С. Г. Зверева К проблеме формирования русской церковно-певческой эмиграции в 1920-е годы

С. Г. Зверева

К проблеме формирования русской церковно-певческой эмиграции в 1920-е годы

До революции русские православные храмы, располагавшиеся на территории иностранных государств, находились в сфере особого внимания церковных и светских властей. Это внимание усиливалось по мере выхода России на международную арену. Особо пристальным оно стало к концу XIX века, когда Синод возглавил К. П. Победоносцев. Он следил за постройкой храмов и организацией церковных учебных заведений, за назначением священнослужителей, за поставкой утвари и богослужебных книг, за переводом последних на местные языки и т. д.[1181].

Известно также, что в период правления двух последних российских императоров Св. Синод очень поощрительно относился к развитию церковного искусства, что во многом содействовало беспрецедентному взлету церковно-музыкального исполнительства и творчества. Именно в это время заграничные русские храмы начинают комплектоваться не только священнослужителями и псаломщиками, но также регентами и певчими[1182].

Обратимся к архиву русского посольского храма Успения Божией Матери в Лондоне, первое богослужение в котором состоялась в ноябре 1716 года[1183]. Поначалу службы в нем совершал один священник, которому в начале 1740-х годов были посланы на помощь два дьячка-псаломщика. Они не только читали и пели за богослужениями и занимались их подготовкой, но и убирали храм, выполняли другие обязанности, получая при этом крайне низкие оклады. Как пишет исследователь истории лондонской церкви М. Сарни, среди псаломщиков были весьма заслуженные люди, проработавшие в ней многие десятилетия: Леонтий Литкевич (служил 54 года, скончался в 1834 году), Николай Орлов (служил 46 лет, скончался в 1916 году). Псаломщик Орлов последние годы жизни профессорствовал в Лондонском университете (Кингс-колледж, русский язык и литература)[1184].

Должность дьякона появилась в штатном расписании этого храма лишь в 1867 году после сооружения и освящения нового здания. Построенное в «византийском» стиле, оно было небольшим по размерам. Настоятель о. Евгений Смирнов сообщал в 1916 году в российское посольство, что в мирное время на пасхальное богослужение в храм приходили до 120–130 богомольцев, причем «и в церкви и в ведущем к ней очень узком коридоре образовывалась давка, и от духоты со многими богомольцами становилось дурно»[1185].

Храм был предназначен для духовного окормления служащих посольства, сотрудников правительственных и торговых агентств, а также временно проживавших в Англии русских, среди которых были весьма высокопоставленные персоны. Приведем одно из писем, полученных настоятелем Смирновым в июне 1913 года:

В четверг на этой неделе прибывает в Лондон великая княгиня Елисавета Феодоровна. В удовлетворение желания Ея Императорского Высочества, никакой официальной встречи со стороны посольства сделано не будет, но Ея Высочеству благоугодно иметь список богослужений, которые имеют быть совершены в Посольской церкви во время пребывания Ея здесь.

Доводя о вышеизложенном до сведения Вашего Высокопреподобия, позволю себе утруждать Вас покорнейшею просьбою благоволить доставить желаемый список для представления Ея Императорскому Высочеству.

Первый секретарь посольства В. Томановский[1186].

Появление в храме квартета певцов явилось следствием визита одного из таких титулованных богомольцев. В июне 1893 года храм посетил наследник цесаревич Николай Александрович, который затем сообщил Победоносцеву, что нашел положение дел в посольской церкви «невероятным»: «В ней дряхлый дьякон (Иоанн Сперанский), сиплый псаломщик (Николай Орлов) и нет хора. При ней нужно образовать небольшой хор певчих и сменить дьякона и псаломщика»[1187]. После такой жалобы обер-прокурор потребовал от настоятеля самым пристальным образом следить за благолепием церковных служб.

Первый квартет приступил к пению на лондонском клиросе в 1897 году, когда в ведомости о церкви и причте Императорского российского посольства в Лондоне за 1897 год были упомянуты прибывшие из России певчие В. В. Соколов, К. Н. Фаминский, Ф. Ф. Волковский и Е. И. Афонский. Все они были кандидатами богословия, выпускниками Петербургской духовной академии, которым с 1 января 1898 года из казны отпускалось на содержание 6000 рублей ежегодно[1188].

Певчие долго на своих местах не задерживались: в 1899 году выбыли Орлов и Афонский, и в 1902 году им на замену были присланы два других выпускника Петербургской духовной академии – В. И. Ярцев и В. Т. Тимофеев. Однако уже в 1908 году Ярцев уехал из Лондона, и на его место прибыл из Франции выпускник Пензенской духовной семинарии 1902 года, ученик известного регента А. В. Касторского псаломщик В. И. Феокритов[1189].

По всей видимости, служба в посольском храме была довольно обременительной: на четырех человек возлагалось пение за всеми богослужениями и требами, а также многие другие обязанности. Во всяком случае, известно, что двое из поступивших в 1897 году в храм певчих – баритон Тимофеев и 2-й тенор Волковский – после пятнадцати лет службы лишились голосов.

Однако чаще всего уход певцов с клироса был связан с новыми назначениями – зачастую в псаломщики, после чего начиналось дальнейшее продвижение по служебной лестнице. Так, упомянутый выше Владимир Феокритов через три года оставил Лондон, став псаломщиком церкви императорского посольства в Париже. Обладавший красивым басом, он в 1914 году был поставлен в дьяконы и вновь послан в лондонский храм. Круг обязанностей отца Владимира простирался далеко за его пределы: определением Св. Синода от 10/26 августа 1916 года он был назначен представителем центрального комитета по делам епархиальных свечных заводов при Хозяйственном управлении Синода, а в 1917 году – членом Русско-Британской торговой палаты.

* * *

Многочисленные письма протоиерея Евгения Смирнова показывают, что он предельно внимательно относился к назначению причетников в свой храм. Например, запрашивая 7 марта 1914 года в Петербурге нового дьякона, отец Евгений писал митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию:

Считаю своим долгом почтительнейше просить Ваше Высокопреосвященство соблаговолить милостиво определить к Лондонской посольской церкви новым дьяконом человека молодого, обладающего хорошим басовым голосом, имеющего симпатичную наружность и владеющего приличными манерами, так как наши богослужения постоянно посещаются, с одной стороны, Ея Величеством Государынею Императрицею Мариею Феодоровной и другими особами Императорской фамилии, и, с другой, духовными и светскими представителями англиканства, знакомящимися с нашими богослужениями, обрядностью и вообще с религиозностью ввиду все более и более назревающего вопроса о сближении церквей[1190].

Упомянутая в письме о. Евгения императрица Мария Феодоровна посещала богослужения в посольском храме и приглашала его причт во дворец для совершения треб.

Как кажется, в 1910-е годы отец настоятель взял в свои руки контроль за назначением к нему в храм не только священнослужителей, но и певчих. При этом на первое место он ставил хороший голос кандидата, хотя внешность и манеры также играли не последнюю роль. В документах имеются упоминания о том, что настоятель просил певчих заручиться характеристиками от известных петербургских регентов – А. А. Архангельского или И. Я. Тернова, а не только рекомендациями церковного начальства.

В 1912 году о. Евгений заполучил в хор обладавшего прекрасным басом бывшего певчего хора А. А. Архангельского П. В. Одинцова. Последний не имел оконченного семинарского образования: он вышел из 5-го класса Вологодской семинарии в епархиальное ведомство, а затем отбывал воинскую повинность в лейб-гвардии Семеновском полку, выйдя оттуда в звании прапорщика запаса. Годом позже в Лондон приехал тенор Б .А. Выдра. Духовного образования новый клирик вообще не имел: после шести классов Стародубской уездной гимназии Выдра служил почтово-телеграфным служащим и, наконец, в 1906 году поступил в класс пения Петербургской консерватории. Проучившись четыре года и не закончив курса, он с 1907 года стал певчим в хоре А. А. Архангельского. Одновременно с Выдрой о месте певчего в Лондоне ходатайствовал выпускник Петербургской духовной академии В. Хотьковский, получивший хорошую характеристику от петербургского митрополита. В конце концов, выбор настоятеля Смирнова пал на опытного певца с отличным голосом.

О том, каков был репертуар квартета лондонского храма, можно лишь догадываться. По всей вероятности, преобладали сочинения композиторов «петербургской школы» (Бортнянского, Турчанинова, Львова, Бахметева, Архангельского и др.), к которым привыкла великосветская знать, посещавшая богослужения в Петербурге с участием Придворной певческой капеллы.

Ноты, по которым до революции пели в лондонской православной церкви, не обнаружены. Не исключено, что репертуар в Лондоне был схож с тем, что звучал в посольском храме Св. Александра Невского в Париже. О репертуаре парижского собора можно судить по изданному его регентом Селестином Бурдо «Сборнику церковных песнопений»[1191], в котором большую часть занимают сочинения директора Придворной певческой капеллы Бортнянского. Значительное место принадлежит и композициям двух других директоров капеллы – А. Ф. Львова и Н. И. Бахметева. Несколькими песнопениями представлены композиторы М. А. Виноградов, Ф. Ф. Макаров, Г. С. Тесельский, а также сам Бурдо.

Музыка композиторов зародившегося в Москве в конце XIX столетия нового национального направления, представленного именами А. Д. Кастальского, П. Г. Чеснокова, С. В. Рахманинова, А. Т. Гречанинова и других, в сборнике отсутствует. По всей видимости, новые веяния парижского посольского храма не коснулись. И это не удивительно, поскольку эстетика этого направления и сочинения его композиторов получили относительно широкую известность в России лишь в 1910-е годы. Кроме того, отличавшиеся сложностью и рассчитанные на исполнение большого хора, новые хоровые произведения не были доступны для подавляющей части малочисленных заграничных клиросов, оставаясь уделом лучших хоров Российской Империи.

* * *

В конце XIX века регентами и певчими начинают комплектоваться не только зарубежные русские храмы, принадлежащие посольствам, дипломатическим миссиям и консульствам, но и храмы духовных миссий. Например, прибывшего в марте 1888 года в Калифорнию епископа Алеутского и Аляскинского Владимира сопровождала свита, в которую входили четыре священнослужителя, регент П. П. Зайченко (бывший ученик Московского Синодального училища церковного пения), а также восемнадцать студентов Холмской духовной семинарии. В то время русская духовная миссия в Северной Америке располагалась в Сан-Франциско, где во вновь отстроенном в 1889 году после сильного пожара русском кафедральном храме Св. Василия Великого был создан хороший хор.

На склоне дней, вспоминая о первых годах службы в Америке, Зайченко писал:

Епископ Владимир имел предрасположение к музыке: бегло читал ноты и хорошо играл на органе церковные песнопения и с особым интересом наблюдал за спевками. Спевки были каждый день. Холмские ребята были все голосистые, а басовые и теноровые партии блестяще поддерживали славные певцы из знаменитого хора Агренева-Славянского. А потом нашлось несколько любителей из прихожан… Таким образом, у нас составился хороший хор.

Епископ Владимир служил богослужения очень торжественно и требовал, чтобы пение было превосходное. Каждое второе воскресенье в 7 часов вечера в соборе служился акафист Пресвятой Богородице. Над царскими вратами устанавливался образ Пречистой Девы, во время чтения акафиста тихо и медленно спускавшийся все ниже и ниже, – наподобие Пантелеймоновского монастыря на Афоне. Хор пел умилительно. Прихожане очень любили эту глубоко трогательную службу. Народу собиралось очень много; особенно много сербов[1192].

При храме была основана духовная семинария, готовившая священнослужителей для православных приходов. В ней и продолжил образование регент П. П. Зайченко, переведенный в 1904 году в Миннеаполис на должность псаломщика Покровской церкви и преподавателя церковного пения в приходской школе. (Этот предмет был обязательным в приходских школах, которые учреждались при вновь открываемых церквах епархии.)

В 1905 году центр американской православной церковной жизни переместился в Нью-Йорк, куда была перенесена святительская кафедра. Отныне кафедральным храмом Алеутской и Северо-Американской епархии становится освященный в 1902 году Свято-Николаевский собор, ставший одной из архитектурных достопримечательностей Нью-Йорка. Поначалу пение за службами возлагалось на священнослужителей, которыми до 1909 года управлял дьякон Александр Кальнев, а с апреля 1909 по 1911 год – приехавший из Киева священник Антоний Дьяченко. Последний связывал улучшение пения в соборе с заботами архиепископа Северо-Американского и Аляскинского Платона:

Владыка стал умножать штат служащих. Поэтому выписал из Курска двух диаконов с прекрасными «протодиаконскими» голосами, потрясавшими своды храма. Таковы были: архидиакон Всеволод (Андронов) и о. Василий Курдюмов. Кроме них, выписал еще двух «курских соловьев»: иеродиаконов-теноров – о. Анастасия и о. Феодора. <…> Владыка весьма ценил хорошее пение и всячески старался поднять его в нью-йоркском соборе. Но недоставало средств для содержания большого хора. Наконец, владыке Платону посчастливилось убедить мецената русского церковного пения мистера Чарльза Крейна, большого русофила и замечательного по душе человека, основать на его личные средства при кафедральном соборе в Нью-Йорке настоящую Русскую капеллу. Средства на капеллу г. Крейн отпустил на шесть лет, по 30.000 долларов на каждые три года[1193].

Нужно сказать, что широкий жест американского филантропа не был случайным. В 1903 году, во время визита в Москву, Ч. Р. Крэйн впервые услыхал пение знаменитого Московского Синодального хора, который пел за богослужениями в Успенском соборе Московского Кремля и славился как один из лучших хоров мира. Именно для Синодального хора была написана большая часть сочинений композиторов Нового направления, в том числе и его основоположника А. Д. Кастальского[1194].

По мере того как Крэйн знакомился с русской духовной музыкой, в нем росло желание привезти хороший русский хор хотя бы на несколько лет в Америку, дабы американцы, услыхав его, усовершенствовали свое церковное пение. Эта идея осуществилась в конце 1911 года, когда для руководства хором при Свято-Николаевском соборе в Нью-Йорке из Москвы приехал регент И. Т. Горохов. Выпускник Курской духовной семинарии, он в 1905–1907 годах служил псаломщиком-регентом храма Двенадцати апостолов Московского Кремля, где за службами пела мужская группа Синодального хора. Экзамен на звание регента Горохов сдал в существовавшем при этом хоре Синодальном училище церковного пения.

Вместе с Гороховым в Нью-Йорк прибыли четверо певчих: бас-октава Т. Г Хромов, тенор М. Т. Вышегородцев, тенор Н. Г. Васильев, баритон А. Н. Григорьев. В церковных школах при православных приходах Америки и в Сиротском приюте при Свято-Тихоновском монастыре регент набрал мальчиков-певчих, для которых в Нью-Йорке был устроен интернат. После шести месяцев обучения мальчики присоединились к певшим в соборе взрослым. Заведующим хором был соборный протоиерей А. А. Хотовицкий, а с 1914 года – протоиерей Л. И. Туркевич[1195], концертным менеджером – литератор и переводчица И. Ф. Хэпгуд. Певческая форма хора – кунтуши – была заказана в Москве у фабриканта парчи А. В. Голосова, изготовившего также «парады» Московского Синодального хора.

В преддверии первого публичного концерта, который состоялся 1 февраля 1913 года в крупном концертном зале Нью-Йорка «Эолиен-холл», из России были выписаны еще двое певчих: бас М. П. Батаев и тенор П. П. Прокофьев. Состав хора в последующие годы менялся, однако численность певчих почти всегда оставалась стабильной: 21 мальчик и 8 мужчин.

В 1913–15 и 1917 годах хор давал шесть-семь концертов в год; в 1916 году – пятнадцать публичных выступлений. (Имеются в виду как концерты из двух отделений, так и исполнение лишь нескольких сочинений.) Концерты были платными и благотворительными; они устраивались в самом Свято-Николаевском соборе и других православных и инославных американских церквах, в крупных университетах (Йеле, Гарварде, Принстоне и др.), в домах богатых людей, наконец, в Белом доме в присутствии президента В. Вильсона. Помимо многих американских городов (Филадельфии, Чикаго, Ричмонда, Кливленда и др.), хор посетил Торонто и Монреаль.

Программы, как правило, состояли из церковного и светского отделений. В выборе духовной музыки Горохов ориентировался на Московский Синодальный хор. В силу этого в репертуаре его хора преобладали композиторы московской ветви Нового направления: П. И. Чайковский, А. Д. Кастальский, С. В. Рахманинов, П. Г. Чесноков, М. М. Ипполитов-Иванов, А. В. Никольский, С. В. Смоленский, B. C. Калинников, Н. Н. Толстяков и др.[1196]. 8 декабря 1916 года на концерте в «Эолиен-холл» в 1-м отделении были исполнены номера из «Литургии» Чайковского, во 2-м отделении – из «Литургии» Рахманинова. Включались и сочинения А. А. Архангельского, Д. С. Бортнянского, П. И. Турчанинова, М. А. Балакирева, Н. А. Римского-Корсакова и др. Практически в каждом концерте исполнялось известное сочинение «Господи, помилуй» Г. Ф. Львовского, а также русский Народный гимн А. Ф. Львова. В 1916 году в программах хора появилось сочинение самого Горохова «Плотию уснув».

Концерты собирали многотысячные аудитории и имели широкий общественный резонанс. Благодаря хору русская музыка завоевывала многих приверженцев; росло число людей, посещающих богослужения в Свято-Николаевском соборе, а также интересующихся православием и Россией. Выступления хора стимулировали перевод русских песнопений на английский язык, их издание и исполнение. (В частности, такую деятельность осуществлял нью-йоркский хормейстер Л. Норден.)

Хор Горохова был гордостью русскихв Америке и «создавал славу Православной Церкви Русской и всему Русскому хоровому искусству»[1197]. Однако в 1910-е годы он был особым явлением на зарубежном церковно-музыкальном небосклоне, который преобразится в 1920-е годы с притоком эмигрантов из России.

* * *

Первая мировая война заметно осложнила существование русских храмов за границей. В частности, стало затруднительным пополнение их клирошанами. Так, будучи прапорщиком запаса, с началом войны в Россию уехал певчий-бас лондонской церкви Павел Одинцов, который вскоре погиб на фронте. После его отъезда настоятель храма о. Евгений Смирнов долгие месяцы тщетно пытался получить замену.

Ныне пение у нас до такой степени плохо, – писал отец Евгений в посольство, – что им недовольны абсолютно все наши богомольцы. Его Высочество Великий Князь Михаил Михайлович после богослужения в Новый год изволил сказать: «Противно ходить в церковь, пение в ней отвратительное». Оно, действительно, отвратительное, а иначе и быть не может, так как на место выбывшего у нас баса (Павла Одинцова) мы не можем получить баса вот уже 15 месяцев, а помимо сего из оставшихся трех певчих двое – Фока Волковский, прослуживший у нас 18 лет, и Василий Тимофеев, прослуживший 15 лет – почти совсем лишились голосов. Требовать от них хорошего пения абсолютно невозможно; по безголосию своему они дать его положительно не в силах[1198].

Однако худшие времена были впереди. Октябрьская революция повлекла за собой кризис всех сфер русской церковной жизни не только в России, но и за ее пределами. Трудно найти какой-либо заграничный храм, которого бы не коснулись последствия прекращения синодального финансирования и начавшейся церковной смуты. Из-за нехватки средств резко сократилось число певчих, которые были вынуждены искать светскую работу. В то же самое время храмы наполнялись священнослужителями и хористами из числа многочисленных беженцев.

По сведениям о. Евгения Смирнова, в Лондон и окрестности во время революции, а также Первой мировой и Гражданской войн прибыло около 5000 жителей бывшей Российской Империи. Большинство из них потеряло свои состояния и находилось в бедственном положении. Маленький посольский храм не мог вместить всех желающих попасть на богослужения. Церковь потеряла посольский статус, и вокруг нее образовывался приход, учрежденный решением общего собрания в октябре 1919 года.

Вместе с тем, Министерство финансов прекратило субсидирование российского посольства в Лондоне, а соответственно и лондонской церкви, которая некоторое время продолжала существовать за счет ежемесячной помощи британского правительства в размере 100 фунтов стерлингов[1199]. Этой суммы не хватало для содержания церковного здания и шести причетников (протоиерея Смирнова, дьякона Феокритова, псаломщиков Веселовского и Тимофеева, певчих Волковского и Выдры), которые оказались на грани нищеты. Осенью 1919 года лондонской церкви было предложено сократить штаты, что вызвало резкий протест настоятеля, писавшего поверенному в делах России в Англии Е. В. Саблину[1200]:

В ответ на запрос относительно содержания телеграммы из Омска[1201] о предположенном сокращении штатов посольских церквей заграницей, настоятель Лондонской посольской церкви совместно с приходским организационным комитетом полагал бы необходимым ходатайствовать о сохранении в прежнем размере отпускаемых сумм на содержание храма и духовенства при нем, по следующим основаниям:

1. Образующийся ныне приход при Лондонской посольской церкви является еще зарождающимся учреждением, которому потребуется время на то, чтобы окрепнуть и развиться, средств у него в распоряжении еще нет, и могут они явиться только впоследствии, по мере развития и укрепления духовной жизни прихода; в настоящее же время приход содержать храм на свои средства еще не может.

2. При всем этом, однако, численность прихожан храма, чрезвычайно увеличившаяся с 1914 года с прибытием беженцев из России, все продолжает расти, и наличного состава причта часто уже оказывается недостаточно для удовлетворения церковных и духовных потребностей прихожан; число богослужений и требоисполнений возросло; при этих условиях сокращение причта вредно отзовется как на храме, на благолепии служения, так и на прихожанах, объединяющихся ныне в приход[1202].

В ноябре 1920 года Е. В. Саблин был вынужден информировать приходской совет Успенского храма о том, что с 1 января 1921 года какое-либо финансирование церкви из казенных средств прекращается. Содержание храма и духовенства, а также выплата надлежащих налогов представлялись попечению образуемого на основе посольской церкви лондонского прихода[1203]. Для некоторого облегчения финансового положения ему отпускалось единовременное пособие в размере 2700 фунтов стерлингов[1204]. Вероятно, этих денег хватило ненадолго. Пытавшийся изыскать средства настоятель о. Евгений Смирнов в 1921 году писал в Объединенный совет Красного Креста и русских благотворительных учреждений в Великобритании о том, что русская церковь терпит бедствие[1205]. В результате приход не сумел оплатить аренду храма и потерял церковное здание, переехав в выделенную местными властями бывшую англиканскую церковь Св. апостола Филиппа.

Нужно сказать, что до середины 1920-х годов русский храм в Лондоне подчинялся управляющему патриаршими приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию (Георгиевскому). В 1926 году часть клириков и прихожан примкнула к учрежденному за пределами России, в Сремских Карловцах, Заграничному архиерейскому Синоду, возглавляемому митрополитом Антонием (Храповицким). Как пишет М. Сарни, оба прихода «служили в одном храме попеременно (одну субботу и воскресенье – евлогианский приход, следующие – зарубежный). Отношения, впрочем, были вполне теплые, ибо ведь выбор прихода очень часто диктовался политическими симпатиями; нередко было так, что в одной семье сторонники монархии ходили в зарубежный приход, а люди либеральные – в евлогианский. Благотворительный предрождественский «bazaar» (распродажу) устраивали совместно, как и ежегодную кампанию по сбору средств на текущие расходы. Хор оставался один на два прихода»[1206].

История не сохранила имена регентов и хористов этого храма в 1920-е годы. Имеются лишь сведения о судьбах некоторых певчих посольской церкви. Так, потерявший в свое время голос певчий В. Т. Тимофеев в 1916 году был определен в псаломщики и в 1919-21 годах являлся лектором истории русского языка и литературы в лондонском университете при Кингс-колледже. В 1922 году он был рукоположен митрополитом Евлогием в дьяконы и затем в священники, а годом позже избран членом комитета (управляющим делами) Ассоциации англиканской и Восточных церквей[1207].

Певчий Б. А. Выдрав 1920-е годы переехал во Францию, где до конца 1940-х годов пел в церквах и регентовал церковными хорами. 11 апреля 1948 года хор собора Св. Александра Невского в Париже под его управлением пел во время торжественной панихиды по случаю десятой годовщины смерти Ф. И. Шаляпина[1208].

Более всех для лондонской церкви Успения Божией Матери потрудился В. И. Феокритов, который прослужил в ней до конца своей жизни, завершившейся в 1950 году. Последние десять лет о. Владимир являлся настоятелем этого храма[1209].

* * *

После революции тяжелые времена наступили и для Свято-Николаевского храма в Нью-Йорке, хор которого в 1918 году за неимением средств был распущен, а его регент и хористы были вынуждены искать новые места службы.

Иван Горохов в 1918 году был принят на должность инструктора хоровой музыки в Смит-колледж (Массачусетс), где развернул кипучую деятельность[1210]. Уже в 1921 году под его управлением состоялся концерт сводного хора студентов женского Смит-колледжа и мужского Амхерст-колледжа, на котором была исполнена оратория X. Паркера «Hora Novissima». Вскоре русский музыкант получил должность ассистента профессора музыки. В последующие годы под его управлением были исполнены «Сотворение мира» Гайдна, «Реквием» Моцарта, сочинения Т. Л. де Виктории, У. Бёрда, О. Гиббонса и др. 26 апреля 1942 хор Смит-колледжа под управлением Горохова (совместно с хором Амхерст-колледжа) впервые исполнил и записал на грампластинку «Всенощную» Рахманинова на английском языке. В летнее время, вплоть до Второй мировой войны, Горохов руководил хором сотрудников в основанной Ч. Р. Крэйном Морской биологической лаборатории в Вудз-холе (Массачусетс). В 1930–1931 годах он участвовал в размещении в Гарварде колоколов Данилова монастыря, купленных Крэйном в России.

Успешно подвизались в Новом Свете и бывшие мальчики-певчие Свято-Николаевского собора. Двое из них, Петр Вилковский и Петр Хилко, стали учителями музыки и хоровыми дирижерами.

Что же касается упомянутого выше регента П. П. Зайченко – одного из первых посланных в Америку русских певчих, – то он также сделал музыкальную карьеру, став профессором музыки Чикагского университета.

* * *

Каким же образом после ухода Горохова складывалась церковно-певческая жизнь в Свято-Николаевском соборе? Из архивных документов известно, что в силу катастрофического безденежья администрация не имела возможности нанять оплачиваемых регента и певчих. В 1918 году хором из любителей стал управлять соборный ключарь протоиерей Петр Попов, а годом позже ему вызвался помогать священник Константин Букетов. Последний просил архиепископа Александра освободить его на время от должности настоятеля прихода в Уайтстоне (Лонг-Айланд) и причислить к собору сверх штата, назначив регентом хора. Как было сказано в сообщении Епархиального совета, ввиду скудости материальных средств у собора и неимения таковых у миссии, о. Букетов отказывается получать какое-либо денежное вознаграждение, согласен трудиться бесплатно, но с тем, что, когда хор кафедральный будет поставлен им на надлежащую высоту, он мог бы в пользу хора устроять концерты, не отказываясь, конечно, устроять по временам концерты и в пользу собора[1211].

Однако дела не ладились, и в 1924 году причетники собора решили образовать певческий фонд, обратившись к ряду влиятельных лиц, в том числе к проживавшему в Нью-Йорке С. В. Рахманинову. В письме говорилось:

Наши хористы все люди рабочие и живущие разбросанно в разных частях города, а иные даже в окрестностях города, и им приходится тратить много времени и денег на проезд в собор. И так как они ничем не обязаны участвовать в хоре, то, естественно, относятся к этому делу не вполне радиво: на воскресные литургии собираются поздно, а на всенощных богослужениях почти никогда не бывают. От этого наши службы, совершаемые архиерейским чином, теряют свою торжественность и благолепие. <…> Мы знаем Ваше доброе русское отзывчивое сердце, помним и ценим Ваше прежнее внимание к нуждам нашего собора и смеем думать, что и в разрешении этого насущного вопроса, который наиболее озабочивает нас теперь, Вы придете нам на помощь и тем окажете поддержку не только нашему собору, но и всей православной русской колонии в Нью-Йорке, которая, потерявши Родину и все самое дорогое, ищет утешения в благолепных службах в родном храме на чужбине[1212].

Ответ Рахманинова не сохранился. Известно что, после 1924 года он оказывал помощь не только Свято-Николаевскому собору, но и другой русской церкви – храму Христа Спасителя[1213], куда перешла часть прихожан собора, поскольку соборное здание было передано американскими властями представителям так называемой «живой», или «обновленческой» церкви.

Храм Христа Спасителя был основан в 1924 году в Гарлеме, где по приезде в Америку селилось большинство русских беженцев. В первые же годы там образовался довольно большой хор певцов-любителей, возглавляемых регентом А. Г. Мальцевым. В 1928 году уже в новом церковном здании, которое было куплено в 1926 году на Ист 121-й улице в Манхеттене, к управлению хором пришел регент С. В. Савицкий. С его именем был связан расцвет хора, продолжавшийся до начала 1940-х годов.

12 апреля 1930 года русская пасхальная заутреня в храме Христа Спасителя впервые в Соединенных Штатах транслировалась по радио на всю страну.

Хор также принимал участие в концертах, которые проходили в зале Русского культурного центра (Русского клуба), который был учрежден в 1930 году в церковном доме. Организованная там концертная комиссия приглашала для выступления и другие коллективы, в частности, Хор донских казаков под управлением С. А. Жарова и приезжавший в США на гастроли вокальный квартет Н. Н. Кедрова. Русский клуб вел широкую благотворительную работу, располагал богатой библиотекой; в нем проходили занятия приходской школы.

Добавим, что деятельность хора, как и музыкальная жизнь Русского клуба, всячески поощрялась настоятелем Василием Курдюмовым, который в прошлом служил диаконом в Свято-Николаевском соборе и обладал хорошим басом.

* * *

Не миновала после 1917 года нестроений и русская церковная жизнь в Париже. Так, приехавший вместе с родителями во Францию будущий известный церковный историк П. Е. Ковалевский был поражен запустением и скудостью богослужения в знаменитом посольском соборе Александра Невского в 1920 году:

На Пасху крестного хода не было. Кое-кто в церкви в военной форме, но большинство в штатском. <…> Всенощная 40 минут, обедня ровно час. Служили 4 священника. Псаломщики: Мих. Мих. Фирсов, который ведет и всю переписку по церкви, Пав. Ник. Стасиневич и М. М. Леонович; видимо, они не ладят со священником Соколовским, так как, придя в одну из сред раньше в церковь, я застал сцену, не поддающуюся описанию. Шла форменная перебранка с Леоновичем, который бросал через всю церковь толстые Минеи in folio в виде протеста. Хор поет сносно, хорошая октава, но произносят по-французски, так как состоит из французов и итальянцев. Регент, старик Бурдо, очень милый человек[1214].

Причетники собора, включая всех четырех псаломщиков, служили в нем еще до революции: упомянутый Ковалевским Михаил Леонович – с 1915 года, Павел Стасиневич – с 1916 года. Особо преданный собору и очень много сделавший для усовершенствования его хора Михаил Фирсов являлся псаломщиком и регентом на буднях с 1911 года до конца своей жизни в 1946 году.

С 1909 служил в соборе знаменитый еще в России протодьякон Николай Тихомиров. Будучи родом из Тверской губернии, он в 1903 году стал протодьяконом Александро-Невской лавры и два года спустя – протодьяконом храмов Зимнего дворца. В 1907 году, когда на его место в Зимнем дворце заступил легендарный протодьякон Константин Розов, отец Николай был направлен на службу в посольскую церковь в Риме. Русскую катастрофу он воспринимал очень болезненно, часто предаваясь воспоминаниям о былом, ностальгически сравнивая церковное величие и благолепие императорской России с тем, что ему приходилось наблюдать в эмиграции.

Постепенно в силу притока русских беженцев церковная жизнь в Париже восстанавливалась. Уже в 1922 году Петр Ковалевский сделал в своем дневнике запись о возрождающемся хоре собора, к управлению которым пришел выпускник Петербургской консерватории В. Ф. Кибальчич. Помощник знаменитого петербургского хорового дирижера А. А. Архангельского, перед Первой мировой войной Кибальчич был направлен на службу регентом в русскую посольскую церковь в Женеву. Там развернулась его широкая музыкальная деятельность: организовав Общество друзей русской музыки, Кибальчич устраивал симфонические и хоровые концерты, в которых сам выступал в роли дирижера[1215]. В 1922 году он перебрался в Париж, где за короткий срок сумел создать в Александро-Невском соборе хороший митрополичий хор. Будучи приверженцем старинных церковных роспевов, Кибальчич пытался воспитывать вкусы прихожан, устраивая публичные лекции с показом музыки. Об одной из таких лекций П. Е. Ковалевский 2 мая 1922 года писал:

…Мы вчетвером были на лекции Кибальчича о русской церковной музыке. Василий Федорович сказал много интересного и после лекции демонстрировал сперва один знаменный роспев, а потом с хором несколько произведений самых разных авторов. В прениях приняли живое участие Н. С. Рузский, И. И. Манухин и И. П. Демидов. Хор пел хорошо, но, как и можно было ожидать, «Во царствии Твоем», написанное в старом русском духе (как пели бандуристы и слепцы), не понравилось некоторым слушателям, и пошли говорить, что нельзя петь похоже на «Эй, ухнем». Кибальчич был несколько односторонен и отвергал всех композиторов с иностранным влиянием[1216].

Привыкшие к духовным сочинениям «петербургской школы», прихожане далеко не всегда разделяли убеждения нового регента, на место которого в 1925 году пришел бывший поручик царской армии Н. П. Афонский, приглашенный во французскую столицу митрополитом Евлогием. Двадцатидвухлетнее регентство Афонского на Рю Дарю сопряжено с целым рядом ярких событий в жизни русской эмиграции. Так, с этим хором, который к концу 1920-х годов завоевал славу одного из лучших в Европе[1217], было связано прекрасное исполнение за богослужениями духовно-музыкальных циклов Чайковского, Рахманинова, Гречанинова и других композиторов, публичные концерты церковной и народной музыки. До наших дней широкой известностью пользуются уникальные грамзаписи, которые хор в 1934 году сделал совместно с Ф. И. Шаляпиным. В 1936 году митрополичий хор предпринял гастроли в США и Канаде, а два года спустя – в ряде стран Западной Европы[1218].

Другим русским духовным и церковно-певческим центром Парижа стало основанное в 1925 году Свято-Сергиевское подворье, где до конца своих дней регентом и псаломщиком служил М. М. Осоргин. Вместе с епископом Вениамином (Федченковым) он установил на подворье соответствующий монастырскому уставу стиль пения и был ревностным приверженцем старинных церковных роспевов, осуществив ряд их обработок. Мужской хор подворья исполнял также переложения роспевов, выполненные другими композиторами-эмигрантами, целое созвездие которых собралось во Франции после 1917 года.

Туда переселились профессора Петербургской консерватории Н. Н. Кедров и Н. Н. Черепнин, ставшие основателями Русской консерватории в Париже. Кедров также воссоздал известный петербургский мужской квартет, который вел широкую концертную деятельность в разных странах мира. В его репертуар входила и русская духовная музыка.

В Париже также поселился один из наиболее известныхкомпозиторов Нового направления A. T. Гречанинов, выехавший из Советского Союза в 1925 году. Через десять лет он писал:

…Меня соблазняют вернуться в Россию. Но меня ведь сейчас же поставят к позорному столбу как духовного композитора, а я так дорожу этим званием…[1219]

Многолетний ректор Петербургской, а затем Ленинградской консерватории А. К. Глазунов влился в русскую диаспору во Франции позже других. Будучи членом жюри от СССР на Международном конкурсе имени Шуберта, он в 1928 году выехал в Вену. После нескольких лет интенсивной концертной деятельности в странах Западной Европы в качестве дирижера, Глазунов обосновался в Париже. В 1935 году, за год до смерти, он сделал там первые опыты сочинения музыки для церкви, написав эксапостилларий Пасхи «Плотию уснув» греческого роспева и стихиры Пасхи знаменного роспева[1220].

Во Франции создал свои первые и единственные православные духовные хоры («Отче наш» (1926), «Верую» (1932), «Богородице, Дево» (1934)) и другой знаменитый русский композитор – И. Ф. Стравинский. Как он сам признавался, причиной, побудившей его обратиться к новому жанру, было низкое художественное качество репертуара и сентиментальный исполнительский стиль хора русской церкви в Ницце.

Список оказавшихся в 1920-е годы во Франции профессиональных композиторов, писавших также и духовную музыку, должен быть пополнен именами А. Г. Чеснокова, Н. Д. Набокова, И. С. Лямина, Н. Н. Кедрова-младшего, М. Е. Ковалевского.

В связи с русской эмиграцией во Франции необходимо назвать имя одного из лидеров евразийства, музыковеда и философа П. П. Сувчинского, за рубежами России всячески содействовавшего развитию русского церковного пения, которое, как он полагал, может указать «европейской музыке блестящий выход из того тупика, в который она зашла, поняв недостатки гармонизации своего роспева, но не поняв сущности законов восточной музыки»[1221].

Рамки данной публикации не позволяют рассказать о церковной музыке в других крупных эмигрантских центрах, например, таких, как китайский город Харбин, где до начала 1960-х годов существовали двадцать одна православная церковь и два монастыря. За исключением двух храмов, все они были построены в 1920–1930-е годы. В большинстве этих церквей служба совершалась ежедневно при пении хора. По подсчетам певицы Софьи Троицкой, в церковно-музыкальной жизни Харбина с 1920-х годов до начала «культурной революции» принимало участие около 370 человек[1222].

* * *

Таким образом, с приходом в России к власти большевиков в русской заграничной церковной жизни начался глубокий кризис. Однако благодаря приезду огромного количества образованных и одаренных беженцев, горевших желанием воссоздать родную для них церковную среду, началось стихийное и стремительное распространение по всему миру православного искусства. В странах Западной и Центральной Европы, на Балканах, Китае и США возникает ряд заметных церковно-певческих очагов, почва для которых была возделана церковными музыкантами, подвизавшимися в русских заграничных храмах еще до великого перелома.

Во второй половине 1920-х годов, когда миграция русских несколько стабилизируется, становятся очевидными первые плоды их музыкальной деятельности. В это время проявляют себя яркие дирижеры и возникают церковные хоры, которым под силу не только качественное пение за службой, но и исполнение сложного художественного репертуара в концертах. Таким образом, русское церковное хоровое исполнительство становится частью музыкальной культуры приютивших беженцев стран. Нужно также добавить, что благодаря педагогической деятельности многих русских музыкантов, поступивших на работу в учебные заведения, достоянием этих стран стали и лучшие русские музыкальные традиции, в частности, традиции хоровые.

В 1920-е годы также возникают хоры и вокальные ансамбли, не приписанные к какому-либо храму и созданные в концертных целях, однако непременно включающие в свой репертуар церковную музыку, а при случае и поющие в храмах. (До революции были известны лишь отдельные прецеденты подобного рода, например, нью-йоркский русский хор под управлением Е. Э. Линевой.)

Духовно-музыкальное творчество, еще некогда бывшее уделом преимущественно России (хотя за ее пределами в разное время жили такие известные композиторы, как священники С. В. Протопопов и Г. Я. Извеков), также становится присущим и русскому зарубежью. Многие никогда ранее не занимавшиеся композицией музыканты, столкнувшись на чужбине с отсутствием нот, не только старались переписать или воспроизвести по памяти знакомые партитуры, но и сами делали опыты сочинения музыки. За границей, где год от года множились храмы и церковные хоры, продолжали сочинять и профессиональные духовные композиторы.

Жизнь русской эмиграции былачревата столкновениями разных художественных течений, мнений, опыта, традиций. Как и в России, в ней уже в 1920-е годы начались дискуссии между последователями «петербургской» и «московской» композиторских школ, сторонниками пышного «партеса» и строгого «обихода». В контексте иных культур, при полной свободе от духовной цензуры, композиторы имели также возможность писать церковную музыку, прибегая к традициям инославным и используя современный композиторский лексикон.

Существует мнение, что после 1917 года эмиграция на некоторый период приняла на себя миссию развития церковного пения, которое на исторической родине переживало нелегкие времена. Это утверждение, на наш взгляд, в целом справедливо, однако не для первого послереволюционного десятилетия. В это время эмигрантская церковная и художественная жизнь также проходила в очень тяжелых условиях, была проблемной и не устоявшейся. Что же касается России, то, несмотря на богоборческую политику властей, там существовало немало прекрасных хоров, в которых трудились многие дореволюционные регенты и певчие, создавалась церковная музыка, продолжала развиваться церковно-музыкальная наука[1223].

Однако уже в конце 1920-х годов, когда в СССР начались новые, еще более жесткие и губительные для церковного искусства гонения, развитие церковно-музыкальных традиций, действительно, становится прерогативой диаспор, которые будут выполнять эту миссию в течение нескольких десятилетий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.