«Осы»
«Осы»
Читателю, разумеется, помнится, как афиняне хохотали над Стрепсиадом, не верившим, что на карте, поднесенной в школе Сократа, действительно обозначены Афины: старик не увидел там судей!
Подобный пассаж означал, что данная тема волнует поэта. С другой стороны – что она воистину актуальна для всего государства.
Не заметить судей в Афинах мог разве что совершенно слепой человек. Их водилось в достатке еще при Солоне, когда знаменитый реформатор учредил так называемую гелиею, суд присяжных заседателей. Свое название учреждение получило по городской площади, носившей имя бога солнца Гелиоса, насквозь пропитанной его горячими лучами. Отсюда – за судьями закрепилось название гелиасты[38].
В бытность Солона, пожалуй, гелиасты решали совсем незначительные да и немногочисленные дела, но со временем компетенция их расширилась, количество возросло до 6?000: по 600 взрослых мужчин, достигших 30-летнего возраста, от каждой из 10 фил, установленных еще реформатором Клисфеном. Юрисдикция судов сделалась настолько обширной, что они могли опротестовать любое решение народного собрания, Государственного Совета или самых высоких должностных лиц.
Народные суды, как бы сам народ, верховодили в государстве, и это считалось проявлением истинной демократии. Однако судьи имели довольно смутное представление о законах, руководствовались скорее инстинктивными понятиями о правде и справедливости. Гелиасты составляли различные судейские корпуса, в большинстве случаев вынося вердикты под воздействием искусно построенной обвинительной или защитительной речи.
Первоначально гелиасты исполняли свои обязанности совершенно безвозмездно, но со времени Периклова правления за присутствие в общественных местах в качестве судьи была введена небольшая плата в размере одного обола, увеличенная затем в два раза. Надо сразу сказать, что деньги эти расходовались не зря. Присяжные судьи с огромным рвением относились к своим обязанностям. Можно сказать, служили не за страх, а за совесть.
Заседать в судах было к тому же безумно интересно. Перед судьями люди обнажали свои судьбы, собственное прошлое. Судья чувствовал себя на стремнине жизненного потока. Это заменяло древним современные нам прессу, радио, телевидение, даже художественную л и т ерат у ру.
Томясь на горячей площади, где по-прежнему собирались суды, перебирая в уме судебные уложения и традиции, известные с древности, каждый заседавший ощущал себя чиновником, государственным деятелем, вершителем многочисленных судеб. Особенно важно было это для самоутверждения людей малоимущих, безынициативных, рутинных, не отваживавшихся на рискованные занятия – вроде торговли, коммерции, воинских занятий и тому подобного.
С началом Пелопоннесской войны дело только усугубилось. Молодые и здоровые мужики стали отправляться в походы, погибали в сражениях, от чумы и прочего. Роль присяжных судей поэтому стали возлагать на плечи старшего поколения, стариков и инвалидов. Такому положению вещей способствовало и то, что масса деревенского населения, перед тем обходившаяся безо всякого участия в судах и даже в народных собраниях, вынуждена была оставлять насиженные места, укрываться в Афинах. Многие из деревенских жителей частично, а то и полностью лишались источников дохода, оттого и устремлялись в суды. Ко всему прочему, плата, получаемая там, стала для них единственным источником существования. Важным явилось и то, что демагог Клеон, будучи фактическим правителем государства, повысил оплату за судейство с двух оболов до трех. Конечно, все это усиливало демократические основы государства, привлекало к управлению массы простых обывателей, однако не приветствовалось аристократическими слоями. Аристократам казалось, что решать судебные дела, а, значит, и управлять государством, должны благородные, богатые люди, известные своей достойной жизнью и такой же жизнью всех своих предков.
Конечно, подобное положение вещей не могло пройти мимо внимания Аристофана, потерпевшего к тому же поражение в состязаниях драматургов в 423 году. Свою новую комедию он представил на Ленеях 422 года, опять от чужого имени – от имени актера Филонида.
Это был, оказалось, последний год правления неугомонного Клеона. До его гибели оставались считанные месяцы, но Аристофану, естественно, не дано было этого знать. Власть демагога пока что только усиливалась, а надеяться на защиту всадников после нашумевшего представления «Облаков» – также не было оснований: очень уж неприглядным казался выведенный там кавалерист Фейдиппид, колотивший своего родного отца, готовый поступать таким же образом с матерью. Да и вообще способный любое неправое дело выставить вполне законным.
Но таков уж характер был у бескомпромиссного Аристофана. Он не мог безучастно взирать на то, как демагоги пользуются завоеваниями демократии. У него просто чесались руки. Ему хотелось представить все это в картинах и образах.
Действие новой комедии, как и в «Облаках», начинается снова перед рассветом. (Так и хочется думать, что автор нарочито выбирает столь раннее время, чтобы вместить в световой сценический день как можно больше различных событий).
Зрители увидели просторный дом, окруженный почему-то сеткой, словно это жилище гигантских пауков. У многих людей уже вырвались крики, предвосхищающие выход пауков и различного рода забавных существ, обусловленных этим выходом, – да не тут-то было! Перед входом в дом зашевелились две рабские тени, вооруженные крепкими палицами. Рабы не обнаруживали никакой тревоги по поводу натянутой сетки. Не действовала она и на третьего человека, пока что храпевшего в сумерках на крыше дома.
Но вот один из рабов, зевнув и оттянувшись при этом с хорошо различимым хрустом костей, замечает, что на него устремлены тысячи зрительских глаз. У раба появляется желание рассказать незнакомым зевакам, чт? бы все это могло означать. Зрители сейчас увидят пьесу, признается он, какой еще никогда не видели. В ней не найдется места для грубых розыгрышей. Не будет дежурных шутов, вроде Еврипида или Сократа. Не будет обжоры Геракла, не будет Клеона (зачем его задевать?). Это будет вполне серьезная комедия.
Зрители тут же узнают, что самого раба зовут Ксанфием, что он поставлен здесь вместе с товарищем по имени Сосий. А поставили их сторожить своего господина по имени Филоклеон.
Едва только Ксанфий произносит это имя, как в амфитеатре раздается громовой хохот. Во как! Не будет Клеона, торчащего в первом ряду, у самой орхестры, не будет говориться о нем прямо в лоб, – так опять придумано какое-то ехидство, позволяющее зацепить его. Ох, и пройдоха этот Аристофан, укрывшийся теперь за спиной Филонида. Ведь Филоклеон – это просто-напросто «поклонник, любитель Клеона»!
А посажен старик под стражу, продолжает Ксанфий, по приказу своего сына Бделиоклеона, который сейчас почивает на крыше.
– Бделиоклеон? О боги!
– Бделиоклеон!
– Вы слышите, граждане? Бделиоклеон!
– Надо же до такого додуматься!
Заслышав это имя, зрители заливаются еще большим хохотом. Да, опять достанется нахалу Клеону, который тщетно пытается казаться невозмутимым весельчаком и вместе со всеми хохочет и хлопает в ладони. Бделиоклеон – значит «ненавистник Клеона»! Вот тут-то оно и завяжется…
Старый Филоклеон страдает страшной болезнью, признается все тот же словоохотливый Ксанфий. По причине болезни и пришлось обвести весь этот дом непроницаемой сеткой. И что это за болезнь – никто из зрителей ни за что не догадается, подзадоривает людей Ксанфий.
То ли предполагая возможные ответы, то ли угадывая их по движению губ якобы кричащих зрителей, Ксанфий живо парирует:
– Нет! Не то! Не то! И опять не то! Нет!
Старый хозяин, заявляет раб, болен ге-ли-а-стической болезнью. Он постоянно кричит, что он – гелиаст. Ему надлежит немедленно отправляться в суд, решать там важнейшие государственные дела. Ночами старик не спит, все время дожидается крика петуха, чтобы отправляться в «присутствие», на площадь Гелиею. Больному постоянно чудится, будто петух нарочито тянет со своим кукареканьем, будучи подученным злоумышленниками, которым всячески хочется избежать суда и строгого наказания.
Сын запретил отцу оставлять свой дом, но разве такого нетерпеливого остановишь запретами? Старик вылезает через слуховое окно на чердаке. Он выскальзывает в отверстие в полу, предназначенное для стока воды. В доме по этой причине заколочены все окна и прочие всевозможные отверстия, кроме вот этих входных дверей, – а ничто не может помочь.
Со страстью старика не в силах справиться даже боги. Сын отвез родителя в храм бога врачевания Асклепия, оставил там на всю ночь, чтобы бог, явившись во сне, исцелил недужного. Но куда там! Прочие больные, а их там сотни, запертые в помещении, уснули на полу, дожидаясь высочайшей божьей милости, а Филоклеон сиганул в окно в храмовой крыше…
– Вот и приходится держать его под сеткой. Как редкую птицу!
Как бы в подтверждение этих слов, спавший на крыше молодой Бделиоклеон приказывает рабам немедленно заглянуть в печку. И не напрасно. Старик уже снова пытался было выбраться из дома по дымоходу. Не успевают рабы водворить его на место, как он едва не вырывается в дверь, которая снаружи подперта кольями.
Неудавшийся маневр нисколько не смущает старика Филоклеона. Он кричит, что ему срочно надобно продать дряхлого осла. Сейчас он его выпустит.
Осел в самом деле показывается в воротах. Но что это? Уж больно тяжело передвигается бессильное старое животное. Бдительные рабы без особого труда обнаруживают старика, «присосавшегося» к ослиному брюху, подобно Одиссею, которому таким образом удалось ускользнуть от ослепленного им киклопа Полифема.
Едва лишь рабы заталкивают старика обратно в дом, они еще возятся с тяжелой наружной дверью, заново подпирая ее еще более мощными кольями, – а старик уже на крыше дома. Он машет руками, подпрыгивает и пытается взлететь. Его тело так здорово трепыхается в воздухе, что зрителям воистину верится: он бы в самом деле вспарил, не будь этой сетки!
К дому, между тем, приближается хор стариков-гелиастов, товарищей Филоклеона по его ежедневным занятиям. Вид стариков вызывает утробный хохот публики. Они одеты… осами! За спиной у них – длинное жало. В руках у каждого – тяжелые посохи.
Старики действительно напоминают собою гигантских насекомых. Ст?ит таким существам вцепиться в жертву – и они не отстанут, пока не накажут.
Осы-гелиасты – живые земные люди, каждый день наполняющие городские улицы. Они продвигаются в сопровождении мальчишек с зажженными фонарями. Мальчишки следуют чинно, обреченно, понимая, что участвуют как бы в священнодействии. Отцы их и деды направляются на работу, плата за которую обеспечит семье дневное пропитание. Один из мальчишек с тревогой в голосе спрашивает отца, как им жить дальше, если заседание судов вдруг окажется упраздненным? Отец – в полном замешательстве. Этот коротенький диалог настолько понятен большинству зрителей, что смех в амфитеатре теряет свою монолитную крепость и взрывается лишь временами, то в одном, то в другом месте.
Шум приблизившейся толпы привлекает внимание Филоклеона. Старик опять появляется в слуховом окне. Но гелиасты напрасно зовут его. Перебирая сетку руками, старик вопит, что сын не позволяет ему выходить за пределы дома.
– Я теперь в настоящей неволе, братья!
– Что это?
– Как можно?
Возмущенный хор стариков квалифицирует подобные действия как попрание всех человеческих прав. Филоклеон, ободренный криками сообщников, перегрызает зубами сеть и уже начинает спускаться по ее извивам к своим товарищам, но тут опять просыпается его сын. Он бесцеремонно водворяет старика назад в дом.
Что тут начинается! Старики срывают с себя плащи, напрягают жала. Они готовы к сражению. Они посылают мальчишек за самим Клеоном (вот оно!), чтобы демагог, всеми силами поддерживающий народные суды, увеличивший плату судьям, явился сюда лично и поставил на место зарвавшегося Бделиоклеона.
Бделиоклеон и Филоклеон выходят из дома. Филоклеона с обеих сторон удерживают напряженные рабы. Бделиоклеон напрямик заявляет хору, что больше он никогда не выпустит родителя. Хватит старику заниматься доносами, разбирать пустые жалобы.
В ответ на это хор, подстрекаемый Филоклеоном, готов растерзать его сына, но тому спешно удается затолкать родителя обратно в дом. Вместе с рабами он противостоит разъяренной стариковской толпе. Один раб орудует палицей, а другой окуривает нападающих дымом от факела, действуя наподобие заядлого пчеловода.
Бделиоклеон не согласен с обвинениями в тирании. Он еще раз повторяет, что не отпустит отца, но пытается убедить его в бесполезности подобных занятий и в правильности собственных умозаключений.
Агон начинается между отцом и сыном. Бделиоклеон клянется, что заколет себя мечом, если окажется побежденным в споре. Хор же поддерживает старика, принимается расписывать жизнь гелиастов.
Гелиаст – это выше любого царского звания. Он еще нежится по утрам в постели, а его уже дожидаются в судилище. Причем, кто дожидается? Самые важные в государстве люди. Они умоляют его быть снисходительней к ним. Все их богатство ничего не значит против власти гелиаста.
А что уж говорить о бедняках и нищих! На какие только ухищрения не идут несчастные люди, только бы разжалобить судей. Просители приводят в суд своих маленьких детей, доставляют родственников-калек. Они страшат и смешат своими рассказами. Они всячески ублажают судей…
А каким героем, кормильцем, защитником и благодетелем чувствует себя гелиаст, возвращаясь вечером с честно заработанными оболами, ввиду неимения кошелька сунутыми обычно за щеку! Как ласково встречают его у порога дети! Какие умильные слова говорит гелиасту супруга, хватая из рук его деньги, за которые можно купить хорошие угощения!
Да, власть гелиаста повыше власти даже Громовержца Зевса!
Хор остается довольным великолепной речью своего проверенного товарища.
Но на самом деле, и это понимают все зрители, речь Филоклеона показывает призрачность роли гелиастов, так что Бделиоклену и не надо особо напрягаться при ее опровержении. Он предлагает отцу подсчитать государственные доходы. Их сумма равняется двум тысячам талантов в год. А шесть тысяч гелиастов получают в общей сложности 150 талантов!
– Это же меньше десятой части государственных доходов… Куда идет остальное?
– Остальное… Присваивают себе демагоги и их приспешники!
Аргументы Бделиоклеона действуют скорее на хор, нежели на Филоклеона. Хор неожиданно присоединяется к просьбе сына и уговаривает старика отказаться от хождения в суды. Но Филоклеон признается, что он уже не в силах справиться со своей страстью. Он не может жить без судебных прений. Ему хочется судить, судить, судить…
Бделиоклеона осеняет великолепная идея: заниматься судейством можно и дома. К примеру – судить рабов. Дома позволительно судить без спешки. Устанешь – ложись, отдохни. Попей вина, сидя в тени оливы. Разве на раскаленной зноем городской площади позволительно мечтать о чем-то подобном?
Филоклеон в конце концов вынужден согласиться.
И вот начинается самая комедийная часть представления. Собственно, ей и отведена вся вторая половина спектакля. Филоклеон с рабами готовит всё необходимое для судебного заседания. В первую очередь – это клетка с петухом, который своим пением должен будить судью по утрам. Затем – аксессуары судейского стола, изображение древнего аттического божества Лика в виде волка (первейший атрибут). Затем – глиняные кружки, долженствующие заменить применяемые в судах урны, куда бросают черные (обвинительные) и белые (оправдательные) камешки.
Рабы тем временем вносят жаровню, на которой можно подогреть похлебку, поджарить рыбу. Одним словом – все готово для проведения суда в домашних условиях.
– А кого судить? – потирает от нетерпения руки Филоклеон. – Ведите виновных! Да поживее!
Ответ у сына готов. Сейчас, сейчас появятся истец и ответчик. А пока что надо совершить жертвоприношение.
И, в самом деле, получается именно так. Как только завершаются все прочие приготовления, как только Филоклеон усаживается за стол, чувствуя себя несколько неудобно в одиночестве и без шумной компании своих горластых товарищей, – перед ним появляется истец. Это – пес из Кидафинского дема. Разумеется, пса изображает актер в собачьей маске, но вид ее… Это же…
Страшно сказать…
Пес подает судье иск на другого пса по имени Лабет (что значит «Хапуга»). Пес Лабет стащил на кухне кусок сицилийского сыра и, уединившись, сожрал его.
При виде ответчика Филоклеон кричит:
– Лабет? Какой это в черта Лабет? Да это же настоящий Лахет!
Надо заметить, что при одном упоминании о Кидафинском деме сидевшие близко к орхестре зрители насторожились, а когда увидели собачью маску истца – расхохотались, догадываясь, чем все это может обернуться.
– Ну-у-у!
– Сказано – Аристофан!
– Он всегда себя покажет!
Так и получилось.
Истец, выходит, это Клеон. А Лабет – полководец Лахет, против которого настоящий Клеон действительно выдвигал иск несколько лет тому назад, обвиняя его в утайке государственных денег!
Зрительский смех не знает успокоения. Он закипает еще сильнее, когда истец говорит о том, будто пес Лабет не поделился с ним сыром.
– Го-го!
– Да, конечно… Клеон…
Бделиоклеон начинает защищать пса Лабета, которому приходится постоянно рыскать по Аттике, тогда как его обвинитель из Кидафинского дема (то есть Клеон) лежит постоянно дома. Он требует себе часть добычи, а кто не дает, того кусает.
– Го-го!
– Клеон… Он такой…
Филоклеон и после этого не намерен оправдывать подсудимого, однако поступает именно так, будучи обманутым своим сыном.
Ошибка приводит старика в отчаянье. Теперь он понял свои заблуждения! Теперь убедился, как его обманывают на Гелилее.
Сын обещает устроить отцу вполне достойную, счастливую жизнь. Они станут ходить вдвоем в гости, на симпозиумы (пиры), на празднества, посещать различные зрелища. Все перечисленное излечит старика окончательно. Его не будут больше обманывать.
Сын уводит отца в дом.
После парабазы, в которой поэт устами корифея разъясняет свои замыслы, дает характеристику Клеону, положительно отзывается об «осах», старожилах Аттики, оказавших отпор врагам, а также упрекает зрителей за то, что они не поддержали его после постановки «Облаков» – Бделиоклеон выводит старика из дома. Отец и сын готовы отправиться на пирушку, но сыну с трудом удается заставить отца переодеться в подходящий наряд. Более того, он старается изложить родителю правила хорошего тона и учит его благородным манерам.
Что ж, наконец-то все преодолено. В сопровождении раба Ксанфия, несущего съестные припасы (без них афиняне в гости не ходили) – отец с сыном отправляются со двора. Хор между тем продолжает парабазу.
Но парабаза длится недолго. Вбежавший на орхестру раб Ксанфий со стонами и криками рассказывает, как неучтиво повел себя старик в гостях. Напившись допьяна, он стал прыгать, драться, оскорблять гостей, до крови избил его, Ксанфия.
Действительно, явившийся вслед за этим Филоклеон – безобразно пьян. В одной руке старика зажат дымящийся факел, другой он тащит за собой упирающуюся флейтистку, уведенную из чужого дома. Оскорбленные люди, спешащие за ним вместе с сыном Бделиоклеоном, хотят увести старика прямо в суд, да не тут-то было: он прогоняет их всех, при этом страшно ругаясь.
Бделиоклеон с трудом запирает отца в домашних стенах, однако тому еще раз удается каким-то невероятным образом вырваться наружу. Старик появляется на орхестре в образе киклопа Полифема. Он исполняет бесшабашный пьяный танец.
Хору остается только удалиться, утверждая, что никто еще в афинском театре не сопровождал танцами комедийный хор.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.