С.Я. Серов Португальцы
С.Я. Серов
Португальцы
Португальские этнографы выделяют в стране три хозяйственно-культурных района, отличающихся один от другого, в частности, по формам духовной культуры. Досвадебные и свадебные обряды, структура семьи также — по крайней мере, в достаточно недалеком прошлом — локализовались по этим районам.
Первый — северное побережье Португалии, включая прилегающие долины и предгорья (провинции Бейра-Литорал, Минью, Доуру). Для хозяйства здесь характерно сочетание земледелия со скотоводством при посезонной смене: летние поля зимой служат пастбищами. На собственно побережье существенную роль играет рыболовство. Повсеместно занятие ремеслом (плетение, керамика, вышивание). Для всего района показательна высокая степень участия женщин и в хозяйственной, и в общественной жизни, что нашло отражение в организации праздников и обрядов (преимущественно женские хоры, руководство праздниками календарного цикла и обрядами жизненного цикла). Элементы большой патриархальной семьи сохраняются лишь в пережиточном виде.{630}
Второй хозяйственно-культурный район, образующий вместе с первым северную зону Португалии — северо-западное нагорье (провинции Траз-уж-Монтиш, Бейра-Алта и частично Бейра-Байша). Здешнее население занято преимущественно скотоводством, сочетая его с долинным землепашеством. Для трансмонтанного района типична патриархальная семья; в терминах родства нередко определяются и отношения всех жителей поселка. В хозяйстве и общественных отношениях господствует мужчина. Семья стремится сохранить хозяйство неразделенным, потому нередки случаи, когда женится только старший сын; остальные сыновья или живут холостяками в его доме, помогая в работе, или мигрируют в другие села и города. В праздничной культуре существенна роль мужчин (хоры смешанные, танцы нередко чисто мужские, характерны игры-состязания в силе, ловкости и т. п.).{631}
Третий район — это центр и юг страны, к югу от реки Тежу и земли по ее правому берегу. Для него характерна меньшая плотность населения, преимущественный тип поселений — города, крупные поселки городского облика, отстоящие друг от друга на значительное расстояние. Основное занятие — сельское хозяйство: мелкое землевладение либо работа по найму на латифундиях (до аграрной реформы 1960—1970-х годов); развито садоводство. Рыболовство, скотоводство и ремесла играют дополняющую, иногда важную роль в экономике района, издавна приобретшей товарный характер. Преобладание безземельного крестьянства определяет отсутствие здесь большой патриархальной семьи; латифундисты же проживали в городах.
Для зоны Алентежу господствующий тип семьи — нуклеарная, с ослабленными родственными связями, компенсирующимися развитостью форм некровного родства (compadrio — кумовство, буквально «соотечество»). Хотя женщины играют существенную роль в экономической жизни, ответственным за хозяйство вне дома по традиции признается мужчина; домашняя же жизнь определяется хозяйкой. Сравнительно более высокая степень развития капиталистических отношений приводит к непопулярности здесь таких форм народной религии, как ромарии — паломничества к святым местам; на севере страны юноши и девушки знакомятся главным образом во время ромарий.{632}
При всех различиях между тремя названными районами брак в каждом из них экзогамен — по крайней мере, в настоящее время. Ограничения в выборе брачного партнера сейчас имеют либо сословный (классовый) характер (например, на юго-востоке страны, в Алентежу, как отмечают этнографы, мелкие землевладельцы предпочитают не родниться с наемными сельскохозяйственными рабочими) либо (в Траз-уж-Монтиш) общественное мнение неприязненно реагирует на брак с жителем традиционно враждебной деревни. Сравнительно редко, главным образом в Алентежу, экзогамный брак матрилокален; встречаются также случаи матрилинейного счета родства. Повсеместен запрет на брак между ближайшими кровными родственниками (ближе двоюродных), и между крестными родителями и крестниками. Запрет этот поддерживается как церковью, так и обычаем. Сексуальные отношения между кумовьями (биологическими и крестными родителями ребенка) также осуждаются. В Траз-уж-Монтиш верят, что ребенок крестного родителя и крестника (крестницы) будет оборотнем. Такое же поверье существует — по крайней мере, существовало в конце прошлого века — и относительно ребенка от связи кровных и крестных родителей (кумовьев); единственным средством избежать такой судьбы было обрядовое сожжение первой рубашки ребенка.{633}
Вступление в брак означало перемену в социальном статусе: только после свадьбы молодой человек назывался мужчиной (homem), до того он считался просто «парнем» (rapaz). Права и обязанности каждой из групп в деревенском обществе были разграничены.
По традиции брачный возраст в Алентежу начинался, когда девушке исполнялось 14–15 лет, а юноше 17–19; на северо-западе, в провинции Минью, «женихаться» (namorar — буквально «любиться») считалось приличным только после 20 лет, так как здесь накопление приданого требовало большего времени, чем в развитой зоне Алентежу. Впрочем, к 60-м годам нашего века этот возраст понизился и в Минью до 16 лет.{634}
Как уже было сказано, основная тенденция в выборе брачного партнера по традиции — соблюдать социальную стратификацию (либо повысить статус через брак). В той же Алентежу латифундисты женились между собой; иногда в семью допускались богатые или престижные чужаки, перебравшиеся из других районов страны. Для провинции Доуру, согласно обследованию 60-х годов XX в., более приличным считался «равный» брак, при большем или меньшем соответствии приданого невесты доле жениха в наследстве. Однако в те же годы на более развитом юге и землевладельцы-минифундисты соглашались на брак своих детей с детьми наемных работников (рост заработной платы у последних сгладил традиционную разницу в социальном статусе). Тенденция к заключению браков в своем приходе оставалась, хотя на юго-западе Португалии и это ограничение постепенно исчезло.
Общественное мнение одобряло экономически равные браки и дозволяло повышать свой статус через брак, но резкое понижение ранга признавалось чем-то ненормальным и могло привести к объявлению партнера, допустившего такую вольность, сумасшедшим. Если сын богача женился на бедной, то считалось, что она его околдовала: подмешала какое-либо зелье в вино или накормила заговоренными сластями. Таким образом, основными критериями в выборе брачного партнера и в одобрении брака обществом было социальное и экономическое соответствие.{635}
Приданое играло важную роль при браке почти во всех районах, хотя в некоторых местах традиционное приданое продолжает существовать лишь в символической форме. Измеряется приданое в «полотнах» (lengos), т. е. в постельном белье, которое должна наткать дочке мать. В Доуру каждая молодая, кроме того, везет в новый дом сундук и комод, об остальной мебели заботится новобрачный. В последние десятилетия все большую роль начинает играть приданое в виде определенной денежной суммы. Иногда (например, в районе Майа, провинция Доуру) один из партнеров дает материальные ценности (земля, скот), а другой — это может быть и жених — деньги, называемые «входом» (entrada). Сумма передается родителям того из новобрачных, кто внес в семью материальную ценность, и распределяется между всеми их детьми, причем молодой (молодая) получает треть (теперь сумма повысилась до половины). При всем том справедливой остается формула португальского этнографа М. А. Лимы: «Приданое — первое „качество“, необходимое для замужества».{636}
В разных районах Португалии по-разному проявлялись два принципа выбора невесты (инициатива обычно признавалась за юношей, а не за девушкой): взаимная склонность молодых или решение родителей. В Минью брак прежде был просто договорным между представителями старшего поколения. Молодые нередко ставились в известность уже после заключения договора, и добрачный период не продолжался сколько-нибудь долго.
Наиболее распространенными на территории страны были все же браки по взаимной склонности, после более или менее длительного периода ухаживания. Обычно юноша и девушка знакомились, а если они уже были знакомы прежде, сближались на деревенских праздниках: по воскресеньям, во время церковной службы, на ромарии. До 30-х годов нашего века в поселке Мерсеш (около Синтры, провинция Эштремадура) в ходе октябрьской ярмарки устраивалась «ярмарка невест», куда съезжались окрестные девушки на выданье. Они рассаживались в ряд в нишах особой стены, называемой «стеной ухаживания» (muro do derrete, от derreter — «таять, млеть», именно так назывался период официальных добрачных отношений), увешанные монистами из золотых монет, которые здесь в отличие от остальных районов были главным видом приданого.
Однако традиционный вид ухаживания не был столь упрощенным. Договорившиеся между собой парень и девушка признавались всем деревенским обществом сговоренными или «разговаривающими» (mo?a е mo?o de cumbersar, как называли их в Доуру). Девушка могла танцевать на праздниках после этого только со своим избранником; в его отсутствие она не танцевала ни с кем. Разговоры с чужими, особенно с ровесниками, сводились к минимуму. За ее репутацией теперь следили все соседи.
Добрачный период намору (nam?ro) длился не больше 3 лет (в начале XX в., впрочем, он мог доходить и до 8 лет). Основная цель намору у бедных — накопление средств для начала самостоятельной жизни, хотя бы на приобретение домашней обстановки и постельного белья; у богатых — завершение образования. Сговоренная пара обменивалась подарками по зажиточности. Чаще всего это были кольцо, четки, вышитый платок с более или менее стандартным текстом вроде такого:
Vai-te len?o venturoso
A um sincivel cora??o.
Vai levar afectos meus
A quem ? minha pris?o.
Иди, счастливый платок,
К чувствительному сердцу.
Передай мою нежность
Тому, кто меня пленил.
За платок полагалось отплатить монетой, чтобы не плакать. При дарении друг другу образков святых не полагалось передавать подарок из рук в руки; одариваемому говорили, где спрятан образок, так что тот как бы выкрадывался.{637}
Вместе с тем главным содержанием периода намору была подготовка к созданию совместного хозяйства. Португальская пословица по этому поводу говорит: «Кто женится, хочет (иметь) дом» (Quem casa quer casa). Большей частью молодые, как было сказано, селились в доме того или иного из родителей, но в провинции Бейра-Байша, например, сговоренная девушка должна была помогать своему избраннику в постройке традиционного каменного сельского дома, где они поселялись после свадьбы.{638}
Добрачная связь в принципе осуждалась, но больше церковью, чем обычаем. За тем, чтобы девственность была сохранена до свадьбы, следили более строго в верхних общественных слоях. Раньше парень, уходя служить в армию, старался дефлорировать свою сговоренную, видя в этом залог того, что она будет дожидаться его возвращения. Впрочем, в провинции Алентежу этнографы столкнулись с противоречивой информацией. В 60-е годы XX в. в поселке Вила Вельа были записаны сведения, что дефлорированная и брошенная возлюбленным девушка считалась обесчещенной и не может выйти замуж. По записям 20-х годов нашего столетия, даже девушка с внебрачным ребенком могла найти себе мужа, особенно если имела хорошее приданое или обладала личными качествами, компенсировавшими в глазах мужа и общества потерю девственности.{639}
Период ухаживания — nam?ro, derrete или derri?o — завершался сватовством у родителей девушки. Иногда претендента на руку представлял сват (casamenteiro), но нередко парень сам являлся в дом девушки с просьбой. В этот день не совершались какие бы то ни было обряды. После согласия родителей собирались обе семьи, сами сговоренные, их друзья. Обсуждались условия брачного контракта, размеры приданого; договоренность заносилась на бумагу. Собственно, этот акт и назывался «делать женитьбу» (fazer о casamento). Такая форма именовалась «обговоренная женитьба», «женитьба со справкой» (casamento falado, casamento de inculca). Сват получал за свое участие новую шляпу и приглашался на свадебный пир.
Вступающие в новый брак вдовые с детьми или в первый брак пожилые люди подписывали договор о раздельном владении имуществом. Дети не имели права противиться такому договору.
Договоренность о свадьбе оглашалась в церкви, и собственно, только после этого влюбленные (namorados, как они именовались прежде) получали право называться женихом (noivo) и невестой (noiva). Оглашение производилось три воскресенья подряд; на этих воскресных службах «нойвуш» (noivos) не имели права присутствовать и слушали мессу, стоя вне церкви.{640}
В свадебной обрядности португальцев сохранились пережитки, позволяющие предположить существование в прошлом такой формы брака, как умыкание невесты. В день свадьбы жених должен был найти прятавшуюся в доме матери невесту; найдя ее, он шел с ней к ее матери и просил прощения у последней. По записи середины XIX в., иногда жених должен был отбить свою невесту у ее родни, не выпускавшей девушку из дома. В Серра-ди-Монфураду жениху при поисках невесты подсовывали других девушек. По всей Португалии увод невесты из дома в день свадьбы изображается как акт насилия: невесте приличествовало плакать и всячески демонстрировать, что ее уводят против воли. В провинции Бейра-Алта родственники и соседи девушки пытались отбивать ее у жениха по дороге в церковь; задача свадебных дружек заключалась в том, чтобы не допустить отнятия невесты. В 20-х годах нашего века старики в поселке Санта-Виториа-ду-Амейшиал (Алентежу) помнили, что в прежние времена на свадьбах невеста после посещения церкви пряталась, укрывшись под маской, а жених должен был искать ее.{641}
Случается, что молодые люди вступают в брак без согласия родителей хотя бы одной стороны. То, что девушка (если противятся ее родители) уходит до свадьбы в дом жениха или друзей, никем не рассматривается как умыкание.
В следующее за «деланием женитьбы» воскресенье невеста посещает уже как «нойва» (собственно невеста) родителей жениха в сопровождении последнего; молодые «принимаются» (arrecebem-se). Этот день называется «день появления» (dia do aparecimento).
На предсвадебной неделе «нойвуш» вдвоем ходят по друзьям и соседям с приглашениями на свадебную церемонию и пир. Невеста носит корзину — обязательно новую (за бывшую в употреблении порицают). Корзина накрыта бахромчатым платком и наполнена хлебцами, которые невеста раздает приглашенным на свадьбу. Отказ может быть оправдан только нездоровьем; но даже если приглашенный не может прийти, он должен сделать свадебный подарок: преподнести белье, скатерть, полотенце, простыню, шаль, покрывало или просто штуку полотна, т. е. вещи из традиционного набора приданого.
Если против свадьбы не возражали обе стороны, то ее справляли в субботу как можно более пышно и с детально разработанным церемониалом. Утром назначенного дня холостая молодежь поселка устанавливала перед домом тех родителей, у кого должны поселиться молодожены, увитую зеленью и цветами арку (в последние десятилетия украшения делаются из цветной бумаги). Жених надевал новый костюм, который впоследствии носил лишь в торжественных случаях; цвет костюма преимущественно черный, иногда серый. Если он не снашивался до конца жизни, то владельца в нем и хоронили. Невеста была одета в праздничное платье по моде эпохи или в местное традиционное; голова обязательно повязывалась белой тканью. В северных провинциях долго сохранялась традиция навешивать на невесту все золото, которое у нее имелось. Подвенечное платье также служило погребальным.{642}
Сохранилось описание свадебной церемонии начала нашего века в районе Помбал (провинция Бейра-Литорал). После благословения отцом жених являлся в сопровождении своих приятелей и ровесников к дому невесты. Каким бы жарким ни был день, жених надевал поверх праздничного костюма пальто. Дом был заперт, внутри родные невесты сидели тихо. Один из крестных родителей жениха стучал в дверь и начинал переговоры с матерью невесты: «Кто идет?» — «Мирные люди». — «Что вы хотите?» — «Мы пришли по трем причинам: по благодати Бога и святого Духа; для собственной чести и прибыли; увести такую-то, помолвленную с нашим крестником таким-то, чтобы она пошла с нами и вступила в святой союз с ним». — «Вы ошиблись дверью. Поищите выше (или ниже) по улице». Тут вмешивается жених и во всеуслышание объявляет, что он точно знает этот дом: он бывал здесь и днем и ночью. Тогда с материнского позволения кто-либо из родни девушки открывает дверь. Жених входит и декламирует:
Nesta casa vou entrando,
N?o me chamem atrevido,
Vento buscar uma pessoa
Que me tinham prometido.
В этот дом я захожу,
He зовите меня дерзким,
Я ищу ту,
Что мне обещали.
Как говорилось выше, невеста должна была прятаться где-нибудь в темной комнате, иногда охраняемая крестными и отцом. Найдя свою избранницу, жених «выкупал» ее у хранителей, отдавая им два свадебных пирожка. Держась за руки, нареченные шли к матери невесты, просили у нее прощения и благословения. Затем, получив благословение у остальных родителей и у крестных, они направлялись в сопровождении беспорядочно следовавшего за ними кортежа к церкви. Раньше, впрочем, порядок в шествии соблюдался: впереди между крестными отцами шел жених, за ним — между крестными матерями — невеста. Сопровождающих возглавляли музыканты (гармоника, треугольник и эштурдиа), а уж потом без порядка весь кортеж с несущими несколько «свадебных пирогов». До последних десятилетий соблюдался обычай задерживать молодых на пути в церковь. В некоторых местах проход преграждали, растянув ленты или веревки поперек дороги; державшие их требовали деньги за позволение пройти. Но такая форма, вероятно, поздняя. Более древней следует считать выставление угощений на накрытых рядом с дорогой столах или просто на скатертях, разостланных по обочинам. При этом те, кто выставлял еду и питье, не должны были показываться. У каждого стола процессия останавливалась, крестный отец брал что-либо из угощения, оставляя взамен «свадебный пирог» или, когда пироги кончались, немного денег, какой-нибудь подарок и т. п. В поселке Тронкозу сами молодые должны были отведать хоть немногое из выставленного на столе — хлеб, вино, сласти.
Английский этнограф Родни Гэллоп, приводя описание свадебной процессии, отмечает, что столы, веревки, ленты и пр. служат «препятствиями» на пути. Их функция, по мнению Гэллопа, превратить дорогу между домом невесты и церковью из кратчайшего расстояния между двумя сакральными точками в «свадебное пространство», растянув время преодоления его. Однако здесь ясно заметен еще один аспект обряда: обмен угощением между представителями общины и молодоженами означает подтверждение, что новая семья будет соблюдать принятые нормы, после того как брак сделает бывших холостяков полноправными членами данного общества.
Более поздними и полными рациональной метафорики можно считать такие формы «задержки в пути», как арки (от одной до трех), под которыми должны пройти молодые. В поселке Марку-ди-Канавезиш устанавливалось сразу три арки. На первой подвешивали прялку, веретено, письменные принадлежности и другие предметы, напоминавшие об обязанностях супружеской жизни. Молодая должна была быстро спрясть нить, жених написать несколько строк, воспользовавшись имевшимися здесь же бумагой и чернилами. На второй арке висели книга и подушечка с иглами; жених читал вслух, невеста вышивала простой узор. На третьей арке молодых ожидали недовязанный чулок и шпага; девушка навязывала несколько петель на чулке, парень делал фехтовальные упражнения.
В поселке Сан-Тьягу-да-Круж (провинция Минью) сооружали лишь одну арку, на которую вешали лимон и яблоко. Невеста снимала лимон, жених — яблоко, затем они обменивались плодами. Местное объяснение этого обычая кажется наивным и поздним: лимон должен был сделать жизнь в семье «вкусной», а яблоко напомнить, что жена не должна поддаваться искушениям (вероятно, в соответствии с историей Евы). Часто встречавшиеся в подобном обряде в Эштремадуре пирог и карамель в сахаре — древние символы плодородия и изобилия. Эти символы образуют единый круг с обрядовым элементом, отмеченным в Парада-ди-Инфан-сойнш: новобрачные несли в руках печенья фаллической формы, которые встречные и спутники пытались у них вырвать; тот, кому это удавалось, мог надеяться не позже чем через год вступить в брак.
Почти на всей территории Португалии к венчанию идут пешком, но в некоторых местностях провинции Минью молодые едут в повозке, запряженной волами, убранной лентами, цветами и обвешанной колокольчиками. В церковь жених едет, подобрав ноги, а из церкви — свесив ноги наружу. Повозки с приданым и сундуком невесты следуют за первой. Перед церковью волов выпрягают из повозки, и жених с невестой сами вкатывают ее в церковь и ставят перед алтарем. Такой акт можно, вероятно, рассматривать как наивную символизацию будущей совместной жизни.{643}
В церкви почти повсеместно всё действие сводится к установленному церковному обряду. Если жених был так беден, что не имел возможности купить невесте кольцо, то пользовались кольцом из дешевого металла — только для церемонии, настоящее приобреталось впоследствии. В архидиоцезе Брага священник не просто обматывал руки брачующихся столой, но и завязывал ее, «соединяя накрепко»; в народе это называлось «сделать узел» (dar о n?). В конце венчания священник торжественно вручает молодую ее супругу (эта церемония отмечена только в Браге).
После совершения обряда бракосочетания новобрачная клала на алтарь букет живых цветов (часто флёрдоранжа), который она несла в руках всю дорогу от дома, и благодарила Богородицу за сохранение ее девственности. В Минью соседки шли на восьмой день проверить, не увял ли букет на алтаре; если они находили его увядшим, то это было несомненным подтверждением добрачной потери девственности. В таком случае говорили: «Бога она не обманула!» (A Deus n?o enganou ela!). В наше время такой способ проверки затруднен, так как новобрачная пользуется букетом из искусственных цветов, и этот обычай отжил.
После церковного обряда молодые получали благословение крестных родителей при выходе из церкви. Кровные родители, как правило, не сопровождали кортеж, ожидая возвращения молодоженов в своих домах. Вместе с тем в провинции Минью отмечено и присутствие родителей в церкви. В последнем случае новобрачные получали благословение и от родителей, целуя им руки. Если же свадьба совершалась без согласия родителей, то на следующее воскресенье молодая пара поджидала их у дверей храма после мессы и тогда просила о благословении.
Первыми через главный портал на улицу выходили новобрачные. Все направлялись в дом невесты как можно более дальним путем (такое «растягивание пространства» можно считать аналогичным «растягиванию времени», задержкам по пути в церковь). Сопровождавшие осыпали молодых цветами, рисом, драже, миндалем, бисером, разбрасывали сласти на радость присутствовавшим детям. Кое-кто из ребят наперегонки бежал в дома родителей новых супругов и оповещал о том, что брак состоялся; за эту весть гонца награждали свадебным пирогом.
Обратный путь молодые совершали, держа в руках «ветви» (ramos), — в сущности, просто жезлы из дерева, украшенные цветами и яркой бумагой; их подносили друзья обычно под пение куплетов:
Aqui tem este raminho
Da minha m?o delicada.
Se algum dia foi solteira
Agora esta casada.
Вот возьми эту веточку
Из моей нежной руки.
Если прежде ты была одинока,
То теперь ты замужем
На пути в церковь и обратно участники процессии шумят, кричат, стреляют, пускают шутихи (если известно, что невеста не сохранила девственность, то стрельбы и шутих нет и «ветвей» не вручают). На обратном пути, как и впоследствии на свадебном пиру, участники кортежа поют песни, содержащие пожелания благополучия новой семье. Осыпание молодых цветами, конфетами, зерном возобновляется у арки, поставленной накануне друзьями перед входом в дом. Если молодожены поселяются у родителей супруга, то процессия сначала заходит к родителям новобрачной. Муж передает ее крестным матерям с наказом вернуть ее, когда ему понадобится. С ней остаются также гости, приглашенные родителями невесты. Остальные идут в дом родителей новобрачного, обедают там и возвращаются за молодой. После короткого церемониала, где отсутствуют какие-либо обязательные элементы, кроме танца, все направляются в дом молодоженов. При входе муж вручает жене ключи и объясняет, что делает это, чтобы она всегда могла отпереть, когда бы он ни пришел. Жена открывает дверь и входит в дом, переступая через порог правой ногой; за молодыми входят крестные отцы, крестные матери и гости.
Свадебный пир устраивают те родители, у которых будет жить новая пара. В зависимости от достатка пир бывает двух видов: «сухая свадьба» (boda seca), на которой подаются только сласти, вина, легкие закуски, и «тучная свадьба» (boda gorda) с мясными блюдами. Значительную часть продуктов поставляют гости, присылая с утра вино, козлятину, цыплят, хлеб и прочее по пословице: «Кто идет на свадьбу, сам приносит еду» (Quem vai a boda leva que coma). Хозяева обычно забивают свинью. Главное для них — запасти побольше вина: если его не хватит, этот позор долго припоминается соседями. В середине пира молодых опять осыпают конфетами и миндалем. Кончается ужин уже затемно, и новобрачных со здравицами, под ракеты и шутихи уводят на ложе. Существует поверье, что тот из супругов, кто первым ляжет в постель, кто первым погасит огонь в брачную ночь или у кого раньше погаснет в церкви свеча, умрет прежде другого.{644} Постельное белье, использованное в первую брачную ночь, больше не употребляется кроме как на свадьбе старшей дочери (впрочем, в бедных семьях этот обычай нарушался).{645}
Издавна существовала традиция посещения молодых друзьями и соседями на восьмой день после свадьбы, но в последние десятилетия этот обычай исчез. Также отошел в прошлое обычай дразнить пожилых либо вдовцов, вступавших в брак. В брачную ночь холостая молодежь устраивала у них под окнами «кошачьи концерты» с трещотками, битьем в кастрюли и банки, с пением дразнилок:
Olha о velho, quer casar!
Pegue nas contas е vai rezar!
Смотри-ка: старик, а хочет жениться!
Берись за четки, чтоб помолиться!
Оставлен и обычай, еще в начале нашего века бытовавший в Алгарви: претендентка на руку вдовца должна была провести ночь без сна над гробом его умершей жены.{646}
В некоторых случаях, например, в районе Мофрейра (провинция Траз-уж-Монтиш) беднейшие семьи не имеют возможности не только создать новый очаг, но и жить в доме тех или иных родителей. Каждый из новобрачных остается в родном доме и продолжает работать на свою прежнюю семью. Муж лишь ночует в доме родителей жены. Дети, рожденные в таком браке, считаются принадлежащими семье матери, и лишь навещают отца. В случае смерти родителей одного из супругов молодые вместе с детьми переезжают в освободившийся дом и основывают собственное хозяйство.{647}