизм».

В разговоре, записанном в 1980 году⁶², Комар поделился со мной и Меламидом информацией о том, что «в Средние века был написан трактат, в котором доказывалось, что даже сам Бог не может изменить прошлое, поскольку прошлое и есть Бог». Так это или нет, попытки реконструировать прошлое наводят на подозрения. Сколько было снято фильмов о революции 1917 года, сколько написано воспоминаний! На ознакомление с этими материалами потрачено время, превышающее длительность реальных событий.

Несовпадение контекста с суммой текстов (о нем) демонстрирует наличие щелей, через которые происходит «утечка» прошлого.

Тем более что мы имеем дело не с самим прошлым, а с архивом. А его, по словам Комара, «можно менять, переделывать. Многие в основном ориентированы в сторону будущего, тогда как работа с прошлым выпадает из поля зрения. Я имею в виду концептуальную, эстетическую работу с прошлым, а также веру в то, что прошлое можно скорректировать. Государство заимствовало у искусства позу „творца“. Подражая художнику, оно стало работать с прошлым, занялось переделкой истории. Государственные деятели поняли, что прошлое – глина. Пришло время вернуть государству этот долг. Художникам пора научиться делать то же самое, что государство пыталось делать с историей, работая с ней как с художественным материалом. Это, без сомнения, может стать началом нового направления».

Одно дело долг государству (т. е. Левиафану), другое дело – сухопутным животным. Например, слонам, которых Комар и Меламид обучали живописи в Таиланде с 1995 по 1998 год (см. ил. 9.2).

9.1

Слева: куратор выставки «Damaged Utopia» (1995) Маргарита Мастеркова-Тупицына перед картиной Комара и Меламида «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!», 1982. Справа: В. Комар и В. Агамов-Тупицын входят в помещение выставки «Damaged Utopia», Kunstlerwerkstadt Lotringer Strasse, Мюнхен.

По-видимому, не только политики, но и сами историки работают с историей как с художественным материалом. В зависимости от выбора фактов и того, как расставлены акценты, перед нами предстает некий утопический образ прошлого – прошлое-как проект. Фактически мы имеем дело с манипуляцией, которую можно назвать «политикой репрезентации прошлого». Далее приводится обмен мнениями, произошедший в феврале 2010 года – спустя 30 лет после записи нашего первого разговора.

В.К.: Посылаю сегмент обо мне и моих работах на 13 канале TV под названием «Космология и вера» («Cosmology&Belief»).

В.А.-Т.: А ты прочти мой доклад («Московский партизанский концептуализм») на сайте Летова и Фонда Стеллы в Москве.

В.К.: Любопытный текст. Партизаны названы, официальные «генштабисты» – тоже. Кто же «Наполеоны» и «Гитлеры»? Интересно создать аналогичные два списка деятелей в ньюйоркском мире искусства.

В.А.-Т.: Наполеоны и Гитлеры руководили регулярными политическими и воинскими подразделениями – либо уже вооруженными, либо готовыми вооружиться по их команде. Я же пишу о нелегитимной анархической стихии (нелегитимной с точки зрения государственных норм). Мой текст – это адаптация истории партизанских войн с Наполеоном в Испании и в России. Теория Карла Шмитта стала популярной среди философов еще в 1950-х годах. Я перенес ее в пространство эстетики, в область искусства. Ничто так не привлекает контрабандистов, как зыбкость границ между понятиями и категориями.

В.К.: Боюсь, мы не понимаем друг друга. Государственные нормы «нелегитимности» вполне «легитимно» меняются, когда объявляется военное положение и вводятся законы военного времени.

9.2

Комар и Меламид, «Соавторство», 1995–1996.

Поддержанные аристократическими властями в Испании и в России, партизаны боролись с Наполеоном вполне «легитимно» (равно как и поддержанные бюрократическими властями советские партизаны «легитимно» боролись с Гитлером). И конечно, не надо забывать о государственной поддержке пиратов во время колониальных войн Англии с Испанией, так же как нельзя забывать, что «анархическая стихия» Махно вполне «легитимно» поддерживалась знаменитым председателем Реввоенсовета (с «легитимного» одобрения Совнаркома). Это не умаляет моего восхищения твоей ролью первопроходца! Только слабые идеи избегают противоречий и преувеличений, связанных с табуированным именем «Что/ Кто». Мой вопрос – это вопрос идиота/художника: что (по Карлу Шмитту) провоцирует анархическую стихию и кто (по-твоему) в сегодняшней РФ играет легитимную роль интервента? Интервента, в борьбе с которым (повинуясь «стихийному» зову всегда легитимного прагматизма) анархисты, как всегда «стихийно», объединяются с разведчиками/диверсантами/десантниками Министерства обороны (т. е. с новыми официальными национал-авангардистами и национал-модернистами).

В.А.-Т.: Никакого взаимонепонимания нет. Ты поднимаешь тему, которая применима к любой теории и любому высказыванию. Это проблема атрибуции: до какой степени нелегитимное автономно по отношению к легитимному, что первично и что опосредовано. Что больше соответствует понятию «архе-» – оса или орхидея? Для философа такая постановка вопроса несколько наивна, и не потому, что иррелевантна, а потому что любой возможный ответ оказывается спекулятивным. Казуальная эпистемология предрасположена к мистификации. Твои примеры зависимости нелегальной легитимности от легальных структур могут быть парированы столь же многочисленными примерами обратного свойства, т. е. примерами легитимации бывших террористов в рамках институциональной политики. Поиск первопричин – удел мистиков. Секулярная теория не может себе этого позволить. Я имею в виду метафизику без идеологии, предрассудков и призраков, т. е. некую идеальную теорию, существующую исключительно в виде проекта. Наиболее грамотный ответ на вопрос – что восходит к началу, а что им опосредовано – основывается на понимании того, что в начале никаких начал не было (!) – помимо системы взаимодействий (закон обратимости и т. п.), т. е. структурной матрицы, по образу и подобию которой построено или «сфабриковано» все, с чем мы сталкиваемся в нашей (и не нашей) жизни, включая парадоксы. Закон обратимости – «святая» коррупция, причем без какого-либо оценочного отношения к термину. В принципе, это и есть «имя» коррупционера. То, что легитимное и нелегитимное взаимно коррумпированы, всего лишь констатация формальных матричных корреляций. Пример – твои недавние работы с задействованными в них «первичными» символами, сквозь которые «проступают» коррумпирующие их конструкты, более древние, чем они сами. Что касается политической философии, то она как раз и занимается тем, что ты предлагаешь сделать. Могу порекомендовать специалистов по этой части. То есть по части политики в широком смысле слова.

B.K.: Ты наконец ответил на мой вопрос – назвал имя интервента: «секулярность». Секулярность опять вторгается в тайну русской культуры! Русские знаменитости, от звезд эстрады до философов, тайно верят в свою личную святость. Несмотря на пропагандистско-семантический камуфляж, советская власть не была секулярной, она была «научно-атеистическим фундаментализмом».

В.А.-Т.: Я не отвечал ни на какие вопросы, а просто обозначил дискурс – более или менее приемлемый для обсуждения подобных проблем как в России, так и на Западе. Ни я, ни ты (да и, в сущности, никто) не в состоянии ответить на такого рода вопросы. Какой бы ни была советская власть, система философского анализа (а с ней и вся метафизика от Платона и Декарта до Гуссерля и Хайдеггера) от этого не меняется. Советский опыт – пример варварской профанации того, что я назвал «святой (или божественной) коррупцией». Включая идею «вторжения». Но что ты понимаешь под секулярностью? Право мыслить неподконтрольно, без оглядок на церковь, мечеть или синагогу? Если это – «интервенция», то как насчет интервенции клерикализма? И что ты имеешь в виду, когда говоришь о «тайне» русской культуры, в которую пытается проникнуть «интервент» секуляризации? Не исключено, что ты понял меня в соответствии с той моделью фундаментализма, которую сам исповедуешь.

B.K.: Ты пишешь, что «не отвечал ни на какие вопросы», а мое первое письмо было (не надо слез) наивной надеждой, что ты ответишь на мой вопрос – просто как старый приятель. Со своей стороны я отвечаю, что мое понимание «секулярности», равно как и «фундаментализма», не отличается от словарного. Чтобы изменить общепринятый смысл термина, принято создавать теории, ведущие к общепринимаемым изменениям. Борьба правозащитников за «право мыслить» предполагает, что тайный приказ «Слово и дело» реформируется властями/ нами/ими в не менее тайные – «Слово и мысль» (или даже – «Слово и метафора»). Блатная поэзия профанирует «правовые термины» варварски сладкими метафорами бедуина. Не исключено, что тебе, как и мне, знаком волнующий аромат брезжащего смысла, исходящий от еще неясного, только что возникшего перед глазами символа. От избранного случаем сочетания эмблем или слов. Ты прав! «Я понял тебя в соответствии с той моделью фундаментализма, которую сам исповедую», но при условии, что список кораблей мы заменяем списком метафор.

В.А.-Т.: Мир без метафор – метафора. Повторяю: никто не в состоянии ответить («с последней прямотой»!) на заданный тобой вопрос, включая тебя самого, тем более что в гуманитарной сфере предложение и спрос не имеют той власти, какой они наделены в экономике. И если для кого-то это сюрприз, то этот «кто-то» до сих пор пребывал в счастливом неведении. В философии главное – не тот или иной спекулятивный ответ, а во-про-ша-ни-е. Ответ – потребительский товар; вопрошание – имматериальный труд. Спрашивая, мы совершаем акт философствования (философской рефлексии), в то время как индустрия расхожих ответов всегда на грани банкротства. Почему это так, обсуждается в одном из моих старых текстов, где сказано следующее: «Спасение слов и вещей в их невнятности, в том, что каждый идиоматический текст – это „чемодан с двойным дном“. Мир проницаем, но не весь: инстинкт самосохранения делает его менее прозрачным, чем нам бы того хотелось. Есть мнение, что „текст [визуальный или лексический] выживает только тогда, когда он одновременно переводим и непереводим… даже в пределах одного языка“. По-видимому, в искусстве должны угадываться слепые аллеи – автохтонные зоны, делающие его переводимость частичной и тем самым сохраняющие ему жизнь. Конспиративность, кстати, залог верности „текста“ самому себе, своей идентичности».

P.S. Прости, я в цейтноте.

В.К.: Уважая твой цейтнот, посылаю короткое признание в счастливом неведении. Зачем модернисты разрушили китч – последнее убежище оптимизма? Ты подал очень интересную мысль: если, как ты сказал в одном из старых текстов, «инстинкт самосохранения делает идиоматический текст менее прозрачным», то (в эпоху борьбы с терроризмом) за стремлением просветить чемоданы с двойным дном стоит инстинкт саморазрушения. Спасибо.

* * *

Жаль, что в обмене мнениями не участвовал Меламид. Восполнить этот пробел поможет отрывок из разговора, записанного на пленку в 1993 году.

А.М.: Будущее – это смерть, но жизнь симметрична. Мы рождены из того, чего с нами не было, и идем к тому же, когда нас не будет. Принципиальной разницы между тем, когда нас не было, и тем, когда нас не будет, нет. Поэтому можно сказать, что смерть впереди, и можно сказать, что смерть сзади. Если мы движемся между двумя смертями, то чем больше прошлое, тем меньше будущее…

В письме от 7 ноября 2011 года Комар отождествил первый том «Мертвых душ» Гоголя с соц-артом, а второй – с соцреализмом. Хронология не играет роли, ибо соцреализм – это феникс, «всегда уже» сгоревший и «всегда уже» возрожденный из пепла. Художник представил писателя в образе homo sacer – святого мученика, «впавшего в будущее, в соцреализм второго тома «Мертвых душ», и по ходу дела напомнил, что они с Меламидом «концептуальные эклектики». Иллюзия близости разобщенных миров, о которых здесь идет речь, завораживает. И в то же время вызывает тревогу, поскольку концептуализм и соцреализм – взаимоисключающие понятия (за вычетом казуальных созвучий, совпадений, ассоциаций). У советской художественной продукции, при всем ее разнообразии, один и тот же заказчик. Полис во все времена был средством концептуализации жизни, и советский режим – если забыть о масштабах репрессий – мало чем отличается от других механизмов власти. Маргинальная художественная среда всегда предлагает свой собственный вариант концептуализации, в результате чего Полис и nuda vita (термин Джорджио Агамбена) меняются местами.

Однако к «биополитическим» практикам этот виртуальный обмен прямого отношения не имеет. Различие еще и в том, что в случае московского концептуализма переход из прелингвистического состояния в лингвистическое коснулся не самой жизни (zo?), а жизни искусства⁶³.

В заключение позволю себе вернуться к тому, с чего начал, а именно к характерному для Комара и Меламида методу присвоения официальной риторики и пафоса коллективных высказываний. В режиме индивидуального восприятия это обретает новую идентичность (соц-арт). Пример – послание, полученное 25 декабря 1997 года:

Дорогие Маргарита и Виктор Тупицыны!

Поздравляем вас, бескорыстных служителей прогрессивного искусства, с праздником. Желаем вам отменного здоровья, нескончаемых успехов, беззаветной преданности общему делу и непоколебимой верности идеалам добра и справедливости.

Комар и Меламид.

Ссылки

60

Состояние застоя – наиболее благоприятная среда для латентных мутаций, для возникновения и воспроизводства множественности (multiplicity).

61

«Индивидуальное зрение» – правовое понятие, гарантирующее возможность воспринимать увиденное «независимо от соседа».

62

См.: Виктор Тупицын. Виталий Комар и Александр Меламид: первый разговор // Он же. Другое искусства. М.: Ad Marginem, 1997.

63

Нельзя также забывать о различиях между субъектом и объектом концептуализации. Соцреалисты занимались репрезентацией «биополитики» в рамках государственного заказа, в то время как режимы концептуализации были прерогативой Полиса. Теперь мы имеем дело с «биогламурной» концептуализацией.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.