“Железо, слюда, апатиты и россыпи судеб людских…” Прошлое и настоящее в заполярном индустриальном городе

“Железо, слюда, апатиты и россыпи судеб людских…” Прошлое и настоящее в заполярном индустриальном городе

Анна Желнина

Вместо введения: о раздвоении, или Повесть о двух городах

Когда был написан первый вариант этой статьи, редакторы, да и автор, пребывали в недоумении: в один текст уместились два совершенно разных – с точки зрения и языка, и содержания. Первый текст – доктор Джекилл – говорил серьезными фразами, употреблял термины, приводил периодизацию, анализировал. Второй – мистер Хайд – проскальзывал меж строк своего более сурового собрата, вещал о трещинах, потертостях, ностальгии, увядании, былом благополучии и о любви к прозрачному заполярному лесу. Пожалуй, сама того не желая, я написала текст[348], в котором поселилась та же проблема, что и в моем поле – заполярном Ковдорском районе Мурманской области. Заданная государством структура, а именно промышленное покорение Севера, подчинение жизни людей нуждам производства, строительство “соцгородов”, соседствует здесь с проживаемым, очень эмоциональным и личным ощущением Севера, которое свойственно и местным жителям, и тем, кто уже уехал, и тем, кто, как я, оказался временным обитателем этих мест. При этом нельзя сказать, что эти две параллельные реальности не связаны друг с другом. Риторика героических завоеваний, представления об удобстве социалистического города находят свое отражение в высказываниях и идентичностях самих горожан, активность которых в свое время стала одной из причин процветания города, являющегося в полном смысле произведением самих горожан. В соответствии с городским нарративом, Ковдор был построен и благоустроен покорителями целины, многие из которых остались в нем до сих пор. Гармония между двумя структурами – городом государства и повседневным городом его жителей – нарушилась в результате перемен, последовавших за распадом СССР. Город очевидным образом расслоился.

Ощущение двойственного города, многослойного места приходит после первых нескольких дней в Ковдоре. Первое впечатление от города – разруха и облезлость. На въезде в Ковдор посетителя встречают недостроенные здания 1980-х: пустые глазницы окон и признаки разрушения – красноречивый памятник упадку, настигшему город в постсоветские годы, когда выживание многих градообразующих предприятий по всей стране находилось под вопросом (а вместе с ними и существование “прилагающихся” к ним городов). Уныние и тревога, однако, сменяются любопытством, как только начинаешь погружаться в местную жизнь, – оказывается, что есть еще один город, живущий между советскими унылыми постройками с видом на трубы горно-обогатительного комбината. Это город людей, их памяти о героическом совместном покорении целины в 1960-е годы, любви к природе Севера, веры в “особость” северян. Как оказалось, соединить описание двух реальностей Ковдора – задача не из легких, однако именно это я и попытаюсь сделать.

Советский город в несоветской стране: город прошлого

Ситуация, сложившаяся в Ковдоре[349], с одной стороны, уникальна (город находится на территории погранзоны, за полярным кругом), с другой – довольно типична для промышленных городов, основанных и построенных в советские годы. Город, которому в наследство досталось пространство, полностью спланированное, исходя из мировоззрения и ценностей советской эпохи, вынужден приспосабливать это пространство к требованиям нового времени. Постсоветские изменения коснулись, естественно, и публичной, и приватной сфер жизни горожан: однако если на индивидуальном уровне люди находят способы справляться с распадом предусмотренного советской системой порядка вещей, то публичная сфера жизни Ковдора испытывает серьезные трудности. Можно сказать, что именно нарушение связей публичного и частного особенно остро ощущается в корпоративном городе, где на смену социалистическим форматам общественного участия и публичной жизни не пришло ничего.

Сложности постсоветского развития Ковдора отчасти связаны с его маргинальным положением – он расположен в 20 км от границы с Финляндией, на территории погранзоны. Были периоды, когда попасть в эти места можно было только по пропуску, оформлявшемуся при наличии вызова от организации или жителя приграничного района: такой пограничный режим действовал и совсем недавно, в 2007–2009 годах. Существование режима блокировало развитие коммерции и приток новых жителей в город. Однако в первое постсоветское десятилетие в результате либерализации миграционного режима до Ковдора добрались торговцы из Белоруссии, республик Кавказа и других уголков бывшего СССР, деятельность которых оживила, в первую очередь, городской рынок. Тем не менее повторное введение ограничений на въезд, хотя и было недолгим, привело к тому, что рынок опустел и до сих пор не используется в полную силу.

Нужно отметить, что закрытый режим многими горожанами оценивается позитивно: благодаря въезду в город только по приглашениям у местных жителей создавалось ощущение безопасности, отсутствия в городе посторонних. В принципе отторжение возросшей миграции – это вполне обычная реакция жителей многих российских городов на резкие социальные изменения постсоветских лет. В то время как другим городам приходится приспосабливаться к этим новым условиям, развиваться в соответствии с ними, в Ковдоре эта проблема ослабляется удаленным и закрытым положением. Несмотря на формальную открытость доступа, де-факто город все равно превратился в закрытый. Посторонний теоретически может попасть сюда, но вот включиться в жизнь города ему будет довольно трудно – это город “для своих”, довольно замкнутая система.

Пространство “для своих”. Хотя изначально население Ковдора и складывалось из мигрантов со всего Союза, сегодня приезжему попасть “внутрь” и понять устройство жизни города не так просто. Пространство и знание о нем распространяется неформально и практически, и постороннему придется долго разбираться, прежде чем использование городского пространства перестанет быть проблематичным. Так, например, купить в городе карту Ковдора почти невозможно: опрошенные нами продавщицы газетных киосков удивленно качали головой[350]. Единственная схема города, которую удалось обнаружить, висела на стенде в Центральной библиотеке (на ней были обозначены все имеющиеся в городе библиотеки). В то же время карт, которые представляли бы неспециализированное знание о городском пространстве, в городе нет.

О том факте, что город не хочет и не ждет посторонних, свидетельствует также редкое использование официальных адресов: даже в рекламных объявлениях часто не указывается название улицы и номер дома, где расположен рекламируемый объект. Например, реклама в местной газете (“Ковдорчанин”) призывает “совершать покупки в Сказке”, на чем указание места исчерпывается: предполагается, что все знают, где находится “Сказка” – один из старейших магазинов, сохранившийся с советских времен. Адреса с официальной карты не возникают также и в рекламе частных междугородних автобусных рейсов – в Апатиты, Мурманск и Кандалакшу. Указывается, что отправление “от Сейда” (“Сейд” – это еще один крупный магазин). Официальная карта города не используется даже в публичных объявлениях: отсылки к ней менее эффективны, чем использование понятий и категорий, привычных для повседневного города.

Также и знание о городской повседневности приобретается практически или передается изустно. В частности, в процессе выяснения того, как можно добраться из города до поселка Риколатва, не сработали, казалось бы, очевидные официальные методы: поиски стендов с расписанием, вопросы в кассе междугородних автобусов ни к чему не привели (“да вроде ездит туда кто-то, но я не знаю”, – сообщила кассирша). Добиться успеха нам помогли только социальные связи, по которым удалось обнаружить человека, владеющего нужной информацией о расписании автобусов. Однако это не помогло избежать путаницы с местом отправления: в выданной нам вырезке из газеты отсутствовало какое-либо указание на этот счет.

Таким образом, для эффективного передвижения по городу и для жизни в Ковдоре в целом необходима большая доля неформального, подразумеваемого знания: считается, что всем “своим” пространство знакомо, а чужих здесь не ждут. Посторонние, приезжие как целевая группа для публичных объявлений и обращений полностью отсутствуют.

Между тем для того, чтобы создать позитивный образ города у самих местных жителей, усилий прилагается также очевидно мало. Если на индивидуальном уровне, в своих квартирах и дачах, ковдорчане собственными силами создают уютные и комфортные условия, то городские ландшафты, публичные пространства города производят впечатление заброшенных и разрушающихся. Этот фон – разруха, ржавое железо, облезлые бетонные стены – один из самых сильных образов места, который воспроизводится всеми чужаками: любители “заброшенностей”, путешествующие с фотоаппаратами, не редкость в Мурманской области, и в Интернете можно обнаружить довольно много фотоальбомов их авторства. На фотографиях в основном будут заброшенные и разрушающиеся строения, коих хватает даже в по-прежнему живом и действующем Ковдоре.

Недострой на въезде в город

“Убывающий город”, в котором раньше существовал дефицит жилья, а теперь многие здания стоят пустыми и разрушаются, в первую очередь встречает приезжего именно такими видами. В частности, первое, что видят въезжающие в город (после большой вывески “Мой город – моя судьба” от корпорации “ЕвроХим”, выкупившей несколько лет назад главное градообразующее предприятие – Ковдорский горно-обогатительный комбинат), – это недостроенные грязно-серого цвета здания с пустыми оконными проемами, давным-давно заброшенные в таком незавершенном состоянии. Эти жилые дома начали строить в конце 1980-х годов для процветающего и растущего города, но перемены 1990-х годов нарушили планы, изменив и судьбу города.

За этим сильным образом разрухи приезжие не сразу замечают внутреннюю жизнь места. Различие “внутри” и “снаружи” – одно из самых ярких наблюдений за жизнью поселений Ковдорского района в целом[351]. Ощущение безжизненности и разрухи, складывающееся при поверхностном взгляде фланера, при попытках привычно наблюдать за жизнью публичных пространств города, лишь постепенно, при пристальном всматривании может смениться новыми образами “внутренней” жизни города. Однако такое “приближение” невозможно без предварительной настройки оптики, осуществляемой с помощью проводников и “пространственно укорененных” историй – рассказов о прошлом, семейных историй, “северных” нарративов и т. п.

Немного “официальной” истории: как сюда попали люди

Ковдор является одним из примеров реализации концепции соцгорода, впервые сформулированной в 1930-е годы теоретиком советского градостроительства Н. А. Милютиным[352]. Главной функцией соцгорода была производственная функция: все остальные были лишь придатком к ней, были призваны поддерживать ее успешную реализацию. Эта особенность пространственной организации индустриальных поселений, полностью центрированных градообразующим предприятием, по мнению исследователя социалистической системы расселения Марка Мееровича, является индикатором приоритетов общественного устройства в целом: “место работы трактуется как главный источник укорененности людей в жизни…”[353]. Таким образом, укорененность в производственной деятельности заложена в физическом городском пространстве. Забегая вперед, можно уже представить, каким образом постсоциалистические потрясения в сфере промышленности могли сказаться на жизни обитателей подобного города.

Освоение заполярных земель и строительство поселков и городов, транспортной инфраструктуры во времена первой, довоенной волны индустриализации осуществлялись преимущественно силами заключенных ГУЛАГа и спецпереселенцев, т. е. в результате насильственной репрессивной политики государства. Ковдор строился уже в послевоенный период[354], когда изменилась как концепция соцгорода, так и логика привлечения работников на Крайний Север. Так, если в 1930-е годы соцгорода “проектировались и строились для людей, занятых фактически принудительным трудом и попавших туда не по своей воле”[355], а свобода торговли, развлечений и отдыха отсутствовала, будучи заменена “системой пайкового распределения всех жизненных благ, системой принудительного прикрепления к месту труда и месту обитания”[356], то в 1950-е миграция на Север стала делом добровольным. Поэтому постепенное налаживание инфраструктуры снабжения и отдыха стало частью стратегической задачи повышения привлекательности региона для трудовых мигрантов. Первая волна индустриализации Кольского полуострова была прервана Великой Отечественной войной, и с новой силой освоение развернулось уже по окончании войны, в конце 40-х – начале 50-х годов. На этом этапе, уже после смерти И. Сталина в 1953 году, миграции на Север приобрели более или менее свободный характер: некоторые специалисты попадали сюда по распределению, однако для многих переселенцев это было добровольным решением, которое могло быть связано с разными причинами: с комсомольским энтузиазмом, желанием заработать или начать самостоятельную жизнь (подавляющее большинство покорителей Заполярья приезжали сюда в юном возрасте).

Но даже при внимательном отношении к организации быта горожан полное подчинение жизни города ритму работы градообразующего предприятия, а также высокая степень искусственности и запланированности городского пространства оставались неизбежными. Сегодня же укорененность социальной жизни города в труде и производственном процессе потеряла свое первостепенное значение. При этом городской ландшафт Ковдора не изменился и постоянно напоминает о прошлом. Здесь сохраняется огромное количество следов советского периода, которые в основном и формируют городскую среду. В Ковдоре почти нет памятников, элементов дизайна городской среды, созданных за последние два десятилетия. Более того, в городе не ведется никакого нового строительства и не появляются новые здания. Основными же местами, к которым ведут приезжего, остаются места советские – памятник Защитникам Советского Заполярья, который, однако, ощутимо зарос травой, а также превращенный в монумент военный самолет. На площади перед администрацией Ковдорского района по-прежнему возвышается памятник Ленину.

Гармоничную “советскость” среды, образуемую зданиями 60 – 80-х годов, советскими названиями улиц и мемориальными досками, напоминающими о подвиге осваивавших Север комсомольцев, нарушают только коммерческие вкрапления – вывески магазинов. Исключительно коммерческая активность, насколько это возможно, видоизменяет среду и напоминает о другом времени. Даже постеры от “ЕвроХима” с надписью “С днем рождения, любимый город!”, появившиеся к 55-летию Ковдора, пожалуй, только датой отличаются от того, что можно было бы увидеть в год 25-летия города. Символы Олимпиады-1980, нарисованные краской на стене здания, неиспользуемые, но и не демонтируемые вывески для стенгазет “Не проходите мимо” и старые стенды для киноафиш в Ковдоре, видимо, просто нечем перекрыть (в Петербурге, например, все подобные символы уже уступили свое место символам нового времени – рекламе, вывескам и другим проявлениям включенности города в коммерческий ритм спроса и предложения).

Ковдор: от промышленного центра к маргинальному городу

Поскольку активное заселение Ковдорского района началось уже во второй половине ХХ века (официально освоение заполярных территорий нынешнего Ковдорского района проходило в 1950 – 1960-е годы, хотя попытки освоить регион предпринимались и в 1940-е, но были прерваны войной), довоенная история, память о существовавших здесь до войны спецпоселениях и лагерях вытеснены из “ковдорской памяти”. Вновь открывшиеся после войны промышленные предприятия и горные разработки требовали притока работников. Хлынувшие на Север переселенцы устраивались на предприятия, шахты и карьеры, попутно заселяя и осваивая примыкающие к ним города. Люди ехали со всей страны: сейчас в районе живут переселенцы и потомки переселенцев из Белоруссии, Украины, Поволжья и различных областей РСФСР. Подавляющее большинство приехали работать на Север по распределению или по вербовке. Многим этот период казался сначала временным эпизодом в биографии, однако зачастую он затягивался на всю жизнь.

Для рассказов поселенцев 1950-х и 1960-х годов типичны истории о невыносимо тяжелых условиях, в которых оказались первые рабочие: дефицит жилья, отсутствие инфраструктуры, сложнейшие климатические условия. К 1970-м годам, однако, жизнь в районе была уже налажена, и воспоминания местных жителей о 70-х и 80-х годах содержат картины благополучного и обеспеченного существования как в Ковдоре, так и в окружающих поселках. Большие “северные” зарплаты, развитая социальная инфраструктура, исправно функционирующий транспорт и длительные отпуска, изобилие в магазинах по сравнению со многими городами средней полосы делали Север очень привлекательным выбором для трудовых мигрантов со всего Союза. Общий уровень жизни и стандарты снабжения северных промышленных городов были значительно выше, чем в средней полосе. Н. Томпсон, автор исследования о Чукотке, считает возможным даже назвать северян привилегированным классом советского общества[357]. Так или иначе, жители северных городов считались в Советском Союзе трудовой элитой, что оказывало влияние как на их идентичность, так и на привязанность к месту (при переезде на “большую землю” привилегии терялись).

Люди, мигрировавшие на Север на заработки, в конечном итоге вырабатывали сильнейшую северную идентичность и привязанность к своему месту[358]. Большую роль в этом процессе играла не только корпоративная привязанность к месту труда (руднику, ГОКу). Специфика Ковдора – как, вероятно, и других северных моногородов – заключается в эмоциональной привязанности к уникальным природным условиям, ландшафту, климату[359]. Здесь для горожан очень актуальна категория “север”: “Север тянет”. Примечательно, что современный Ковдор воспринимается горожанами как целое, в которое включаются не только городские жилые и общественные постройки, но и ГОК, и окружающая природа, которая, как ни странно, также стала частью образа города.

Память о покорении Севера, которое описывается и в официальной советской риторике, и в воспоминаниях местных жителей в категориях героизма и преодоления, играет большую роль в восприятии города. На местную идентичность сильно повлиял факт участия горожан в обустройстве городского быта, благоустройстве города. Память об этом времени сильно эмоционально нагружена и для старшего поколения является не только ядром местной, северной идентичности, но и привязывает людей к месту – уехать от созданного собственными руками города очень сложно.

Радикальные перемены наступили в 1990-е годы, когда упадок промышленности привел к признанию неэффективными и последующей ликвидации многих предприятий на всей территории бывшего СССР. В число таких “неудачников” в первую очередь попали северные регионы: производство и разработка полезных ископаемых в условиях Крайнего Севера гораздо сложнее и дороже, чем в более южных регионах. Заполярные производства оказались под серьезным ударом конкуренции: например, бывшие шахтеры Ковдорского района рассказывают, что добыча кольской слюды резко сократилась в результате конкуренции с дешевым индийским аналогом.

В итоге многие предприятия принимали решение сильно сократить или вовсе закрыть производство, что не могло не сказаться на жизни тесно связанных с ним населенных пунктов: безработица, отток населения, упадок инфраструктуры и уровня жизни в целом стали реалиями многих северных моногородов. Из соображений экономической эффективности принимались даже решения о расселении и ликвидации поселков: в Ковдорском районе расселен поселок горняков Слюда, та же судьба, вероятно, ожидает Риколатву и Куропту. Этот процесс идет очень болезненно: оказалось, что люди, населяющие место, привязаны к нему не только и не столько из-за участия в производственном процессе. Помимо социалистического ударного труда люди вовлекались в эмоциональную и социальную работу по конструированию обитаемого пространства.

Между тем ситуация, в которой оказался Ковдор в новых рыночных условиях, не так плоха, как у многих других российских (советских) моногородов: в отличие от них, градообразующее предприятие в Ковдоре продолжает функционировать и обеспечивать, пусть в меньшем количестве, рабочие места для горожан. В первой половине 1990-х годов Ковдорский ГОК не избежал резкого падения производства, но с 1996–1997 годов объемы производства на комбинате стали медленно, но верно расти, а в начале нового тысячелетия комбинат стал регулярно попадать в списки самых крупных и успешных предприятий Северо-Западного региона. В начале 2000-х годов Ковдорский ГОК вошел в состав Минерально-химической компании “ЕвроХим”, которая, кроме того, управляет несколькими предприятиями в России и в странах бывшего СССР.

“ЕвроХиму”, однако, едва ли удалось стать для северного моногорода тем, чем был для него государственный Ковдорский ГОК в прошлом. В советское время ГОК был гордостью, кормильцем, источником всех благ и привилегий, основой всех социальных связей и отношений в городе. Он был корпорацией, в которую входили все жители города, “коллективным телом” и разумом Ковдора. Постсоциалистические трансформации разрушили это коллективное тело: вместо всеобъемлющей социальной системы на месте ГОКа оказалось простое коммерческое предприятие, которое к тому же перешло в собственность “чужой” структуры. В городе можно обнаружить вялые свидетельства попыток воссоздать корпоративно-городскую идентичность – например, плакаты “ЕвроХима” с патриотическими лозунгами “Мой город – моя судьба”. Но для старожилов Ковдора “ЕвроХим” – пришелец, для которого ГОК и город лишь один из многих активов.

Один из показательных эпизодов был зафиксирован в моем полевом дневнике. Местная жительница, прожившая в Ковдоре большую часть жизни и помнящая его “лучшие времена”, повела нас с коллегой посмотреть рудник-карьер. Раньше, по ее словам, местные знали, где можно было проникнуть к самому руднику, минуя посты охраны. Летом 2009 года, однако, на пути этих тайных троп обнаружился новенький забор-сетка, которым обнесена вся территория комбината и карьер. Эта ситуация явно вызвала фрустрацию у нашей проводницы, которая “всю обратную дорогу сокрушалась, что комбинат так окопался и что надо уезжать из Ковдора, который умирает. Раньше Ковдор был лучшим городом, а теперь он – на последнем издыхании. Т.А. страдает, что теперь руководство комбината только старается побольше и побыстрее «выдрать руды», не заботясь о людях, природе, как это было раньше”[360]. Интересно, что в этом пассаже сочетается и тоска по прошлому, и представление о новых владельцах комбината как о чужаках, которые не понимают уникальности места, и миграционная интенция, и привязанность к месту. Кроме того, очевидна и болезненность смены статуса ГОКа: коллективная собственность, к которой раньше все имели доступ, основываясь на “местном”, “своем” знании и “обычном” праве, оказалась отчуждена и обезличена, из заботливого всеобщего отца ГОК превратился в механического монстра – эксплуататора людей и природы.

ЕвроХим: “Мой город – моя судьба”

Перемены 1990-х годов для этого региона можно считать без преувеличения шоковыми: былое благополучие обернулось отсутствием уверенности в завтрашнем дне и социальными проблемами. Если раньше закрытость, особость города приносила ему пользу – особые условия снабжения, зарплаты, с одной стороны, а также “укорененность” в производстве, с другой, то в новых условиях она обернулась своей негативной стороной: “особость” превратилась в маргинальность, и из самостоятельного промышленного центра Ковдор превратился в труднодоступную окраину.

“Элитарность” северных промышленных центров, их благополучие были возможны только при постоянной поддержке государственных институтов[361], однако в связи с постсоветской либерализацией экономики особые условия и повышенный интерес государства к промышленным городам пропали. Корпоративный город без привычной опеки со стороны корпорации оказался не способен самостоятельно обеспечить свое позитивное развитие: социалистические институты поддержки жизни в городе были разрушены, а новая корпорация не предложила полноценной замены.

В советский период присутствовал такой важный элемент городской жизни, как вовлеченность жителей в развитие своего города: коллективные действа, например субботники, участие в самодеятельности, до сих пор описываются старожилами как одна из самых позитивных черт жизни в Ковдоре, благодаря которой формировалась и укреплялась “особая” местная идентичность. При этом активность такого рода не всегда была добровольной: участие в коллективных мероприятиях стимулировалось комсомолом и партийными ячейками, т. е. общественная жизнь города также находилась полностью на попечении и была инициируема официальными органами. Сегодня, однако, даже не совсем добровольная самодеятельность вспоминается как благо, которое позволяло объединять жителей города.

У жителей Ковдора, которые помнят времена былого энтузиазма и собственной молодости, сохранились очень эмоциональные, даже болезненные привязки к “умирающему” городу. В то же время некоторые люди молодого поколения в своих суждениях более категоричны (“Пожалейте свои деньги и время, а особенно себя и своих детей”, – предлагается в одном из отзывов о городе на сайте “Командировка”[362]). Разница в восприятии города разными поколениями объясняется тем, что в современном Ковдоре утрачены необходимые элементы “чувства места”, сохраняющиеся в памяти переселенцев и покорителей Севера.

Среди элементов привязанности к месту обычно выделяют характеристики архитектурной и природной среды, социальные сети (личные связи и институциональные практики на уровне локальности)[363], также важным элементом является городская культура, символическая и повседневная общегородская среда. В случае Ковдора можно говорить о том, что только часть из обозначенных элементов сохраняется.

Так, неизменной с советских времен остается любовь жителей Ковдора к северной природе, которая по-прежнему является общим символом для представителей разных поколений и вызывает исключительно позитивные эмоции. Кроме того, на индивидуальном уровне жители города находят способы справляться с резким изменением статуса города и своего собственного: ощущение потери статуса “северной элиты” и превращения в забытый и бесперспективный край мира присутствует у многих. Одним из способов преодоления этого ощущения может стать “погружение в природу” – долгие прогулки, увлечение садоводством, походы, поездки на охоту и на рыбалку. Также люди могут реализовывать себя в работе, предпринимательской деятельности, обеспечивая себе и своей семье определенный уровень благосостояния. Важными являются и социальные связи, круг близких друзей и родных, в рамках которого создается вполне комфортный мир. Важность этих связей усиливается также тем, что для многих актуальна память о “тяжелых 90-х годах”, когда именно поддержка ближайшего социального окружения помогала переживать кризисный период. В этой связи актуально представление об “особых северных людях”, которое многих “держит” на Севере: считается, что северяне – более открытые, всегда готовы помочь, в отличие, скажем, от жителей средней полосы.

Между тем упомянутые стратегии касаются преодоления упадка именно на индивидуальном уровне. В то же время важнейший элемент комфортной самоидентификации с местом – общегородской уровень, уровень городской культуры – представляется гораздо более проблематичным. Советские институты исчезли, а полноценной замены им не возникло.

Городская ситуация Ковдора

Разговор о городской ситуации в данном случае – это рассказ о “социальном растворе” – городских символах, временном режиме города, состоянии публичных мест и т. д., – призванном делать город городом, а не набором построек. Мой взгляд на город – взгляд приезжего, которому проще других “считать” и оценить уровень городской культуры.

Советские останки

Общественные пространства. Состояние публичных пространств города – один из важнейших показателей состояния городской культуры: ведь именно общественные городские пространства создают ту среду взаимодействия и общения, которая собирает отдельных горожан и здания в то, что может называться городом. Это взаимодействие горожан друг с другом, с городскими властями, коммерцией не обязательно носит характер лицом к лицу, оно может быть опосредовано теми или иными знаками – как в прямом смысле слова (разного рода вывесками, указателями, объявлениями), так и в переносном (если сами здания и другие физические объекты, составляющие среду обитания человека в городе, вне дома, также воспринимать как текст, в котором закодированы определенные смыслы). В Ковдоре состояние этого общедоступного, общего “текста” плачевно: “буквы” и “слова” достались от советского времени, но значение их либо забыто, либо безнадежно устарело.

Состояние публичных пространств удручает: взгляд наблюдателя наталкивается на облезлость, отсутствие заботы об общественном пространстве и недостаток удобных открытых коммуникативных площадок для горожан. Они, очевидно, не были предусмотрены модернистским планом соцгорода, в котором вся коммуникация должна была проходить в специально отведенных для этого пространствах домов культуры, клубов и т. п. К тому же, как отмечалось ранее, вся общественная жизнь инициировалась и проходила при организующем участии ответственных за это органов – партийных ячеек и комсомольских организаций. Не только демонстрации, самодеятельные концерты и другие виды общественной деятельности проходили по инициативе этих организаций. Важно, что благоустройство города, обустройство скверов, детских площадок также осуществлялось усилиями горожан в ходе субботников.

Не контролируемая этими инстанциями социальная жизнь протекала в приватных мирках дружеских и родственных отношений, которые не потеряли своей актуальности и в новых постсоветских условиях. Однако те виды деятельности и пространства, которые связывали между собой частные миры горожан, в постсоветский период пострадали очень сильно. Когда исчезло организующее начало, заботиться о публичной городской сфере стало некому: горожане замкнулись на обустройстве приватного пространства и выживании, а корпорация, очевидно, не считает необходимым поддержание города именно как города, а не населенного пункта при заводе.

В итоге внешний вид общегородских пространств сегодня оставляет ощущение заброшенности. Летом 2009 года нам удалось обнаружить только одно открытое место с явными следами недавнего благоустройства и заботы: это была игровая площадка около одного из детских садов города, на которой все лесенки, горки и т. п. были покрашены в яркие цвета совсем недавно, что делало площадку непривычно ярким пятном на общем спокойно-однотонном фоне Ковдора. В целом же инициатива горожан по благоустройству общественных пространств отсутствует: все, что выходит за рамки личного обитаемого пространства, воспринимается как чуждое.

Между тем нельзя сказать, что в городе нет спонтанных публичных пространств: например, их создают молодые люди на солнечной стороне площади, перед городским профилакторием, неподалеку от развлекательного центра “Пирамида”, где они собираются группами. Перед зданием дома престарелых на скамеечке собираются старушки, осматривая с ног до головы прохожих. Тем не менее общее впечатление от городской среды – безлюдность и отсутствие мест для пребывания: городские открытые пространства не воспринимаются как приятные места для общения, протекающего в основном в приватном мире квартир, дач, походов и т. п.

Городские символы. Общегородские символы советского времени также находятся в некотором забвении: дорога к памятнику Защитникам Советского Заполярья, выложенная плитами, заросла травой, хотя решетки и мемориальные списки на нем явно подновляются.

Новые общегородские объекты и символы не спешат появляться в застрявшем в прошлом Ковдоре. К числу новшеств можно отнести церковь Успения Пресвятой Богородицы, построенную в 1994–1996 годах, Центр семейного отдыха “Пирамида”, а из последних проектов общегородского значения, о чем гордо сообщает местная пресса, можно упомянуть строительство силами Ковдорского ГОКа горнолыжной трассы, ставшей довольно важным городским местом, в первую очередь для молодого поколения горожан. В остальном “нарратива будущего” в городе нет: горожане рассказывают о том, что “здесь было”, и почти никогда – “здесь будет”. Проекция будущего при этом – важная составная часть комфортной и позитивной самоидентификации жителей с местом.

С гораздо большей уверенностью символами нового времени можно назвать “бывшие” объекты – постройки, поменявшие свою функцию или переставшие использоваться вовсе. Например, кинотеатр “Юность” – ранее одно из самых значимых зданий города – со временем подвергся перестройке и стал местом сбора “свидетелей Иеговы”, а теплицы, в которых школьники выращивали “несеверные” растения, сегодня стоят заброшенные, цепляя взгляд прохожего ржавыми каркасами. Категории “было – стало” в целом являются довольно распространенным способом описания города. В своих рассказах жители часто сопоставляют прошлое (советское) и настоящее (постперестроечное). Даже в музее города стенд, посвященный переменам 1990-х годов, представляет здания города “до” и “после” перемен.

Сила, позитивно преображающая “бывшие” объекты, – бизнес, коммерция. Это то немногое, что в буквальном и переносном смысле вносит новые краски в городской ландшафт Ковдора. Новые пристройки, редкие в городе свежеокрашенные стены, навесы над входом в здание появляются только в результате активности коммерсантов, открывающих магазины. При этом большинство магазинов управляются несколькими торговыми сетями, находящимися в руках у местных предпринимателей. Так, в ведении сети “Комант” находятся многие продуктовые магазины города, а также Центр семейного отдыха “Пирамида”, единственный культурно-развлекательный центр города, открытый в 2008 году в здании символического советского недостроя. Другой пример позитивного развития коммерческого предприятия – “Магазины агрокомплекса”, торгующие мясной и молочной продукцией местного производства: стенды в магазинах рассказывают об успешной деятельности бывшего подсобного хозяйства (“подхоза”) Ковдорского ГОКа, которое несколько лет назад перешло в частные руки и с тех пор преуспело, снабжая молоком весь юг Мурманской области.

В то же время в Ковдоре неизменным остается значение главного городского символа – Ковдорского ГОКа, трубы которого видны практически из любой точки города. Трубы и “отвалы” – искусственные насыпи из не используемых при производстве пород, извлеченных из недр карьера, – можно рассматривать как самые заметные и узнаваемые элементы городского ландшафта. Производственные символы доминируют над городом, но ничего нового и независимого от них в городе практически не возникает.

Трубы ГОКа и отвалы

Соприсутствие прошлого и настоящего

“Облезлость” можно назвать основной характеристикой как городского ландшафта, так и жизни в Ковдоре в целом. Я употребляю здесь это слово не столько в привычном понимании, сколько в его прямом значении – облезлость предполагает, что поверхность некоего предмета имеет несколько хронологических слоев, нанесенных один на другой. В случае, если предмет не подновляется регулярно, а находится в некотором забвении и неухоженности, краска начинает неравномерно облезать, в разных местах проступают нижние, более старые слои, которые становятся видимыми и вносят свое слово в общее “звучание” и восприятие предмета.

Ковдор, ранее процветавший и богатый город, сегодня находится в упадке как по уровню жизни, так и по ее насыщенности, по количеству населения и по тому, насколько это население довольно своей жизнью и городом. Тем не менее в серых и довольно грязных слоях современного недовольства проступают прошлые, яркие слои энтузиазма и благополучия – прежде всего в воспоминаниях пожилых людей, которые хорошо помнят времена всеобщего воодушевления и вовлеченности в благоустройство города.

Физическим выражением такой облезлости стали стены и оконные рамы некоторых жилых домов. Ковдор находится в Заполярье, которое большую часть года не блещет разнообразными красками и формами: для того чтобы жизнь несколько разнообразить, применялись нехитрые дизайнерские приемы, например, покраска стен зданий и оконных рам в яркие цвета. В Ковдоре на общем серо-бетонном фоне то и дело попадаются пятна неожиданных цветов: сиреневого, розового, голубого, ярко-зеленого. Этой традиции жители иногда придерживаются и сегодня, окрашивая свои рамы в яркие цвета. И поскольку каждый выбирает свой цвет сам, серый фасад многоквартирного дома может пестреть разноцветными оконными рамами.

Однако для города типична скорее другая картина: многие дома покрыты плотным серым слоем пыли и грязи, поскольку уже давно никто не занимался подновлением ярких красок. Бывшие яркие цвета проступают лишь местами, а местами и они облезли, обнажив серый бетон. Поэтому былые попытки украсить городской быт становятся редкими островками: они остались в прошлом, равно как и активное участие горожан в благоустройстве городского пространства. Сегодня о субботниках, посадке деревьев в парках и прочих инициативах вспоминают с ностальгической грустью, иных напоминаний о былом энтузиазме практически не осталось. Он явно не был передан по наследству.

Ковдор – это травмированный город. Город, который сложно манипулирует собственной памятью, “забывая” лагерное прошлое, снова и снова напоминая себе об ушедшем “золотом веке”. Город, который жалеет о потерянном коллективном теле ГОКа, о стабильном источнике благополучия, ясных ценностей и четких ориентиров. Любовь к Ковдору есть только у старшего поколения, у тех, кто собственноручно участвовал в его былом благополучии. И этим людям сегодня особенно тяжело. Любимый и лично проживаемый Ковдор – тоже уходящая натура, поскольку только воспоминания тех, кто знал его в лучшие времена, поддерживают местную мифологию. Молодежь, у которой такой памяти нет, либо уезжает, либо унывает. Ковдорчане живут в крайне сегментированном обществе: раздробленные приватные миры семейных и дружеских связей не объединяются в “ковдорское общество”, поскольку отсутствуют привычные механизмы. Предприятие перестало символически связывать горожан друг с другом, а на смену корпоративным связям ничего не пришло. Потому остается только цепляться за великое прошлое и северную природу, которая уж точно никуда не исчезнет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.