3

3

Социо-политическая эволюция индийской цивилизации, насколько можно судить по имеющимся данным, прошла четыре исторические стадии: первая – это простая арийская община, затем длительный переходный период, в течение которого национальная жизнь перепробовала достаточно много вариантов политических структур и их синтеза, третья стадия ознаменовалась окончательным становлением монархического государства, координирующего целый комплекс элементов общинной жизни народа в региональных и имперских рамках, и последняя – эпоха упадка, которая включила в себя междоусобную рознь, застой и вторжение новых культур и систем из западной Азии и Европы. Характерной чертой трех первых стадий является поразительная прочность и стабильность во всех формациях, здоровая, витальная, мощная эволюция жизни народа, которой эта фундаментальная консервативная стабильность системы придала размеренный ритм, несколько притормаживая ее, отчего строительство, жизнеспособность и полнота структуры приобрели только большую основательность. Даже в период упадка эта основательность противится деструктивным процессам. Верхушка структуры разваливается под давлением чужеземного, но основа сохраняется очень надолго, и где она может противостоять вторжению, там многие ее характерные черты до конца доказывают способность возрождения в былой форме и духе. Так и сейчас, хотя вся старая политическая система исчезла и уже сведены на нет ее последние живые элементы, создавший ее особый склад социального ума и темперамента сохранился даже при нынешнем политическом застое, слабости, извращенности и распаде, и, вопреки бросающимся в глаза тенденциям и явлениям, при малейшей возможности свободы действовать на собственный лад он двинется не по пути западной эволюции, а по пути возобновления творчества своего духа и, возможно, откликаясь на побуждения, которые начинают неясно формироваться в передовых умах расы, поведет ее к закладке третьей стадии общественной жизни и духовной основы человеческого общества. В любом случае, долговременная стабильность его конструкций и величие жизни, протекавшей в них, безусловно не являются признаком неспособности, а скорее доказывают замечательный политический инстинкт и способности культурного ума Индии.

Принцип, заложенный в основу конструкции, неизменно присутствовавший при строительстве, расширении и перестройке индийской системы, был принципом органичной, самоопределяющейся коллективной жизни – самоопределяющейся не только в массе и методом механизма голосования, поверхностно избирающим корпус представителей, представляющих всего лишь политический ум части нации – единственное, на что способна современная система, – но самоопределяющейся во всех пульсациях жизни общества и индивида. То был свободный, синтетический коллективный порядок, а состояние свободы, на которое он был нацелен, подразумевало не столько личную, сколько общинную свободу. Поначалу проблема была достаточно простой, поскольку во внимание нужно было принимать только два общинных образования: деревню и клан, племя или маленький региональный народ. Свободная органичная жизнь деревни зиждилась на системе самоуправляющейся общины, которая действовала столь эффективно и надежно, что просуществовала чуть ли не до наших дней, не поддаваясь износу времени, вторжениям иных систем, и только недавно была уничтожена паровым катком безжалостной и безжизненной британской бюрократической машины. Весь народ, живший по деревням преимущественно сельским хозяйством, составлял единое религиозное, социальное, военное и политическое целое, управляя собой через свои ассамблеи, самити, под верховным руководством монарха – еще без четкого распределения функций, без деления на классы, без разделения труда.

Достаточность этой системы только для простейших форм сельской и пасторальной жизни, только для мелких народов, живущих на очень ограниченной территории, выдвинула проблему развития более сложной общественной системы, а также видоизмененного и усложненного использования фундаментального индийского принципа. Сельский и пасторальный уклад, сначала распространившийся по всем арийским общинам, криштаях, всегда оставался широкой основой, но на ней стала развиваться все более разветвленная надстройка торговли, промышленности, разнообразных искусств и ремесел, узкая надстройка специализированных военных, политических, религиозных и просветительских профессий и функций. Деревенская община сохранялась в качестве стабильной единицы – крепкое семечко, нерушимый атом социальной системы, – но прорастала групповой жизнью десятков и сотен деревень, каждая под руководством собственного главы, каждая с собственной административной организацией, и по мере того, как клан разрастался в целый народ – через завоевания или слияние с другими – он становился составной частью царства или конфедерации республик, а те, в свою очередь, своим кругом, мандалой, делались составными частями более крупных царств и, наконец, огромных империй. Проверкой гения Индии в сфере социально-политической организации стало успешное использование принципа общинной, самоопределяющейся свободы и порядка для целей разрастающегося в новых обстоятельствах развития и порядка.

Столкнувшись с этой необходимостью, индийский ум разработал стабильную социо-религиозную систему из четырех ступеней. Внешне она может показаться всего лишь ужесточенным вариантом знакомой социальной системы, какая естественным образом возникала в то или иное время у большинства народов: жречество, военная и политическая аристократия, класс ремесленников, свободных землепашцев и купцов, пролетариат, состоящий из рабов и свободных работников. Сходство, однако, носит чисто внешний характер, что же касается духа индийской системы четырех варн, чатурварна, то он совершенно отличен. В поздние ведические и ранние эпические времена четырехступенчатое подразделение общества являлось одновременно религиозным, социальным, политическим и экономическим его каркасом; внутри этого каркаса каждой ступени было отведено свое, присущее только ей место, но ни в одном роде жизненно важной деятельности это место или позиция не были обособлены от других. Это чрезвычайно существенное для понимания древней системы обстоятельство было затемнено ложными представлениями, которые сложились в результате неверного толкования или преувеличения более поздних явлений и условий, относящихся уже к эпохе упадка. Например, брахманы не обладали монопольным правом ни на сакральное образование, ни на высокое духовное знание и связанные с ним возможности. Вначале мы видим своего рода состязание между брахманами и кшатриями за духовное верховенство, и кшатрии в течение долгого времени противятся притязаниям ученого жреческого сословия. Однако, в конечном счете, брахманы, которые в качестве правоведов, учителей и священнослужителей посвящали все свое время и энергию философии, науке и изучению священных текстов, возобладали и обеспечили себе прочное и весьма внушительное превосходство. Класс ученых жрецов сделался авторитетом в области религии, хранителем священных текстов и традиции, истолкователем законов и шастр; брахманы были признаны как учителя во всех сферах знания, они стали религиозными наставниками или гуру для других сословий, из их среды вышли если и не все, то большинство философов, мыслителей, литераторов, ученых. В их руки в целом перешло изучение Вед и Упанишад, хотя сакральные книги были всегда доступны всем трем высшим сословиям; в теории они были недоступны шудрам. Тем не менее на самом деле даже в позднейшие времена ряд религиозных движений сохранял существенный элемент былой свободы, открывал всем доступ к высшему духовному знанию; как в самом начале мы видим среди ведических и ведантистских риши выходцев из различных классов, так и до самого конца мы обнаруживаем, что йогины, святые, духовные мыслители, новаторы и восстановители религии, религиозные поэты и певцы, носители живой духовности и знания, отличного от традиционной учености, представляют все классы общества, включая и шудр, и даже самых презираемых и угнетенных неприкасаемых.

Четыре сословия выстроились в жесткую социальную иерархию, но за вычетом неприкасаемых у каждого сословия существовала собственная духовная жизнь и своя функция, определенное социальное достоинство, образование, кодекс социальной чести и этика, свое место, свои обязанности и права в коллективном целом. Система также автоматически закрепляла разделение труда и твердый экономический статус вначале по наследственному принципу, хотя соблюдался он все же больше в теории, чем на практике, потому что никто не был лишен права или возможности богатеть и делаться фигурой в обществе, администрации или политике либо через приобретенное влияние, либо в силу собственного статуса. Ибо в конечном счете социальная иерархия не являлась одновременно иерархией политической: все четыре сословия имели долю в общих политических правах гражданина, имели свои места и влияние в ассамблеях и органах администрации. Следует отметить, что – по крайней мере по закону и в теории – женщинам в древней Индии, в противоположность другим древним народам, не было отказано в гражданских правах, хотя на практике равенство оказывалось бесполезным из-за социальной подчиненности женщины мужчине – за весьма редкими исключениями – и ее поглощенности домашними хлопотами; однако в дошедших до нас документах женщины фигурируют не только в ролях цариц и администраторов, но и воительниц на поле боя – таких примеров немало в истории Индии – и выборных представительниц в органах власти.

Вся индийская система была построена на тесном соучастии всех четырех групп в общей жизни, причем каждая доминировала в своей области: брахманы – в религии, учености и литературе, кшатрии – в военном деле, в управлении государством и в межгосударственной политике, вайшьи – в приумножении богатства и развитии продуктивной экономики, но никто, включая и шудр, не был лишен своей доли в делах общества, действенной роли и голоса в политике, администрации, судопроизводстве. В результате старинная индийская система так и не развилась, во всяком случае прочного развития не получили те формы исключительного правления одного какого-то класса, которыми в течение столь долгого времени и столь заметно была отмечена политическая история других стран. Жреческая теократия на манер тибетской или правление земельной и военной аристократии, которое столетиями существовало во Франции, в Англии и в других европейских странах, или торговая олигархия как в Карфагене, в Венеции – все эти формы правления были чужды индийскому духу. Известное политическое верховенство ряда великих кланов кшатриев во времена войн и междоусобиц, во времена стремительных экспансий, когда кланы и племена развивались в национальные государства и царства, продолжавшие сражаться за гегемонию и превосходство, упоминается в текстах традиции Махараштры, в более грубой форме мы снова сталкиваемся с этим явлением в средневековой Раджпутане; однако для древней Индии это была лишь преходящая фаза, и верховенство одного сословия не исключало политического и общественного влияния других, ни одно из сословий не могло установить жесткий диктат и подавить свободную жизнь многочисленных социальных групп. Демократические республики промежуточных эпох были, по всей вероятности, попытками сохранить во всей полноте древний принцип активного участия всего общества в работе ассамблей – они не были демократиями греческого образца; олигархические республики возглавлялись клановыми правительствами или управлялись более ограниченными по представительности сенатами, включавшими в себя почетнейшие элементы общества; со временем они превращались в советы или ассамблеи, куда уже входили представители всех четырех сословий, как и в позднейшие придворные советы и органы городского самоуправления. В любом случае это приводило к возникновению системы, в которой по-настоящему ни у одного сословия не было преимущества над другими. Соответственно в Индии мы не обнаруживаем ни борьбы между патрицианским и плебейским элементами общества, ни противостояния между олигархической и демократической идеей, которые кончались бы установлением абсолютистской монархии, что характерно для бурной истории Греции и Рима; мы не обнаруживаем и серии форм правления, возникающей из противоборства классов, – вначале правит аристократия, потом в результате революций к власти приходят люди с деньгами и профессиональные классы, буржуазные режимы индустриализируют общество, правят им и эксплуатируют его от имени народных масс, и наконец, нынешний поворот в сторону правления пролетариата или людей труда, что мы и видим в современной Европе. Индийский ум и темперамент, не столь интеллектуальный и жизненный, а скорее интуитивно склонный к синтезу, более гибкий, чем у западных народов, пришел не то что к идеальной общественной и политической системе, но, по крайней мере, к разумному и прочному синтезу – не к опасно шаткому равновесию, не к компромиссу или сделке – всех природных сил и сословий, к органичной и жизненной координации, уважающей свободное функционирование всех органов коллективного тела и потому застрахованной – не от распада, постигающего все человеческие системы, но хотя бы от органических нарушений и болезней.

На вершине политической структуры находились три органа власти: монарх и его совет министров, столичная ассамблея и общая ассамблея всего государства. Члены совета и министры набирались из всех сословий. В совет входило фиксированное число представителей брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр. Вайшьи обладали даже численным преимуществом, но только потому, что они численно составляли самую большую общину, вишах: в арийской общине с древних времен вайшьями считались не только крупные и мелкие торговцы, но и ремесленники разных профессий и земледельцы – таким образом, их было очень много; брахманы же, кшатрии и шудры, сколь значительным бы ни было влияние первых двух, как социальные группы появились сравнительно поздно и уступали вайшьям по численности. Только после смуты, вызванной подъемом буддизма и брахманистской перестройкой общества в эпоху культурного упадка, масса землепашцев, ремесленников и мелких торговцев в значительной части Индии была низведена до уровня шудр, небольшая группа брахманов возглавила социальную иерархию, а между ними оказалась тоненькая прослойка кшатриев и вайшьев. Совет, представлявший по своему составу все общество, был высшим исполнительным и административным органом, его согласие было необходимо на любое серьезное действие монарха в области управления, финансов, политики и всего круга общественных интересов. Монарх, министры и совет с помощью целой системы органов администрации надзирали за всеми делами государства и контролировали их. Власть монарха без сомнения росла с течением времени, и он часто склонялся к тому, чтобы действовать по собственной воле и инициативе, тем не менее, пока система сохраняла жизнеспособность, монарх не мог безнаказанно выступать против или просто игнорировать мнение министров и совета. Даже такой, казалось бы, могучий и своенравный монарх, как великий император Ашока, в конечном счете потерпел поражение в конфликте со своим советом и был принужден практически отказаться от власти. Министры и совет могли и часто принимали меры к низложению непокорного или некомпетентного монарха, которого заменяли другим членом той же династии, или даже возводили на престол представителя новой династии; несколько исторических перемен было осуществлено таким путем, например, династическая революция, в результате которой династия Маурья уступила место Сунгам, или другой случай, положивший начало императорской династии Канва. По конституционной теории и на практике монарх имел право действовать только через совет, при помощи своих министров, его личные решения становились законными только при согласии министров и при условии, что они соответствовали функциям монарха, предписанным Дхармой. Поскольку по сути совет являлся настоящим центром власти или центром действия, а в его состав входили представители всех четырех сословий, основные элементы социального организма, монарх тоже мог быть только активным главой этого властного центра, но не мог, как было бы при автократическом правлении, сам быть Государством или владельцем страны и, ни перед кем не отчитываясь, лично управлять нацией послушных подданных. Послушание народа относилось к Закону, к Дхарме, а эдикты монарха в совете были только административными мерами, направленными на служение Дхарме и ее поддержание.

В то же время небольшой орган типа совета, постоянно испытывающий на себе влияние монарха и министров, будь он единственным центром управления, выродился бы в инструмент автократической власти. Однако в государстве было еще два могучих органа власти, которые шире представляли социальный организм, являли собой более близкое выражение его ума, жизни и воли, не зависящих от непосредственного влияния монарха, обладающих большой и постоянной административной силой и правами административного законодательства, способных в любую минуту ограничить верховную власть, поскольку неудовлетворяющего их монарха, непопулярного или самовластного, можно было сместить или, на худой конец, заблокировать его действия, пока он не уступит народной воле. Речь идет о великих городских и всеобщих ассамблеях, заседавших порознь для реализации своих специфических прав и вместе – для рассмотрения дел, касающихся всего народа[141]. Паура, или городская ассамблея, постоянно действовала в столице царства или империи – а по-видимому при имперской системе подобные, менее крупные, органы существовали и в главных городах провинций, которые некогда сами были столицами независимых царств и управлялись ими – и была составлена из представителей городских гильдий и кастовых организаций, принадлежавших ко всем сословиям или, по крайней мере, к трем низшим. Гильдии и кастовые организации тоже были органичными, самоуправляющимися составными общества как в сельской местности, так и в городах, и верховная ассамблея граждан являлась не искусственным, но органичным представительством коллективной совокупности всего организма, как он существовал в границах метрополии. Ассамблея управляла всей жизнью города, действуя непосредственно или через подчиненные ассамблеи, административные органы или комитеты, в которых могло быть по пять, десять или больше членов, при помощи правил и декретов, обязательных для исполнения гильдиями, а также непосредственно контролировала коммерческие, индустриальные, финансовые и муниципальные дела гражданского общества. Но вдобавок ассамблея представляла собой властную структуру, с которой надо было консультироваться и которая имела право принимать участие в делах всего государства, иногда отдельно, иногда совместно со всеобщей ассамблеей, а ее постоянное присутствие и функционирование в столице превращало ее в реальную силу, с которой должен был считаться и монарх, и его министры, и совет. В случае конфликта с министрами или губернаторами даже гражданские парламенты в отдаленных провинциях могли выражать неудовольствие нарушением своих прав и привилегий, действиями правительственных администраторов и добиваться их смещения.

Всеобщая ассамблея тоже была органичным представительством ума и воли, но всей страны, а не одной метрополии, ибо состояла из депутатов, выборных глав или старейшин городов и деревень. По-видимому, в состав входил известный плутократический элемент, поскольку общины, как правило, бывали представлены людьми богатыми, поэтому ассамблея носила не чисто демократический характер, а была скорее собранием общин, хотя в отличие от всех прочих, кроме самых недавних, парламентов, сюда входили и шудры, так же как кшатрии и вайшьи, следовательно, можно говорить о достаточно полном выражении жизни и ума народа. Тем не менее назвать этот орган верховным парламентом нельзя, поскольку он обычно не обладал фундаментальными законодательными полномочиями, которые превышали бы полномочия монарха, совета и городской ассамблеи, он мог издавать лишь правила и отдельные декреты. Этот орган должен был быть непосредственным орудием воли народа в координации различных сторон жизнедеятельности нации, следить за правильным выбором направления, за общим порядком и состоянием дел в торговле, промышленности, сельском хозяйстве, в социальной и политической жизни страны, принимая необходимые для этого постановления, добиваться прав и привилегий от монарха и его совета, давая или не давая согласие на действия суверена, а в случае необходимости активно противодействуя им, требовать прекращения порочного правления всеми средствами, открытыми для народных представителей. Совместно городская и всеобщая ассамблеи высказывали свое мнение по вопросам престолонаследия, могли сместить монарха, сменить династию, решив после кончины монарха передать престол другой семье, в отдельных случаях выступать в роли верховного суда, разбирая дела, имеющие политическую окраску, такие как государственная измена или нарушение правосудия. Решения монарха по любому вопросу государственной политики передавались этим ассамблеям, и их согласие было необходимо в таких делах, как особое налогообложение, объявление войны, проведение большого жертвоприношения, осуществление ирригационных проектов, и в прочих вопросах, затрагивющих жизненные интересы страны. Надо полагать, что обе ассамблеи заседали постоянно, поскольку ежедневно передавали дела монарху, монарх принимал их решения, которые после этого автоматически приобретали силу законов. Из общего обзора их прав и деятельности ясно, что ассамблеи выступали партнерами монарха, деля с ним суверенную власть, в чрезвычайных же обстоятельствах они наделялись еще и особыми полномочиями. Знаменательно, что император Ашока в попытке изменить дхарму общества действовал не только императорским эдиктом, но и обсуждал этот вопрос с ассамблеей. Поэтому, надо полагать, старинное описание двух органов власти, как исполнителей действий монарха, а в случае нужды – запретителей его действий, вполне оправданно.

Неясно, когда перестали существовать эти великие институты, еще до вторжения мусульман или в результате чужеземных завоеваний. Развал системы сверху должен был отделить монарха и его правительство, которое стало бы автократичным, оказавшись в изоляции и полностью контролируя крупные проблемы государства, от прочих составных социо-политической системы, которые продолжали бы управлять своими внутренними делами, как это и происходило до самого конца в деревенских общинах, утративших, однако, живую связь с общегосударственными проблемами, что в организации, построенной на комплексе общинных свобод и остро нуждающейся в координации своей жизни, не могло не привести к общему ослаблению. Как бы там ни было, но вторжение завоевателей из Средней Азии с их традицией личного и автократического правления, не знакомых с системой взаимных сдерживаний, должно было сразу уничтожить такого рода организации или даже то, что от них еще оставалось, – именно это и произошло во всей северной Индии. На юге индийская политическая система продолжала существовать еще несколько столетий, но общественные ассамблеи там уже явно были не теми, что в древности, а скорее представляли собой разного рода общинные органы, над которыми стоял высший орган власти, координировавший и контролировавший их. Эти менее значительные ассамблеи включали в себя органы, носившие некогда политический характер, некогда игравшие роль высших институтов управления клановой нацией, кулой, и республикой, ганой. В изменившихся условиях они сохранились уже без высших полномочий и пользовались лишь подчиненной и ограниченной властью в делах общины. Сохранилась и кула, семейный клан, но не в качестве политического органа, а как социо-религиозный институт, в особенности распространенный среди кшатриев, оберегавших традицию своего социального и религиозного закона, куладхармы, а в отдельных случаях и общинную ассамблею – кула-сангху. Общественные собрания, которые существовали в южной Индии вплоть до недавнего времени, выполняя роль былой всеобщей ассамблеи, действуя то порознь, то в унисон, видимо представляли собой варианты тех же органов власти. И в Раджпутане тоже семейный клан, кула, восстановил свою политическую роль и стал действовать, но уже в иной форме, без прежних институтов и без прежней тонкой культуры, хоть и сохраняя в значительной степени Дхарму кшатриев: отвагу, рыцарственность, великодушие и честь.

Куда более сильным элементом общественной системы Индии, развившимся на основе первоначальных четырех сословий – даже заменившим их в конце концов – и обретшим поразительную живучесть, постоянство и доминирующее значение, стал исторически сложившийся и доживший до наших дней, хоть и пришедший несколько в упадок, институт каст, джати. Первоначально институт возник из подразделения четырех сословий, обусловленного различного рода обстоятельствами. Брахманские касты начали делиться дальше по причинам религиозным, социо-религиозным и обрядовым, но также и по региональному и локальному признакам; кшатрии сохранились как единая каста, но разделились на различные кулы. С другой стороны, сословия вайшьев и шудр разделились на несчетное множество каст – в результате разделения экономических функций на основе принципа наследования. Помимо все более жесткого использования принципа наследования, закреплению функций за разными кастами могла способствовать, как в других странах, система гильдий, весьма эффективно действовавшая в городах. Но со временем система гильдий ушла в небытие, а заменил ее более общий институт каст, ставший повсеместно единственной основой для разделения труда. Каста в городе и на селе была отдельной общинной единицей – одновременно религиозной, социальной и экономической, которая сама решала свои религиозные, социальные и прочие проблемы, вела свои дела и судила своих членов при полном невмешательстве со стороны, только если затрагивались фундаментальные догматы Дхармы, обращались к брахманам, как хранителям шастр, за авторитетным истолкованием или решением. Так же, как кула, каждая каста имела собственный закон и правила поведения, джати-дхарму, и свою кастовую ассамблею, джати-сангху. Поскольку все институты в индийской системе построены на общинной, а не на личностной основе, каста тоже считалась единицей, которую принимали во внимание в политическом и административном функционировании государства. Равным образом, гильдии были самостоятельно функционирующими торговыми и промышленными общинными единицами, которые сами решали свои дела, имели свои ассамблеи, в одно время предположительно игравшие роль и органов городского управления. Правительства гильдий, если их можно так назвать, ибо они были чем-то большим, нежели муниципалитеты, впоследствии уступили место объединенному органу городского управления, в котором были представлены и ассамблеи гильдий, и ассамблеи всех каст. Касты, как таковые, не были непосредственно представлены во всеобщей ассамблее государства, но принимали участие в управлении местными делами.

Наиболее явными основами стабильности всей системы были деревенские общины и маленькие городки, но надо отметить, что они являлись не чисто территориальными единицами или удобным механизмом для осуществления избирательных, административных или иных политических и социальных задач – они неизменно выступали именно как общины с собственной органичной жизнью, с собственными правами и обязанностями, а не просто в качестве колесиков государственной машины. Деревенскую общину часто описывали как маленькую деревенскую республику, что едва ли можно считать преувеличением: каждая деревня в своих границах оставалась автономной и самодостаточной, ею управлял выборный панчаят и выборные должностные лица – иногда наследовавшие должность, – которые исполняли все административные функции, заботились о школах, полиции, судах, обо всех экономических нуждах, так что деревня жила собственной жизнью, как независимая и самоуправляемая единица. У деревень были свои способы улаживания дел между собой; группы деревень часто бывали объединены под руководством выборных или наследственных глав и тоже составляли естественное единство, хотя и менее жестко организованное. Столь же поразительна была организация индийских городков – тоже автономных и самоуправляющихся, руководимых собственной ассамблеей и комитетами на выборной основе, самостоятельно решающих свои дела и, так же как и деревни, направляющих своих представителей во всеобщую ассамблею царства. В прерогативы этих городских правительств входило все необходимое для материального и иного благосостояния горожан: полиция, судопроизводство, общественные работы, надзор за священными и общественными строениями, регистрация жителей, сбор муниципальных налогов и все вопросы, связанные с торговлей, промышленностью и финансами. Если деревенская община это маленькая республика, то город можно описать как более крупную городскую республику. Знаменательно, что правительства гильдий и столичные органы власти пользовались правом чеканить собственную монету, которым в принципе обладали только монархи и главы республик.

Нужно отметить существование общин и другого рода, которые хоть и не имели политического значения, но были, каждая на свой лад, самоуправляющимися единицами, ибо их существование демонстрирует сильную тенденцию индийской жизни постоянно и везде создавать общинные формы бытия. Одним таким примером может служить объединенная семья – форма семейной организации, распространенная по всей Индии и начавшая рушиться только сейчас, под напором современности – два ее основные принципа это, во-первых, совместное владение имуществом всеми родственниками-мужчинами и их семьями и, по возможности, совместное неразделенное проживание всей семьи под руководством ее главы; во-вторых, право каждого мужчины на равную долю имущества, оставленного отцом, в случае отделения и необходимости раздела земли. Сочетание совместности владения с четким правом личности на отделение иллюстрирует синтетический характер индийского ума и жизни, и признание фундаментальных тенденций, и одновременно попытка гармонизировать их, когда на практике они могли войти в противоречие одна с другой. Это и есть тот синтетический склад ума, который во всех компонентах индийской социо-политической системы пытается слить воедино на разные лады теократические, монархические и аристократические, плутократические и демократические тенденции в целокупность, которая не обладает чертами ни одной из них, но вмещает в себя их все, создать амальгаму либо при помощи системы сдержек и противовесов, либо при помощи интеллектуально выстроенного синтеза, но обязательно развить естественную внешнюю форму внутренних тенденций и характера сложного социального ума и темперамента.

На другом конце спектра, образуя аскетическую и чисто духовную крайность индийского жизненного ума, находится религиозная община, но и здесь мы видим коллективную форму организации. В первоначальном ведическом обществе не было места для Церкви, религиозной общины или духовного ордена, поскольку все общество представляло собой единое социо-религиозное целое, без деления на религиозное и секулярное, на мирян и служителей культа, и несмотря на все позднейшие перемены, индусская религия сохранила этот принцип, по крайней мере, в качестве своей основы. С другой стороны, рост аскетических тенденций со временем привел к некоторому разделению жизни религиозной и мирской, возникновению религиозных общин сильно способствовало становление таких религий, как буддизм и джайнизм. Буддистские монашеские ордена стали первым шагом к созданию организованных, чисто религиозных общин. Мы видим здесь, что Будда просто применил признанные принципы индийского общественного устройства к организации аскетической жизни. Орден, созданный им, планировался как дхарма-сангха, каждый монастырь, каждая религиозная коммуна жила жизнью единого коллектива, который существовал как выражение Дхармы и основывался во всех правилах, чертах, распорядке жизни на соблюдении Дхармы, как ее понимали буддисты. То было, как мы сразу видим, точным воспроизведением принципов и теории всего индусского общества, только с большей интенсивностью, возможной в чисто духовной жизни чисто религиозной организации. И дела свои буддистские монастыри вели на манер индийских социальных и политических общинных единиц. Орденская ассамблея обсуждала подлежащие обсуждению тонкости Дхармы и ее воплощения и принимала решения путем голосования, совершенно так, как это делалось в республиканских ассамблеях, но здесь существовали разные ограничения, предназначенные для избежания возможных зол избыточной демократии. Прочно укоренившуюся монашескую систему впоследствии переняла у буддистов ортодоксальная религия, но уже без столь тщательной организации. Религиозные общины тяготели, когда им удавалось превозмочь более древнюю брахманистскую систему, как например в ордене, который учредил Шанкарачарья, к верховенству над секулярным обществом, но они никогда не посягали на политические права, поэтому тяжба между Церковью и Государством отсутствует в политической истории Индии.

Из всего этого явствует, что вся жизнь древней Индии даже в эпоху великих царств и империй сохраняла свой первый фундаментальный принцип, и ее социальное устройство всегда представляло собой сложный комплекс взаимодействия самоопределяющихся и самоуправляющихся общин. Эволюция организованной государственной власти, возглавившей эту систему, была вызвана в Индии, как и в других странах, отчасти практической необходимостью в более жесткой и научно эффективной координации, чем та, которая была возможна – не считая малых территорий – при свободной природной координации жизни; отчасти же, и более императивно, потребностью в организованной военной агрессии, в обороне своей земли и в международных действиях, сосредоточенных в руках единой центральной власти. Развитие свободного республиканского государства могло бы привести к удовлетворению первой потребности, ибо в него был заложен потенциал становления необходимых институтов, но метод монархического правления с его большей централизацией власти, без сомнения, представлял собой более простой в управлении и более эффективный механизм. Что касается внешних задач, включающих в себя чуть ли не с самого начала чрезвычайно трудную проблему, которую веками не удавалось разрешить, – политическое объединение всей Индии, не столько страны, сколько континента, то республиканская система, лучше приспособленная для обороны, чем для нападения, вопреки отличной военной организации, мало на что оказалась способна. Поэтому в Индии, как и повсюду, в конечном счете возобладала сильная форма монархического правления, которая и поглотила все прочие. В то же время верность индийского ума своим фундаментальным институтам и идеалам сохранила основу общинного самоуправления, естественного для темперамента народа, и удержала монархическое государство от превращения в автократию или выхода за пределы собственно государственных функций, а также успешно помешала придать жизни общества механистический характер. Только после длительного периода упадка мы обнаруживаем либо исчезновение свободных институтов, стоявших между властью монарха и самоопределяющейся общинной жизнью народа, либо постепенную утрату ими значительной части былой власти и силы, после чего пороки личного правления, бюрократии писцов и чиновников, а также давление излишне централизованной власти начали серьезно о себе заявлять. Сочетание чужеземных вторжений и завоеваний с медленным упадком и разложением древней индийской культуры привело к краху значительной части старой структуры, к дальнейшему упадку и распаду, не оставившим возможности ни для возрождения, ни для перестройки социо-политической жизни народа.

Во времена, когда эволюция достигала пика, в великие времена индийской цивилизации существовала великолепная политическая система, в высшей степени эффективная и отлично сочетающая общинное самоуправление со стабильностью и порядком. Государство выполняло свои административные, судебные, финансовые и оборонительные функции без разрушения или посягательств на права и свободную деятельность народа и его органов власти, выполнявших те же функции. Царские суды в столице и в стране были высшими органами правосудия, координирующими отправление правосудия по всему царству, но не вторгающимися без нужды в дела деревенских или городских общин, поручаемые ими их собственным судам; государственная правовая система ассоциировалась с кастовыми и клановыми судами в качестве арбитра и требовала для собственного рассмотрения лишь дела особой криминальной важности. Подобное же уважение выказывалось и в отношении административных и финансовых прав деревенских и городских общин. Имперские губернаторы и чиновники в городке и на селе существовали бок о бок с губернаторами и чиновниками общественными, с главами общин и должностными лицами, избранными народом, с общинными ассамблеями, государство не ущемляло религиозные свободы, не вмешивалось в традиционную экономическую и социальную жизнь нации, ограничиваясь поддержанием социального порядка и необходимой координации богатого и мощного функционирования многообразных систем. Государство всегда понимало и блестяще использовало свои возможности как источника поощрения и поддержки архитектуры, искусства, культуры, науки, литературы, уже созданных коллективным умом Индии. Монарх был олицетворением достойного и могучего главы государства и главного орудия управления им – не сомнительной автократии или бюрократии, не машины, подминающей под себя или подменяющей собой жизнь – но великой и стабильной цивилизации и свободного и живого народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.