2.1. Европейский мультикультурализм и проблемы интеграции иммигрантов из мусульманских стран

2.1. Европейский мультикультурализм и проблемы интеграции иммигрантов из мусульманских стран

В Европе вплоть до второй половины ХХ в. альтернативой сегрегации и дискриминации этнических меньшинств, в том числе иммигрантских, была их последовательная культурная ассимиляция, т. е. безусловное принятие членами таких групп культурных образцов поведенческих стандартов принимающего большинства. В Америке этот подход получил политико-культурное оформление в известной метафоре «плавильного котла». «Предполагалось, что становление политической нации должно опираться на общую систему ценностей и единую культурную традицию. Культурные различия рассматривались как преодолимые, а вопрос об их совместимости не был предметом общественных дискуссий».[124]

Однако экономический бум 1960-х гг. и социальные завоевания рабочего и молодежного движений конца того же десятилетия привели к введению жестких правил регулирования рынка труда и целой системы социальных гарантий, открыли дорогу новой волне трудовой иммиграции в страны Запада. Были запущены механизмы привлечения дешевой и социально не защищенной рабочей силы из стран третьего мира – гастарбайтеров. Интеграция в западное общество гастарбайтеров, приезжавших на заработки, никого не интересовала, поскольку официально считалось, что эти рабочие приехали лишь на то время, которое указано в их трудовых контрактах, и, заработав денег, уедут назад, к своим семьям. Однако, как заметил известный швейцарский драматург Макс Фриш: «Доставляли рабочую силу, но прибыли живые люди». Они не уехали, напротив, их семьи стали приезжать Европу. Все ведущие страны Европы столкнулись с проблемой, возникшей из-за политики воссоединения семей, результатом которой стал значительный рост числа иммигрантов, не занятых общественно полезным трудом, что серьезно увеличивало нагрузку на социальную инфраструктуру государств Европы. В 1970-е гг., в условиях экономического и энергетического кризисов и в ходе структурной перестройки экономик стран Запада резко снизилась потребность в неквалифицированном труде, многие гастарбайтеры стали безработными, вступили в конкуренцию за рабочие места, в результате возникло дополнительное напряжение в социальной сфере. Все чаще ухудшение качества жизни и рост преступности связывали с присутствием иммигрантов.

Вместе с ростом инокультурной трудовой миграции начали нарастать и проблемы расизма, сегрегации, дискриминации,[125] которые получили не только экономическое, но и социокультурное измерение, поскольку в полной мере проявились серьезные культурные различия между «местными» и «пришлыми».

В результате массовая иммиграция создала ряд серьезных проблем для западных либеральных представительных демократий.

Так, если иметь в виду трудовых мигрантов (неграждан), то проблема состоит в том, как учесть интересы и предпочтения людей, вносящих значительный вклад в экономическую и социальную жизнь страны. Но как это сделать, если те, кто этот вклад вносит, не являются субъектами политической жизни и не имеют возможности влиять на события в рамках формальных демократических процедур?

Далее, если вести речь об иммигрантах, получивших гражданство и, следовательно, политические права, то встает другая проблема. Поскольку их образ жизни, мировоззрение, интересы могут серьезно отличаться от доминирующих в принимающих обществах, то весьма вероятно, что использование ими демократических процедур для реализации своих предпочтений может привести к изменениям в политике как на государственном, так и на местном уровне. Исследователи констатируют, что транснациональные интересы новых граждан вынуждают правительства включать в повестку дня новые вопросы, мобилизовывать новые группы электората, по-иному формулировать понимание интересов граждан, что приводит порой и к государственным преобразованиям.[126] Как на такие изменения будут реагировать коренные жители, и в какой мере потенциальные конфликты могут быть решены мирными средствами, в рамках демократических процедур? Практически общепринятым является утверждение, что транснационализм может привести к утрате значимости национальных идентичностей, принадлежности, лояльности к различным группам, что, в свою очередь, приведет к эрозии централизованной структуры государств, создаст угрозу для их целостности.[127] Одна из кризисных тенденций заключается в том, что государство не справляется с классической задачей социальной интеграции по причине ориентации людей на все более устойчивые транснациональные структуры.

При этом без оговорок признается, что не существует альтернативы демократическому решению подобных проблем, а следовательно, необходимо создать такой способ разработки и принятия решений на местном и национальном уровне, который бы учитывал интересы и предпочтения мигрантов, принадлежащих к разным культурам, и предполагал их политическое участие. В определенной мере подходом к решению проблемы стали теория и практика мультикультурализма или «мультинациональной демократии», которые, по словам известного французского социолога А. Турена, «могут принимать во внимание существующую самобытность и способствовать обмену между культурами, которые хотя и имеют различное происхождение, но в современных условиях подвержены изменению структуры и новой интерпретации».[128] Однако сложившаяся сейчас в странах Запада ситуация весьма далека от такого демократического идеала.

Как уже отмечено выше, в качестве альтернативы доктрине культурной ассимиляции в Канаде, а затем в Австралии и США появилась концепция мультикультурализма, признающая как индивидуальные права граждан, так и право этнических и иных сообществ на сохранение и поддержание особой культурной идентичности. «В самом общем плане мультикультурализм можно рассматривать как политическую идеологию и как социальную практику, организующую и поддерживающую общее для национального государства пространство политической и социальной коммуникации. Причем это приемлемая для западной демократии модель регулирования, опирающаяся на признание права личности и группы на поддержание собственной идентичности и на толерантность в публичной сфере».[129]

В рамках современного либерализма идея разнообразия культурных идентичностей в современном обществе нашла выражение в концепции «мультинациональной демократии». Поскольку либеральные демократические системы становятся все более сложными с точки зрения культурной идентичности граждан, отмечает Чарльз Тейлор, постольку легитимность политических систем все в большей степени зависит от решения проблемы поддержания определенного уровня социального единства и гомогенности. Без этой фундаментальной предпосылки, считает Тейлор, не может быть ни участия граждан в демократических процедурах, ни системы признания равноправия личностей, ни неотъемлемого права граждан на достойное существование в таком обществе. Ключ к решению этой проблемы может быть найден в том, чтобы демократическая власть проводила политику создания хотя бы видимости общности целей, однако в то же время признавала и принимала неизбежное многообразие культур.

Однако в результате возникает необходимость практического поиска ответа на следующие важные вопросы:

• Какова взаимосвязь социальной справедливости и политической стабильности?

• Как преодолеть противоречия между нормативными требованиями признания прав носителей различных культурных, в том числе этнических, идентичностей и формами согласования их интересов и разрешения конфликтов между ними?

• Каким способом преодолеть разрыв между нормативными и институциональными характеристиками различных видов урегулирования разногласий и способов управления конфликтами?[130]

• Как преодолеть противоречие между принципом равенства индивидов, лежащим в основе либеральной системы гражданства, и принципом равенства групп, постулируемым представителями мультикультурализма?

В связи с этим следует учитывать принципиальные отличия между контекстами, в которых ставится и обсуждается проблема культурного многообразия и, следовательно, две основные формы идеологии и политики мультикультурализма. Возникновение и развитие первой из них связано с Австралией, Канадой, США, где население формировалось и во многом формируется сегодня за счет иммиграции. Возникновение другой связано с экономически развитыми западноевропейскими национальными государствами, которые еще совсем недавно (по историческим меркам) были метрополиями, центрами огромных колониальных империй и пережили их распад. Поэтому для Европы мультикультурализм – идеология и политика, во многом заимствованные, своеобразно понимаемые, что обусловлено историей и спецификой политических культур этих стран, и в известной мере чуждые. Для европейцев мультикультурализм – это прежде всего иностранный рецепт разрешения проблемы, возникшей совсем недавно, – интеграции культурно разнородных иммигрантских меньшинств, отмечает британский исследователь Т. Модуд.[131] Как уже отмечалось, мультикультурализм нигде не существует в чистом виде. Везде мультикультурные практики практически неизбежно в той или иной степени сочетаются с эпизодами ассимиляции или сегрегации представителей иных этнических сообществ. Известный немецкий политический философ Ю. Хабермас пишет в связи с этим: «В отличие от Америки европейские нации относительно гомогенны. В их истории почти не встретить преданий о принятии чужаков или ассимиляции иммигрантов. Поэтому пришествие в Европу множества людей иного цвета кожи, иных традиций, иной веры вызывает серьезные опасения, тем паче что происходит оно на фоне распада европейских государств. Здесь политика мультикультурализма обусловлена, во-первых, массовой иммиграцией нескольких последних десятилетий и комплексом проблем, ею вызванных, во-вторых, активизацией региональных этнокультурных и этнополитических движений, стимулируемых процессами как глобализации, так и европейской интеграции; сегодня мы живем в плюралистических обществах, которые все более отходят от формата национального государства, основанного на культурной однородности населения».[132] Как полагает Хабермас, на данный момент единственной альтернативой политике полной ассимиляции или этнических чисток является путь к мультикультурному обществу, хотя он же отмечает противоречивость идеи мультикультурализма. Ее приверженцы одновременно требуют фактического равенства групп, принадлежащих к различным системам идентичности, и предоставления прав на культурные различия. Следуя логике мультикультурализма, для достижения общественного согласия индивиды должны идти на компромисс, отказываясь от своих идеалов и соглашаясь с мнениями сограждан, часто придерживающихся диаметрально противоположных взглядов. Так, по мнению Хабермаса, идея перекрывающего консенсуса Дж. Ролза представляет собой интеллектуальную конструкцию, которая «исходит из двух, и только из двух перспектив: каждый гражданин соединяет в себе перспективу участника и перспективу наблюдателя <…> Однако, приняв объективирующую установку наблюдателя, граждане не могут вновь проникнуть в другие картины мира и воспроизвести их истинное содержание в соответствующей внутренней перспективе. Поскольку они загнаны в рамки дискурса, констатирующего факты, им запрещено занимать какую бы то ни было позицию по отношению к тому, что верующие или убежденные участники в перспективе первого лица считают, так или иначе, истинным, правильным и ценным».[133] В противовес данной идее немецкий политический философ предлагает консенсус, достижение которого возможно в ходе длительных общественных дебатов и целью которого является достижение социальной справедливости путем создания и признания универсальной правовой основы общества. В интерпретации Ю. Хабермаса мультикультурализм – это «особая форма интегративной идеологии, посредством которой полиэтничные, поликультурные национальные сообщества реализуют стратегии социального согласия и стабильности на принципах равноправного сосуществования различных форм культурной жизни».[134] Таким образом, совершенствование механизмов признания культурных различий связано с дальнейшим развитием практик гражданского участия, сочетанием принципов процедурной и делиберативной демократии, согласованием либерального и республиканского понимания статуса гражданина национального государства в процессе постоянных переговоров и корректировки норм и практик реализации прав гражданина.[135]

Сравнивая американскую практику и политику западноевропейцев, некоторые исследователи противопоставляют их как примеры негативного (США) и позитивного (Европа) мультикультурализма. Позитивный характер европейского варианта мультикультурализма связывают с тем, что провозглашаемое единство континента основывается на динамическом равновесии культурных, политических и территориальных факторов.

Несмотря на то что страны Европейского союза (ЕС) расположены в относительной близости от явно перенаселенных и политически нестабильных регионов (Северной Африки и Ближнего Востока), а разрыв в доходах населения стран Европы, с одной стороны, и Марокко, Туниса или Турции – с другой, гораздо масштабнее разрыва между США и Мексикой,[136] в странах ЕС проблема формирования мультиэтнических и мультикультурных сообществ, казалось бы, не столь остра, как в США и Канаде. Хотя общая численность иммигрантов, прибывших в 15 наиболее развитых стран ЕС, а также в Норвегию, Исландию, Лихтенштейн и Швейцарию, только за 10 лет почти удвоилась (с 7,8 млн человек в 1985 г. до 14,7 млн в 1995 г.), их доля в общем населении и сегодня остается не слишком высокой – около 3,8 % (более 18,0 млн), существенно варьируя в зависимости от той ли иной страны: от 1,8 % в Испании и Португалии, 2,1 % в Италии, до 8,9 % в Германии, 9,1 % в Австрии, до 10,0 % в Швеции и Франции. В то же время, по прогнозам профессора Университета Пенсильвании Ф. Дженкинса, к 2100 г. мусульмане будут составлять 25,0 % населения стран ЕС, а его коллега из Принстонского университета Б. Льюис уверен, что если нынешняя тенденция сохранится, то эта цифра перевалит за 50,0 %. «Данные по миграции и демографии не оставляют в этом сомнений», – утверждает Льюис.[137]

В отличие от классических принимающих стран (США (12,4 %), Канады и Австралии (24,5 %)), история которых определялась потоками иммигрантов и которые уже в силу своей величины могут позволить себе «роскошь» сосуществования своеобразных этнических и расовых диаспор, европейские государства жизненно заинтересованы в культурно-политической интеграции проживающих в них иностранцев, особенно если таковые имеют статус их граждан. «Наличие “параллельных обществ” – реальная опасность для западноевропейских демократий, особенно перед лицом новых (глобальных) угроз…».[138]

Это тем более верно в силу того, что массовая иммиграция имеет ярко выраженную тенденцию к росту несмотря на проведение практически всеми государствами Западной Европы жестко ограничительной иммиграционной политики. В конце 1990-х гг. миграционный приток в ЕС стал составлять 2 млн человек ежегодно. Даже в Италии, Испании, Португалии, Ирландии, которые ранее сами были основными поставщиками иммигрантов, сложились большие сообщества иммигрантов, в основном из неевропейских стран. В 2000 г. Великобритания приняла 185 тыс. иммигрантов – это рекордный показатель. В тот же период на территорию стран ЕС проникло не менее 500 тыс. нелегальных иммигрантов – в десять раз больше, чем в 1993 г.[139]

Согласно оценкам отдела народонаселения ООН, приведенным во «Всемирных демографических прогнозах» (оценка на 2000 г.), в ближайшие 50 лет численность населения всех европейских стран, за исключением Албании, Ирландии, Исландии и Люксембурга, начнет сокращаться. В целом, к 2050 г. численность населения Европы уменьшится на 124 млн человек по отношению к показанию 2000 г. и составит 603 млн вместо прежних 727 млн. Что касается стран «ядра» ЕС, то их население сократится на 37 млн: с 376 до 339 млн. Если говорить о наиболее крупных странах, то, по прогнозам, население Италии уменьшится на 25 %, Германии – на 14 %, Великобритании – на 1 %. Франция – одно из редких исключений, здесь прогнозируется прирост населения с 59 до 62 млн (4 %).[140] Для того чтобы сохранить демографическое равновесие в европейских странах, где население не только уменьшается, но и неуклонно стареет, необходимо изменить в сторону повышения:

• пенсионный возраст;

• уровень занятости населения;

• уровни, виды и характер отчислений в пенсионные фонды и системы медицинского обслуживания пожилых людей, а также выплаты, осуществляемые этими системами.

Кроме того, необходимо сделать более эффективными программы, имеющие отношение к регулированию международной, прежде всего замещающей, миграции.[141]

Таким образом, европейские страны вынужденно превращаются в иммигрантские государства, и при всей неоднозначности последствия политики мультикультурализма тот или иной ее вариант является практически неизбежным для них. «Государство не может рассчитывать на превращение мигрантов в полноправных членов общества, если не признает за ними – хотя бы отчасти – права на различие», – резонно отмечает российский исследователь В. С. Малахов.[142] Однако сейчас в европейских странах значительна масса потенциальных граждан, не готовых к участию в управлении государством, не понимающих сути института гражданства и не требующих реализации своих индивидуальных политических прав. Возникает острая проблема обеспечения лояльности и соблюдения потенциальными и состоявшимися новыми гражданами минимальных требований либерально-демократической системы.

В то же время нет полной уверенности в том, что к признанию права на различие и к мирному сосуществованию различных культурных идентичностей готовы как политические элиты, так и большая часть населения стран Европы. «В массовом сознании и в мышлении политических элит европейских стран бытуют традиционные представления о национальном государстве как результате самовыражения некоей культурной субстанции и, соответственно, отношение к миграции как к “неизбежному злу”».[143]

Отдельно следует заметить, что в конце ХХ – начале XXI в. иммиграция в Европу достаточно четко разделяется на две части: реиммиграцию европейцев из заморских колоний и приток трудовых иммигрантов и беженцев из пограничных с Европой стран.

Реиммиграция на историческую родину европейцев, родившихся и живших в заморских колониях, в период распада колониальных империй в результате бегства или насильственного переселения. Так, во Францию после окончания войны в Алжире только в 1962 г. прибыло более 900 тыс. репатриантов; в 1974–1976 гг., после предоставления независимости заморским территориям в Португалию из Мозамбика и Анголы переехало 600 тыс. человек, что увеличило население страны на одну десятую, и др.[144] В целом европейские метрополии смогли достаточно успешно пережить этот непростой период. Однако имели место и негативные последствия. Так, в Великобритании, для граждан которой прежде было характерно ощущение принадлежности к имперской метрополии, произошла трансформация британской идентичности, которая стала интенсивно дробиться на английскую, шотландскую, валлийскую составляющие. Признаками такой трансформации стало и нарастание враждебности к иностранцам, особенно к выходцам из бывших британских колоний, появление в стране националистических и расистских настроений.

В то же время, как показывает опыт, успешная адаптация репатриантов оказалась возможной только в результате оказания им значительной экономической помощи со стороны государства. Так, во Франции программа помощи репатриантам, так называемым черноногим, включала в себя ежемесячное пособие, выплачиваемое в течение года, существенные единовременные выплаты для решения жилищных проблем. Кроме того, репатрианты получили преимущества при трудоустройстве на рабочие места, финансируемые государством. Однако не все репатрианты сумели адаптироваться к казавшейся родственной этнокультурной среде. В результате даже потомки «черноногих» сегодня в массе своей придерживаются ультраправых политических взглядов и поддерживают антииммигрантскую партию «Национальный фронт» Ж.-М. Ле Пэна.[145] Похожие программы действовали во всех западноевропейских странах, столкнувшихся с этой проблемой.

Приток трудовых иммигрантов и беженцев из близких к Европе малоразвитых стран в период экономического бума 1960-х гг. Так, среди десяти национальных групп, «поставлявших» наибольшее число иммигрантов в страны Европейского союза в 1996 г., неевропейскими по своему происхождению были лишь турки; первые три строчки в этом списке занимали репатриирующиеся немцы, лица британского происхождения и выходцы из стран бывшего Советского Союза. Иммигранты из стран Северной Африки, которые наиболее серьезно отличаются от европейцев по религии и менталитету, не превышали 0,65 % общего населения стран ЕС.[146] На рубеже веков в ЕС насчитывалось примерно 20 млн иностранцев, среди которых 6 млн были выходцами из других европейских государств, 4–5 млн прибыли из Турции и стран, ранее входивших в состав Югославии, 3–4 млн – из государств Магриба и Африки, 1 млн – из азиатских стран.[147] Однако следует заметить, что сегодня выходцы из африканских и азиатских стран составляют ядро столь же массовой нелегальной иммиграции в Европу (по оценкам, это 10–15 % живущих в Европе иммигрантов). При этом бо?льшая часть французских мусульман – это выходцы из стран Магриба. В Германии, Австрии и Дании мусульманское сообщество в основном представлено иммигрантами из Турции и их потомками. Британские мусульмане – преимущественно выходцы из Британской Индии (Индии, Пакистана и Бангладеша).[148]

С одной стороны, сегодня этнокультурная идентичность разного рода меньшинств находится под защитой европейского права. Еще в начале 1990-х гг. в Европе признали, что этнокультурное разнообразие лежит в основе развития человечества в целом. Европейское сообщество взяло на себя обязательства по поддержанию этнокультурной специфики, особенно специфики меньшинств. Это ясно сформулировано в «Парижской хартии для новой Европы» (1990): «Исполненные решимости способствовать богатому вкладу национальных меньшинств в жизнь наших обществ, мы обязуемся и впредь улучшать их положение. Мы вновь подтверждаем нашу глубокую убежденность в том, что <…> мир, справедливость, стабильность и демократия требуют того, чтобы этническая, культурная, языковая и религиозная самобытность национальных меньшинств была защищена и чтобы создавались условия для поощрения этой самобытности <…> Мы признаем далее, что права лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, должны полностью уважаться как часть всеобщих прав человека».[149]

Постепенно и с большим трудом законодательство в сфере иммиграции переходит из компетенции национальных правительств в сферу ответственности ЕС, однако касается оно почти исключительно политики контроля над иммиграцией. Правовую базу общей миграционной политики составляет прежде всего Шенгенское соглашение, которое вступило в силу в 1995 г. (изначально в него входили 15 европейских государств: Германия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Италия, Испания, Португалия, Греция, Австрия, Финляндия, Швеция, Дания, а также Норвегия и Исландия). Оно устранило все преграды на пути движения людей, капиталов, товаров и услуг между странами, его подписавшими. Дублинские соглашения I и II (2003) регламентируют политику предоставления убежища. Амстердамский договор (1997) придал Шенгенскому соглашению силу законодательства ЕС. К соглашению присоединились все страны, уже являвшиеся членами ЕС, за исключением Великобритании и Ирландии; Дания участвует в нем с ограничениями. Исландия, Норвегия (члены Северного паспортного союза), Швейцария и Лихтенштейн, не являющиеся членами ЕС, тем не менее входят в так называемую шенгенскую зону. Шенгенское соглашение имеет обязательный характер и для новых стран – членов ЕС, вступивших в него в 2004 и 2007 гг. (к соглашению пока еще не присоединились Кипр, Румыния, Болгария).

С 1999 г. миграционная политика и политика в отношении беженцев стали составной частью «первой опоры» Европейского союза, что предполагало введение общих стандартов и ужесточение иммиграционной политики (введение системы квот) государств-членов. Одновременно европейские институты предприняли некоторые шаги в области борьбы с расизмом и ксенофобией, приняв в 2000 г. директиву, устанавливающую принципы равного подхода к иммигрантам независимо от расового или этнического происхождения. Ряд мер был принят для облегчения интеграции иммигрантов, например, при воссоединении семей и рассмотрении вопроса о статусе иностранных граждан, являющихся резидентами длительное время. Органы ЕС также выступили с программой Integration of third country nationals (INTI), направленной на развитие диалога с институтами гражданского общества по проблемам адаптации иммигрантов и иммиграционной политики в целом.[150]

Следует напомнить, что решения наднациональных органов ЕС по проблемам борьбы с расизмом и дискриминацией иммигрантов, направленные на предотвращение роста ксенофобии в европейском обществе, являются обязательными для стран-членов, т. е. они должны быть учтены в их национальных законодательствах. Тем не менее по-прежнему позиция государств – членов ЕС в сфере миграционной политики, адаптации иммигрантов и борьбы с дискриминацией и ксенофобией является определяющей, а европейские директивы являются для них лишь своеобразными маяками, определяющими общие стандарты. Так, некоторое сближение с европейскими правилами и нормами не сделало более простой и доступной схему процесса получения убежища в Великобритании, она не стала более демократичной. Эта процедура традиционно чрезвычайно сложна и занимает как минимум 5–6 лет. Полностью разобраться в ней может далеко не каждый эксперт по иммиграционному законодательству. Поэтому не удивительно, что инициатива комиссара Европейской комиссии Антониу Виторину о так называемом статусе длительного проживания (после пяти лет безупречной легализации предполагалось автоматическое наделение правами на свободное перемещение в государствах Шенгенской зоны, выбор места жительства и получение образование) не вызвала особых восторгов у правительства Великобритании. «Новые» лейбористы упорно настаивали на своем: границы можно и нужно контролировать самостоятельно (или, как вариант, на двусторонней основе), а все вопросы, связанные с предоставлением убежища, легализацией и, в перспективе, с получением гражданства, должны находиться только в компетенции государства, которое в состоянии планомерно развивать институты национальной иммиграционной политики, чтобы максимально эффективно противодействовать системным вызовам и угрозам нелегальной миграции.

В то же время президент Франции Н. Саркози поддержал инициативу о заключении «Европейского пакта по иммиграции и убежищу», который был предложен Францией во время президентства в ЕС. Пакт содержит следующие положения:

• отказ от массового регулирования;

• гармонизация режима предоставления убежища (разработка общего определения на право предоставления убежища);

• переговоры по соглашениям о реадмиссии[151] (их заключение один из приоритетов миграционной политики Евросоюза).

Несмотря на все трудности выработки общей иммиграционной политики Европейского союза, можно говорить о ее постепенной унификации. Однако в решении проблем интеграции новых иммигрантов, особенно из мусульманского мира, каждая страна Западной Европы, по выражению российского исследователя В. А. Ачкасова, «несчастлива по-своему» и пытается решать эту проблему самостоятельно, зачастую путем проб и ошибок. Этому есть объяснение.

С одной стороны, перемены, произошедшие под влиянием массовой иммиграции из бывших колоний европейских стран, привели к тому, что традиционное понимание национальных историй и сформировавшихся на их основе национальных идентичностей стало размытым и неопределенным. «Доминирование различия (внутреннего и внешнего) порождает кризис персональной: гражданской и национально-государственной форм идентичности», – констатирует российский исследователь И. Б. Фан.[152] Действительно, миллионы выходцев из бывших колоний стали гражданами Франции, Великобритании, Нидерландов, Бельгии и т. д., но от них вряд ли можно было требовать, чтобы они идентифицировали себя с галлами, германцами, с «Песней о Роланде» или завоеваниями колониальной эпохи. Однако, с другой стороны, «как с точки зрения индивида, так и воображаемого сообщества нации психологически очень трудно согласиться с наличием сильно отличающегося от нас “другого”, одновременно признавая его основополагающее человеческое равенство и достоинство».[153] Действительно, внешние фенотипические различия, как и различия в менталитете, культуре и поведении, сильно затрудняют принятие «другого» как своего. Хотя миллионам иммигрантов были предоставлены гражданские права и определенные социальные гарантии, по мнению многих европейцев, даже слишком значительные, они по-прежнему исключены из активной общественной жизни. К тому же этническая и расовая гетерогенность государств Запада, как и коллективные права, признаются, как правило, только на практике, без законодательного признания права на самоуправление или раздел ресурсов государства.[154] В результате социальной изоляции и скрытой дискриминации в западноевропейских странах, так же как в США, формируются всё более крупные меньшинства, зачастую создающие свои анклавные поселения в крупных городах, где они стремятся сохранить свою этнокультурную идентичность, основанную чаще всего на исламе. Как показывает практика, политика мультикультурализма фактически облегчает не интеграцию в принимающее общество, а консолидацию иммигрантских групп. Такие сообщества отличаются более низким жизненным уровнем и тесными связями с теневой экономикой и преступностью. Пример значимости пространства гетто как места концентрации людей с одинаково низким социальным статусом для массовой мобилизации показали события начала 1960-х гг. в городских районах с чернокожим населением в Америке и недавние бунты «цветных» окраин Парижа осенью 2005 г. П. Бурдье указывает на эффект клеймления, который воспроизводится в подобных пространствах.[155]

Более того, как утверждает известный американский политолог Ф. Фукуяма, «европейцам со стороны радикального ислама грозит опасность намного более серьезная и исходящая изнутри, нежели американцам, для которых эта угроза является внешней».[156] Фукуяма подчеркивает, что мультикультуралистская модель, основанная на признании прав отдельных групп, «не работает с появлением иммигрантских групп, которым чужды либеральные ценности. Поэтому на смену этой модели должны прийти энергичная политика по интеграции иммигрантов в доминирующую либеральную культуру в качестве отдельных личностей, а не социокультурных групп».[157]

Действительно, в странах Евросоюза мусульманская община составляет сегодня уже около 16 млн человек, а во Франции для мусульман – выходцев из стран Магриба приближается к 10 % населения, и она постоянно растет несмотря на ужесточение иммиграционной политики. В свою очередь, это позволяет европейским крайне правым спекулировать на проблеме «Еврабии», «Внутреннего Алжира» (и не без оснований, как показали события во Франции в октябре—ноябре 2005 г.). «Будучи не в состоянии адаптироваться и преуспеть в чуждой для них среде, переселенцы с периферии быстро образуют замкнутые сообщества, где воспроизводят традиционные, привычные для них связи и отношения. При этом они обычно принимают западное подданство и продолжают преобразовывать социальную среду западных стран, не разделяя, а иногда даже не понимая принципов гражданского общества».[158] В докладе Секретариата ООН «Глобализация и государство: общий обзор» показано, как «глобализация влияет на размеры заработной платы и перспективы занятости неквалифицированной рабочей силы, создавая единый, потенциально большой массив обездоленных, социально изолированных и беззащитных граждан общества».[159]

На этой основе в странах Запада формируется не интегрированный в социальную систему новый низший класс, имеющий не только этнические, но и расовые, конфессиональные, культурные отличия от европейцев, своего рода «новые изгои» или «внутренний пролетариат», о появлении которого предупреждал еще в 1960-е гг. А. Тойнби. Поддерживая постоянные связи со страной происхождения, такие меньшинства, по сути дела, образуют общности нового типа – транснациональные. В результате этой новой иммиграции конфликт «постиндустриальный богатый Север – аграрный бедный Юг» переносится в более развитые государства Европы.

Более того, исламские страны Азии и Африки «учатся влиять на <…> политику “изнутри” самих больших стран за счет миграции азиатского населения в державы-лидеры и использования мигрантами разнообразных форм давления на принимающие страны».[160] Поскольку влиятельные исламские государства (Саудовская Аравия, Турция) предоставляют финансовую помощь мусульманским общинам в странах Европы, то вполне реальным является лоббирование интересов исламских государств внутри политических систем стран Европейского союза, тем более что представители этих общин уже не только избираются в органы местного самоуправления, но и представлены в национальных парламентах (Бельгия, Великобритания, ФРГ, Франция и др.) и даже правительствах (Великобритания, Франция).

«Идеология мультикультурализма, – по мнению российского специалиста В. Иноземцева, – выглядит своего рода извинением западной цивилизации перед другими народами за ее уникальное положение в современном мире <…> отказ от исторической идентичности западного мира происходит сегодня в одностороннем порядке; на протяжении последнего полувека незападные цивилизации лишь укрепили свою идентичность и сегодня гораздо настойчивее, чем прежде, противопоставляют ее западной. Создание анклавов не западной культуры в пределах западных обществ, к чему в принципе и приводит распространение идеологии мультикультурализма, серьезно диссонирует с явным отсутствием аналогичных западных анклавов в не западном мире».[161]

Транснациональные черты новых иммигрантских сообществ свидетельствуют об ослаблении способности европейских национальных государств выполнять функцию социального включения новых и потенциальных граждан, а также о фрагментации национальной идентичности и ослаблении солидарности европейцев. По мнению Ф. Фукуямы, чувство национальной идентичности большинства девальвировано в Европе либо идеологией мультикультурализма (Великобритания и др.), либо трагическими событиями ХХ в. (Германия). Однако, по мнению американского исследователя, чувства принадлежности к государству, его истории не могут быть отброшены, поскольку если представители коренного населения европейских стран не ценят свое национальное государство, то трудно ожидать, что иммигранты будут уважать его.[162]

В то же время в условиях глобализации массовые миграции и распространение новых средств коммуникации во всемирном масштабе открыли и перед потенциально деструктивными силами небывалые возможности. В результате, замечает З. Бжезинский, «демократическая открытость упрощает их проникновение в “открытые общества” и “растворение” там, что крайне затрудняет обнаружение угроз».[163]

Западные демократии привыкли считать себя сильными, но сегодня оказывается, что:

• вся их сила практически бесполезна перед угрозой новых масштабных терактов;

• сегодня именно благополучие западного мира заставляет его цепенеть перед лицом новых опасностей. Ведь «слабые обладают одним огромным психологическим преимуществом: им практически нечего терять <…> сильные же, напротив, могут потерять все, и эти опасения подтачивают их мощь».[164]

Ситуация усугубляется также тем, что в последние 10–15 лет производства, где в основном занята неквалифицированная рабочая сила, переместились из стран Западной Европы на восток континента, а также в Азию и Латинскую Америку и иммигранты оказались жертвами массовой безработицы (свыше 40 % французских иммигрантов-мусульман). При этом социального пособия (около 400 евро) плюс практически бесплатного социального жилья оказалось достаточно, чтобы второе иммигрантское поколение отказалось от попыток улучшить свое материальное положение за счет упорного труда, повышения квалификации и образования. Однако они в большей мере испытывают чувство относительной лишенности (депривации), зависть и раздражение по отношению к тем, кто достиг большего и находится на ином уровне потребления, одновременно увеличивается и протестный потенциал в этой социальной среде.

В итоге возникает сложная общеевропейская проблема: как сохранить высокий уровень и качество жизни, политическую стабильность и уверенность в «светлом демократическом будущем», по-прежнему проявлять толерантность к «иным», подвергаясь все более массированному «нападению бедного Юга», в том числе изнутри? Радикальное и простое решение – прекращение миграции – невозможно, поскольку чревато катастрофическими экономическими последствиями для Европы. По прогнозам, к 2050 г. при сохранении нынешнего уровня рождаемости Европа должна будет принять 169 млн иммигрантов, если, конечно, она хочет сохранить сегодняшнее соотношение 15– и 65-летних. Если же европейцы решат восполнить естественную убыль населения, им придется принять до 1,4 млрд иммигрантов из стран Африки и Среднего Востока. Иными словами, либо Европа увеличивает налоги, радикально снижает пенсии и льготы на лечение, либо она становится «континентом третьего мира». Таков выбор, и его придется делать, констатирует американский правый консерватор П. Д. Бьюкенен.[165]

После 11 сентября 2001 г. западный мир разделился на антиисламистов и тех, кто ищет точки соприкосновения с мусульманами. Европейские либеральные и левые интеллектуалы обычно утверждают, что не будет повода для реального беспокойства, если успешно осуществлять программы по социально-экономической и культурной интеграции мусульман и других неевропейцев. Однако, по мнению ряда исследователей, эгалитарный социально-экономический ответ невозможен, поскольку уже нет ни эффективных государственных механизмов перераспределения богатства (они демонтированы неолибералами), ни былых экономических и финансовых возможностей. Перекладывание национальными правительствами обязательств перед обществом на региональные и муниципальные органы власти, болезненные процессы постиндустриальной экономической реструктуризации втягивают города и регионы в жестокую борьбу за рабочие места, прибыль и процветание. В результате неравенство по-прежнему нарастает, а следовательно, усиливается иерархичность социальных групп, что служит подспорьем для различных социальных движений, в том числе под знаменами религиозного и этнического фундаментализма.

Сегодня процессы глобализации все увереннее направляются транснациональными корпорациями и международными финансовыми институтами к обществу «одной пятой», где 80 % населения не будут иметь работы и жить «из милости» на подачки состоятельных 20 %, контролирующих все ресурсы. Как отмечает российский исследователь О. Храбрый: «Одно из главных противоречий нового века, по-видимому, будет заключаться не во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых (как прежде), а во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых с одной стороны и всеми остальными (т. е. 80 % “избыточного” населения мира) – с другой. Последние будут проситься: “Возьмите нас в эксплуатацию!” И будут бороться за то, чтобы их эксплуатировали».[166] Речь идет о грядущем исчезновении среднего класса. А ведь еще в 1947 г. А. Тойнби писал: «Будущее Запада в значительной степени обусловлено судьбой его среднего класса». Его крушение в перспективе чревато крушением западного либерального общества. Сегодня же эти процессы, еще только начавшиеся, уже создают новые социальные барьеры, вызывают культурные расколы и, в частности, привели к возникновению в промышленно развитых странах, с одной стороны, массового антиглобалистского движения, с другой – массовых беспорядков на этнической и расовой почве (осенью 2005 г. во Франции и др.) и росту успехов правых антииммигрантских партий на выборах.

На рубеже тысячелетий под воздействием мощных глобальных сил, перемещающих через национальные границы финансы, технологии, капитал, трудовые ресурсы в постоянно растущих масштабах, именно крупные города мира становятся главной ареной экономических и социальных изменений. Именно сюда направляются потоки новых мигрантов, именно здесь живет все больше и больше народу, уже сегодня именно в городах возникают и со всей остротой проявляются многие проблемы современности. В то же время мегаполисы обретают огромную геоэкономическую мощь, здесь концентрируется львиная доля штаб-квартир транснациональных корпораций, формируется пространство культуры и образования, образуются точки интенсивного роста новых организационных и логистических сетей.[167] Французский исследователь А. Ралле иллюстрирует этот процесс на примере французской столицы: положение Парижа зависит теперь не только от его отношений с так называемой французской пустыней, но и от его принадлежности к сети городов мирового масштаба и значимости, к которым относится Лондон, Франкфурт-на-Майне, Нью-Йорк, Токио и др. В результате меняется образ поляризации пространства, и неравномерный рост в том или ином регионе объясняется не столько господством одного полюса над зависимыми территориями, сколько динамикой отношений данного полюса с другими полюсами того же ранга.[168] Функции управления и контроля над экономикой все в большей мере ассоциируются с небольшой группой мегагородов, где сосредоточены высококвалифицированные профессионалы, связанные с мировыми финансовыми рынками. Лондон, Нью-Йорк, Франкфурт-на-Майне и Токио усиливали свой контроль над международными финансовыми рынками на протяжении последней четверти ХХ века. Таким образом, «глобальность» города определяется его местом и деятельностью в рамках сети, которая связывает его с другими глобальными городами. «Глобальный город – это не место, а процесс, – утверждает М. Кастельс. – Процесс, посредством которого центры производства и потребления развитых услуг и местные общества, играющие при них вспомогательную роль, связываются в глобальные сети на основе информационных потоков, одновременно обрывая связи с районами, удаленными от промышленного центра».[169] В результате этого все более стратифицируется иерархия городов, районов метрополий и регионов в мировом масштабе.

Сегодня от того, насколько конкурентоспособен город, зависит его место в мировой иерархии городов. На ее вершине – «мировые» (Д. Фридманн), или «глобальные» (С. Сассен), города. Будучи «высококонцентрированными командными пунктами в организации мировой экономики», они устанавливают рамки, в которых действуют другие города и регионы. Впрочем, глобальная система городов является «динамичной иерархией, ранги и вход в которую в принципе открыты: в той степени, в которой города могут привлекать инвестиции и захватывать все больше командных и контрольных функций в мировой экономике, их статус в городской иерархии повышается».[170]

С 1950 г. численность людей в мире возрастала на 1 млрд каждые 12–14 лет. И если не произойдет каких-либо катаклизмов, процесс этот будет продолжаться по меньшей мере до 2025 г., отмечает Дж. Стайнбрунер. Более того, с ним связаны два тревожных обстоятельства. Во-первых, более 97 % роста населения обеспечивается за счет слоев с самым низкими доходами и уровнем благосостояния (и в Европе, и в США это именно мигранты); во-вторых, такое население все больше концентрируется в городах. В последнее время неудержимый рост мегаполисов приобрел взрывной характер. Если в 1950 г. две трети населения мира составляли сельские жители, то к 2025 г., по прогнозам, две трети населения мира будут жить в городах. Число городов с населением не менее миллиона человек увеличилось с 11 в 1900 г. до 105 в 1990 г. Ожидается, что к 2015 г. их число достигнет 248.[171] В ноябре 2008 г., впервые в мировой истории, горожан стало больше, чем сельских жителей. Сейчас в городах проживает 3,3 млрд человек. К 2030 г. это число, скорее всего, удвоится.

Крупные города представляют собой точку притяжения, куда направлены практически все миграционные потоки, где большое число людей живет в тесном контакте друг с другом и в тесной взаимосвязи между собой и где возникает большинство социальных проблем. В течение всей истории человечества городское население, имевшее самое разное происхождение, училось жить вместе или, во всяком случае, сосуществовать в рамках общей экономической и политической институциональной системы. Различным группам это удавалось с разной степенью успеха. Пространственная концентрация была источником как социальных стрессов, так и социальных инноваций, т. е. одновременно и силой, и слабостью современного города. Всегда имеющиеся в больших городах возможности повышения социального статуса притягивают массы людей и в тоже время становятся причиной разрастания числа уязвимых групп населения и накопления потенциала социального недовольства и протеста. Так, по данным Б. Рубла, более 500 млн городских жителей во всем мире живут в неподобающих условиях или вообще не имеют жилья.[172] Американский исследователь Дж. Голдстоун даже выделил ряд факторов, воздействующих на возникновение политических конфликтов в мегаполисах:

• несоизмеримое с темпами экономического роста увеличение городского населения;

Данный текст является ознакомительным фрагментом.