Мастерство

Мастерство

Что же, во всем изложенном нами усматривается некая неоспоримая логика.

Еврипид явился в то самое время, когда в драматургии и в театральном деле все уже вроде было утрясено и в основном обустроено. Все казалось давно уже выработанным, тщательно приспособленным. Все достигнутое вполне устраивало и государство, и общество. Менять что-либо никто не собирался. Новым поэтам и новым актерам оставалось действовать в установленных рамках, приняв все как данное. Действовать в пределах выработанной тематики. Предстояло оперировать теми же мифическими персонажами, на все лады варьируя популярные сказания.

Вполне возможно, что сотни, а то и тысячи поэтов в эллинском мире так и поступали, превращаясь в добротных ремесленников. Их произведения, в лучшем случае, будучи увиденными всего только раз, навсегда затем канули в реку забвения. Счастье улыбнулось немногим из их собратьев.

Но гений Еврипида способен был проявить себя даже в этих стеснительных рамках. Еврипид наполнил известные сюжеты новым стремительным действием, раздвинув тесные рамки, нередко даже ломая их. Его произведения стали всемирно известными. Сделались бессмертными.

Искусство Еврипида служит энциклопедией современной ему действительности, современных взглядов на окружающую жизнь. Как живые предстают в его произведениях люди, начиная от какого-нибудь последнего стража, от простоватой кормилицы-старухи, наивного ребенка, а заканчивая грозными царями и могучими героями. А также всемогущими небожителями, которые тоже являются вроде земными обитателями.

Господа, рабы, прожигатели жизни, воины, мужчины, женщины, юноши, девушки… Бесхитростная логика простолюдинов, а почти что рядом – изощренные философские мысли…

Кажется, Еврипид ко всему пригляделся, везде успел побывать. Если же он и не приходился сыном незаметному торговцу и простой зеленщице, если не послужила ему кабинетом просторная пещера на острове Саламине, – то все же он побывал и на этом острове, в какой-нибудь иной просторной пещере. Как побывал и на малоазийском побережье, в храме, где хранились творения великого Гераклита.

О дворцах македонского царя Архелая – нечего и говорить. Это – неоспоримый факт. В них Еврипид просто-напросто обитал.

К тому же Еврипид неслучайно прослыл «философом на сцене». Да, по мысли, не раз высказываемой в античности, люди у него представлены такими, какие они есть на самом деле, в отличие от Софокла, который изображал современников таковыми, какими ему хотелось их видеть.

При всем этом Еврипид наполнил свои драмы таким логически выверенным напряженным действием, такой динамикой, такой закрученной интригой, что разрядить все это порою было уже никак нельзя, кроме как вторжением божественных существ.

Правда, против характерного для него приема dеus ex machina выступали еще в древности, еще современники Еврипида. Этот прием критиковал комедиограф Аристофан, о котором нам еще предстоит говорить.

Не принимал его и великий Аристотель. Мудрец полагал, что развязка трагедии должна вытекать из естественного хода событий.

Еврипиду, его буйному характеру, не хватало уравновешенности, филигранной обработки драмы – всего того, что было присуще спокойному Софоклу. Но Еврипид об этом меньше всего заботился. Он пытался ломать препоны и устранять препятствия.

Так в чем же заключалось его новаторство?

Начнем с хора. Роль и значение хора в античном театре уменьшались задолго до появления Еврипида. Конечно, драма, родившаяся из стихии хора, не могла так скоро и полностью избавиться от его доминирующей роли. Лишь по частям она могла стряхивать с себя надоевшие покровы его, – а все же драматическая часть театрального представления, разговоры и само общение действующих лиц все сильней и заметнее вытесняли хор. Все меньше и меньше оставалось на подмостках места для музыкальных номеров, развлекательных песен и плясок.

У Еврипида хор становится явной помехой в развитии действия. Он почти перестает быть действующим субъектом, о чем уже абсолютно твердо заявит в следующем столетии ученый муж Аристотель. Будучи вынужденным все же терпеть присутствие хора, Еврипид, однако, не решается на революционный переворот.

Скажем, Медея у него умоляет хористов не мешать ей в поступках и действиях, когда она замышляет и осуществляет самые страшные вещи – убивает собственных детей. Хор, находясь все время на театральной площадке, становится невольным свидетелем всех замыслов действующих лиц. Порою это выглядит совершенно необоснованно, и Еврипиду приходится как-то обыгрывать присутствие хористов, как бы оправдывать его. Скажем, некий царь Тоас в «Ифигении в Тавриде» не может игнорировать присутствие хора и угрожает ему всевозможными карами за явное попустительство, если только не за потворство и подстрекательство Ифигении, которая не скрывает смелых планов по освобождению брата Ореста и его друга Пилада.

Иногда отношения с хором вообще доходят до несуразностей. В «Ипполите» он, становясь очевидцем самоубийства несчастной Федры, свидетелем ее отчаянной клеветы, нисколько не облегчает раскрытия этого преступления. Драматургу даже приходится призывать Артемиду, с разъяснениями Тесею, что же произошло на самом деле.

Но у Еврипида довольно часто отыскивается для хора весьма подходящая роль: он служит по-настоящему музыкальным украшением всему представлению. Причем в музыкальное сопровождение поэт порою вкладывает значительный смысл: в «Федре», к примеру, хористы прославляют Афины, в «Геракле» – грустят о быстротекущей жизни…

Характерной особенностью произведений Еврипида является также то, что с течением времени, когда взгляды на театральные представления начали кардинально меняться, когда уже слишком трудно было сыскать потребные слова и средства для хора, – постановки пьес Еврипида обходились вообще без присутствия хора на сцене. Как ни удивительно, но пьесы великого мастера от этого нисколько не пострадали, а даже выигрывали. Действие заставляло зрителей сосредотачивать свое внимание на человеческой личности, ее переживаниях, страстях и т. п., поскольку, сказано, в пьесах Еврипида выступали живые, полнокровные, земные люди.

Следующее, о чем нам стоит сказать, это композиция драмы.

В «Пелиадах», надо предполагать, довольно долго и сильно чувствовалось влияние Софокла. Дочери царя Пелия радовались предполагаемому омоложению старого отца, которого они со смехом бросали в котел с кипящей водою, несмотря на то, что старик упирался руками и ногами.

Ничего удивительного! Стар – что мал. Так упирается младенец. Так шипит и рвется прочь из рук ершистый котенок, которому никак не хочется мыться. Зато как приятно чувствовать себя после купания! Как обрадуется царь-отец, увидев себя молодым и здоровым. Ведь они-то, дочери, только что наблюдали метаморфозу со старым бараном, которого волшебница Медея в два счета сделала молодым, бросив его в кипящую воду, насыщенную специально подобранными травами.

Что же, тем сильнее почувствовали девушки боль утраты, увидев на самом деле погубленного родителя…

Произошла перипетия, изменение в худшую сторону.

Еврипид, как уже неоднократно повторялось, пользовался общеизвестным мифологическим арсеналом. Но, во-первых, у него имелась широкая возможность выбора вариантов мифа. Во-вторых, он видоизменял доступный мифологический материал в соответствии со своими творческими задачами и взглядами. Причем менял всё это весьма радикально.

В качестве примера обыкновенно приводится судьба Электры, дочери микенского царя Агамемнона. После возвращения отца из-под Трои, где он возглавлял армию победителей, после коварного убийства в собственном замке, – у Еврипида девушку выдают замуж за простого землепашца. Цель мучителей выглядела предельно простой: дети Электры в таком случае не смогут претендовать на царский престол.

Тема эта наверняка разрабатывалась многими эллинскими драматургами, в том числе и старшими собратьями Еврипида, Эсхилом и Софоклом. Поэтому у нас есть возможность сопоставить замыслы трех мастеров.

Ход, придуманный Еврипидом, воистину гениален. К тому же надо добавить открывавшуюся в результате возможность для автора выразить свои взгляды на человеческую судьбу. Простой землепашец, заполучивший в жены царскую дочь, оказался благородным и умным человеком. Он исповедует взгляды, весьма близкие взглядам самого драматурга. Землепашец уверен, что силою случая любой человек может стать богатым иль нищим, свободным или невольником. Что из богатого и почитаемого человека, силою случая, легко превратиться в несчастного раба. И все же ничто не в силах превратить благородного человека в гнусного подлеца. Между царем и невольником – расстояние всего в один шаг, поскольку человек никогда не рождается рабом. Рабом его делает несовершенное общество.

Благородный землепашец понимает замысел Эгисфа и Клитемнестры и нисколько не злоупотребляет собственным счастьем. Он не пользуется супружеским правом. Когда Электру находит и спасает брат Орест, когда в ее судьбе совершается решительный поворот, – царственная девушка оказывается по-прежнему целомудренной.

Смелой переработкой мифа, уже говорилось, следует назвать также совершенное Медеей собственноручное убийство детей, рожденных от Ясона, тогда как в мифах их убивают возмущенные ее дерзкими поступками жители Коринфа. (Именно этого и опасается у Еврипида отец их Ясон).

Отобранный и часто преображенный материал использовался драматургом по-разному. Иногда вся пьеса его пронизана сплошным непрерывным действием. Иногда же зрители постоянно видят перед собою главного героя, вокруг которого совершаются все события. Примером может служить «Медея», а также «Ипполит». Зато в других драмах – герои на сцене выступают попеременно – «Гекуба», «Геракл». Есть у Еврипида и такие драмы, которые состоят вообще из разрозненных эпизодов, в которых фигурируют разные люди. Эпизоды как бы нанизываются на одно острие – это «Троянки», «Финикиянки». (Ну как не заметить здесь то, что составляет нынешний стержень кинематографа – мастерский киномонтаж!) …

Аристотель назвал Еврипида самым трагичным среди всех поэтов, стало быть – самым великим мастером трагедии. Так чем же достигается его совершенство?

Герои Еврипида, как не раз уже говорилось, вступают в жесткие конфликты не только друг с другом, но и с самим собою. Примером может служить все та же Медея, сознательно решившаяся на убийство собственных сыновей. Поэт показывает всю глубину материнских переживаний. Подобные переживания охватывают и Геракла, в припадке безумия убившего своих родных. Или царевну Агаву в «Вакханках», в затмении ума растерзавшую сына и с его головою, надетой на острый тирс, проплясавшую в горах дни и ночи.

Какие чувства охватывают этих людей после их прозрения? Зрителя непременно пронизывало острое к ним сострадание.

Особое настроение у зрителей вызывали сцены, в которых герои готовы погубить своих близких, будучи уверенными, что перед ними враги. Примерами служит Ифигения, с ее намерением принести в жертву пленников, чтобы избежать недоброго будущего. Близко к ней находится царица Креуса, готовая отравить незнакомого юношу, который может занять афинский престол и тем самым осквернить его своим рабским происхождением. Впрочем, те же чувства впоследствии испытывает и сам Ион, обрекающий на казнь родную мать – в отместку за попытку своего отравления.

Еврипид исключительно мастерски разрабатывает сцены узнавания людьми друг друга. Что испытывала Ифигения, перед которой вдруг предстали незнакомые греческие юноши? Она пожелала выведать что-нибудь об оставленном на родине брате. Из девичьих уст вылетает дорогое ей имя. И вдруг оказывается, что один из юношей и есть ее брат, что он и стоит перед нею, что только ничтожно жуткое мгновение отделяло пленника от прикосновения к горлу жертвенного ножа…

Следующим моментом, которым отличается драматургия Еврипида, можно назвать «заземленность» его трагедий, простоту и понятность населяющих их героев, их языка, в отличие от высокопарного стиля, в первую очередь – у Эсхила.

Сюда же следует отнести популярный, отражающий условия тогдашней жизни мотив подкинутых и потерянных детей, а также введение в драматургическую ткань любовных эпизодов, которые перерастают иногда вообще в основной мотив всего произведения. Скажем – в «Ипполите».

Впрочем, названная драма дошла до нашего времени в переработанном виде. Первоначально, будучи поставленной в театре, она коробила нравственность афинян. Федра казалась им крайне бесстыжей женщиной, поскольку сама признавалась в любви. Ее признание вынуждало Ипполита закрываться от стыда рукою, отчего этот первый вариант пьесы даже получил название «Ипполит закрывающийся».

Уверенный в своей правоте, но встретив дружный отпор соотечественников, Еврипид вынужден был сильно переработать пьесу, облагородить образ Федры, выставить его более приемлемым. В дошедшем до нас варианте Федра предстает уже абсолютно невинной жертвой страсти, насланной на нее непростительно мстительным божеством.

Конечно, подобные устремления драматурга давали ему возможность обнаруживать собственные взгляды как на богов, так и на людей. В частности – на женщин. Боги у него очень часто наделены довольно неприятными чертами. Они завистливы, как и люди. Мстительны. Даже жестоки…

Несмотря на то, что Еврипид создал прекрасные женские образы, вроде милой и нежной Алкестиды, Ифигении, Электры, – женщины у него поставлены в жесткое, в большинстве своем – слишком зависимое положение. Они страдают от этой непомерной зависимости.

А ведь женщины, по природе своей, должны пользоваться равными с мужчинами правами. В трагедиях Еврипида представительницы прекрасного пола выступают в слишком неприглядном виде, что и дало лишний повод уже современникам трактовать его как женоненавистника. Таковым, по крайней мере, видится он в комедиях Аристофана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.