2. Парасексуальная революция: пейзаж после битвы

2. Парасексуальная революция: пейзаж после битвы

Существо событий, которые принято называть сексуальной революцией, состоит в том, что эротико-физиологическое удовольствие, всегда являвшееся средством, «приманкой» для продолжения рода, отрывается от своей основы и приобретает самостоятельное значение. Становится самоцелью. Репродуктивная функция взаимодействия полов вытесняется рекреационно-гедонистической. Тем самым пол, сексуальность в их природно-биологическом смысле отменяются. Органы размножения наличествуют, но «недействительны», вернее, действительны, но очень редко. Как аномия, когда, например, «просчитались». С точки зрения задачи продолжения рода образуется как бы тело без пола. А вообще, без «как бы». По определению Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ) «сексуальность – это способность рождения, продолжения рода». Оно совпадает с тысячелетними представлениями человечества о половой любви как причине жизни. На поддержание её такого предназначения были направлены и социальные регуляторы. Иные формы использования сексуальной энергии – внебрачные или внесемейные связи, проституция, порнография, нарциссизм, онанизм, гомосексуализм и т. п. рассматривались как отклонения от природы вещей и патология. Они осуждались обычаем, моралью и религией, преследовались юридически. Вплоть до предания смерти.

Отныне подобному отношению положен конец. Все эти аномии и патологии возводятся в норму. Не за них осуждают и преследуют, а преследуют и осуждают того, кто против них. Открытые либеральные общества провозглашают терпимость к любым способам сексуального удовлетворения, если они осуществляются по соглашению сторон и не причиняют вреда другим индивидуумам. Сексуальность больше не связывается с продолжением рода. Обычное интимное взаимодействие мужчины и женщины, даже если они вне семьи и с предохранением от нежелательных последствий, называется теперь «традиционным сексом». Иметь пол, действовать в соответствии с представлениями о ролевых функциях того или иного пола («быть мужчиной», «вести себя как женщина»), тем более, жить семьей – это традиция. То есть секс стал тем, что когда-то возникнув, не подкрепляется потребностями настоящего времени и существует по инерции. Что касается главной функции половых отношений – рождения детей, да еще в семье – эти, на фоне общего уровня сексуальной жизни чрезвычайно редкие акты, приобретают статус даже не традиции, а пережитков прошлого, на смену которым разрабатываются более прогрессивные, биотехногенные способы воспроизводства человека. Точнее, уже постчеловека. Которые, собственно говоря, и задают, «заказывают» тенденции разложения естественных форм продолжения жизни.

В связи с утратой полом своей сущностной природной роли, происшедшую сексуальную революцию правильнее называть контрсексуальной. Во второй половине XX века началась и длится до сих пор, все больше набирая силу Сексуальная контрреволюция. Оценивая же ее не с биологических или морально-религиозных позиций, а по социальному содержанию и в то же время, отдавая отчет в эволюционном значении возведения в норму побочных рекреационно-гедонистических форм эксплуатации сексуальной энергии, данный феномен может быть целесообразнее характеризовать мягче, реалистичнее – как парасексуализм. Сексуальная (контр)революция – это парасексуальная революция.

В более конкретном рассмотрении содержания новой сексуальности мы позволим себе опереться на итоговую статью одного из видных ее идеологов и апологетов[60]. Она замечательна как идейное начало сексуальной революции в плане ее переноса на российскую почву, а также образец обстоятельного и в то же время чисто эмпирического подхода к социально-антропологическим процессам. В ней представлен своего рода идеальный тип либерального сознания, озабоченного свободой индивидуума и совершенно не принимающего и не понимающего связи его судьбы с судьбой рода, перспективами человечества как целого. А те, кто эту связь видят, о ней задумываются и, не дай бог, не согласны с необходимостью «полной сексуальной реализации личности» предстают как традиционалисты, фундаменталисты и консерваторы. Противники всего нового и прогрессивного. Помеха цивилизации, «противящиеся воле истории».

Итак, что мы имеем в активе: «Нормализация гомосексуальности – первый случай индивидуально-групповых ценностей, не укладывающихся в прокрустово ложе полового диморфизма, тендерной биполярности и репродуктивной модели сексуальности. Постепенно такого же признания добиваются и другие сексуальные меньшинства (транссексуалы, трансвеститы, садомазохисты и др.[61] Существеннный сдвиг в сексуальных установках конца XX в. – нормализация аутоэротизма и мастурбации. Мастурбационная тревожность и чувство вины по этому поводу, отравлявшая жизнь бесчисленным поколениям мужчин и женщин, постепенно отходят в прошлое… Исключительно важной формой сексуального удовлетворения становится виртуальный секс, особенно для людей, которым по тем или иным причинам трудно реализовать свои эротические желания лицом к лицу… Меняются функции коммерческого секса (проституции). Чтобы понять это, нужно изучать и типологизировать не только и не столько сексработниц и учреждения сексуального обслуживания, сколько их клиентов». Остаются, правда, некоторые недоразумения с педофилами, так как они «вызывают сильную эмоциональную реакцию со стороны общества, которую консервативные силы часто используют для разжигания истерии в средствах информации. В спорах на эти темы зачастую непонятно идет ли речь о защите детей от сексуальных посягательств со стороны взрослых или их собственной пробуждающейся сексуальности»[62].

Несмотря на подчеркнуто объективистский стиль, текст явно напрашивается на восклицательные знаки – негодования (у традиционалистов и консерваторов) или ликования (у прогрессоров и либералов), которые читатель, в зависимости от убеждений, может поставить сам.

«Консервативные силы», отвергая плюралистический секс, обычно апеллируют к нравственности и Богу. Но для техногенного человека с его преимущественно сциентистско-атеистическим сознанием, это слова, к которым он относится безразлично или с пустым почтением. Ему нужны теоретические аргументы. Консерватизм не должен быть «тупым», опирающимся единственно на догмы практического разума. Теперь табу нуждаются в обосновании, по крайней мере, в знании последствий их разрушения. В знании итогов торжества «прав человека» как индивида для судьбы его рода, нашего дальнейшего бытия в мире. Какова объективная роль и на-значение «прав человека» для истории человечества. То есть в «метафизике», в философско-культурологической интерпретации. Сопротивление «смерти полов» должно развертываться в идеологию.

Почему надо осуждать проституцию, искренне недоумевают духовные рыночники: обыкновенная коммерческая сделка взрослых самостоятельных людей, для которой по гигиеническим соображениям надо бы предоставлять особые помещения, да и налоги собирать. Но в том-то и дело, что необыкновенная. Уже В. В. Розанов пытался объяснить таким людям «на их языке» (без морали), что на продажную любовь «нужно смотреть как на выделку «фальшивой монеты», подрывающей «кредит государства». Ибо она, все эти «лупанары» и переполняющие улицы ночью шляющиеся проститутки – «подрывают кредит семьи», «опровергают семью», делают «ненужным (осязательно и прямо) брак». Ну а уж «брак» и «семья» не менее важны для нации, чем фиск и казна»[63]. Поэтому бессмысленно одновременно ратовать за укрепление семьи, повышение рождаемости, воспевать высокие чувства и поощрять, пропагандировать «коммерческий секс». Плюрализмом здесь может обманываться тот, кто смотрит на мир не выше уровня расположения органов для осуществления этой коммерции.

Аналогично с остальными пунктами сексуального прейскуранта. Второй ход мысли заставляет признать, что любовь в пределах одного пола есть несомненное проявление кризиса человеческого рода, его распада, ибо если потреблять означает разделять и истреблять, то продолжение бытия любого феномена предполагает необходимость сохранения его единства и целостности. Взаимодействие и любовь, которые ничего не порождают, с точки зрения судьбы родового человека являются паразитическими. Третий ход мысли показывает, что мастурбация и виртуальный секс, контакты по смартфону вместо непосредственного общения, замыкая индивида в его собственной скорлупе, служат разложению остальных живых связей между людьми, в том числе даже внутри одного пола. Дело идет к тому, что никто никому будет не нужен – к аутосексуализму, который есть абсурд по определению. Считать все эти технические приспособления способом преодоления одиночества то же самое как верить, что принесенная алкоголику утренняя бутылка водки решает проблему его выздоровления. И т. д. и т. п.

Не надо быть большим философом для понимания, что вместе с технологизацией интимных отношений идут процессы потери людьми собственной идентичности, в конечном счете, этапы их самоотрицания. Гибельные для человеческой формы бытия, лишающие ее перспективы. Достаточно быть просто самостоятельным, не зашоренно мыслящим человеком. Хотя это, как видно по реакции на происходящее разложение сексуальности, самое сложное. Начинаешь сомневаться в сапиентности человека вообще. Что за «sapiens», если его носитель не хочет замечать очевидного, от имени учености топит все в неопределенных бессмысленных рассуждениях о «свободе» и как пятилетний ребенок лжет себе на каждом шагу. Хотя бы лгал другим, но это было бы слишком ответственно и по-взрослому.

Все неприятности традиционалистов и консерваторов проистекают от того, что они видят дальше своего носа и мыслят масштабами человечества, «в принципе», в то время как либералы и прогрессисты счастливо избавились от того и другого. Категорический императив Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать правилом всеобщего законодательства» часто отождествляют с так называемым золотым правилом морали: «Поступай так, как ты хочешь, чтобы поступали по отношению к тебе». Между тем они различны до противоположности. Категорический императив предполагает оценку собственного поведения не в свете выгоды и эквивалентного обмена, а в свете судьбы целого, к которому ты принадлежишь. Это тоталицизм. Его логика: я отвечаю за всех. Такова логика традиционализма. В сексуальном плане она запрещает все, что не ведет и не служит, тем более вредит сохранению идентичности человека, его бытия. Когда же говорят: да, я живу так, что если все остальные последуют за мной, то людской род прекратится, но я знаю, что они этого не сделают», то аборты, онанизм, гомосексуализм и т. п. могут практиковаться без всякого чувства вины. Это утилитаризм, ориентация на индивидуальную самореализацию. Его логика: «каждый отвечает за себя». Такова логика либерализма.

Парасексуализм паразитирует на сексуальности традиционалистов или не всегда последователен (позволяет себе консервативные отступления, вплоть до требования для себя самими не сделанных детей; какой цинизм и наглость!). Традиционалисты и консерваторы также могут быть непоследовательными, особенно в мыслях, но они хотя бы понимают значение своего поведения и чувствуют ответственность за него. Вопреки пропагандистской схеме они, а не защитники «свобод» воплощают общечеловеческие ценности. Очевидно, что с точки зрения перспектив человечества, парасексуализм не может претендовать на норму. Он всегда должен оставаться нарушением. Да и с точки зрения собственной судьбы: паразит, погубивший хозяина, погибает вслед за ним.

Критикуя эмпирическую сексологию за эгоизм и беззаботность в отношении антропосоциальных последствий сексуальной революции, мы должны признать, что И. С. Кон, наряду с безусловным одобрением ее достижений проявлял и некоторую обеспокоенность. На ясном небе парасексуализма есть два облака: 1) Огорчает как всегда Россия, где «идея систематического сексуального просвещения молодежи заблокирована совместными усилиями коммунистов, церковников и коррумпированных СМИ при активной финансовой поддержке американских фундаменталистов из так называемого движения Pro Life»[64]. И почему-то: 2) «Снятие и ослабление многих культурных запретов делает сексуальную жизнь более будничной и прозаической, подверженной манипулированию со стороны масс-медиа. Массовой сексуальной проблемой в конце XX в. стали скука и отсутствие сексуального желания – люди имеют все социальные и физиологические предпосылки для занятия сексом, но их просто не тянет к нему»[65].

В самом деле, почему? Тем более, что в подтверждение последнего, рокового для всех предыдущих рассуждений вывода, дается ссылка на результаты конкретных социологических исследований: по национальному опросу 1992 г. в Финляндии не испытывали сексуального желания до 20 % мужчин и до 55 % женщин. В Петербурге в 1996 г. отсутствие или редкость сексуального удовольствия признали 5 % мужчин и 36 % женщин (опять эта российская отсталость!). С тех пор (не)много воды утекло. Новых опросов мы не знаем, а может быть, их не афишируют, но по отдельным сообщениям ясно, что дело пошло дальше и в том же направлении разрушения потребности людей друг в друге, подготовке почвы для замены рождения биотехническим производством. Семьи уничтожаются посредством ювенальной юстиции, исходя из принципа «идеальной семьи»: если семья «не благополучна», проблемная и не может создать ребенку всех необходимых условий для комфорта, который определяется «извне», его надо из нее забирать. Т. е. семья должна быть разрушена. Никакие ценности родственных чувств, привязанности, часто сложной и противоречивой, любви, которая, как известно, существует «не по хорошу мил, а по милу хорош», не учитываются. По такой же логике можно действовать, где и когда угодно. Если ученик не отличник, вообще – проблемный, его надо лишать права на школьное образование; если фирма не показывает наивысших результатов, ее надо банкротить; если человек не ведет себя согласно государственным стандартам, его надо изымать из общества, сажать, например, в тюрьму; а если не идеально его здоровье, он плохо о нем заботится, курит и не покупает лекарства, то лучше убивать. И т. д.

Больше того. Хотя наш автор работал на передовых рубежах сексологии, он упустил, просмотрел, что уже в то время среди нового поколения его коллег и интеллектуально-культурной элиты мира начала распространяться идея отказа от секса вообще. «Если Ницше говорил, что Бог умер, то, наконец, можно сказать, что умер дедушка Фрейд. Сексуальные муки, так свойственные XX веку заканчиваются. Мы вступаем в постсексуальное время. Если раньше было: ресторан, дискотека, секс, то теперь: секс, дискотека, ресторан. Из фирменного блюда секс превращается в прелюдию. Когда говорят слово «наслаждение», это уже не так непосредственно связано с сексом. Нас ждут новые танцы и моды, соответствующие этой ментальности. А секс из доминирующего фактора, который определял наши сны и желания, станет просто одной из многих потребностей организма»[66].

Это не собственное открытие пиар-модного писателя. В постмодернистской литературе после объявления о конце всего, в том числе себя, стали говорить о «нулевом уровне сексуальности», «сексе без секреции и тела» и все громче звучит «реквием по сексуальности», что частично объяснимо пресыщенностью определенного слоя лиц, их суетным желанием эпатировать публику. С другой стороны, именно к такому результату ведет практика парасексуализма. Вслед за смертью традиционного секса умирает и лишенный природного смысла интерес к другому человеку. В любых ситуациях. Двигаются рядом как размагнитившиеся куски железа. Это называется «бесконтактная цивилизация». Самым главным препятствием для любви является отсутствие препятствий, говорили когда-то французы. Свобода реализации всех половых желаний ведет к измельчению и опошлению чувств, к их инфляции. Дело дошло до «fast love» (быстрой любви) как «fast food» (быстрого питания), установки бракоразводных автоматов (в течение 10 мин) и «медицинского секса». Пропагандируются особые позы для лечения простатита, почек, желудка и других внутренних органов. С целью укрепления иммунитета рекомендуется выделять «дни мастурбации» (больше его нечем укрепить; Куда смотрит Тот, кто «есть Любовь»: хотя бы их громом убило). Подавляемые культом эгоизма, оттесняемые на задний план денежно-карьерными целями, окруженные все более искусственным бытом, половые отношения теряют привлекательность, перестают быть ценностью. Психика притупляется и «организм не требует». Наступает своего рода сексуальная энтропия, запрос на компенсацию которой принимают незаконнные и узаконенные биопсихостимуляторы.

Любовь как духовное состояние в подобной среде становится анахронизмом. Вспоминать о ней почти неприлично. Ее обесценивание было критериальным признаком победы постмодернизма, точнее, посткультуры. «Постмодернизм, – писал один из его первых переносчиков на российскую почву, – это ирония искушенного человека, который понимает, что секс важнее сублимации»[67]. Как видим, автор удачно избежал парадокса лжеца, не произнеся отрицаемого слова. Сейчас, лишив всякого содержания, его беспощадно треплет масскультура, а в элитарных слоях оно жестко табуировано. Как сами любовные переживания. «Заниматься любовью» иногда все-таки нужно, полезно, но влюбиться – значит попасть в «эмоциональное рабство», что уже глупо.

Сначала любовь превратилась в «очищенный от предрассудков» секс, а теперь секс превращается в очищенную от предрассудков пара, транс, поли, а фактически контрсексуальность. И если привлекает, то в патологической форме гомосексуальности, педофилии, инцеста и т. д. Это все, если воспользоваться оценкой этих процессов Ж. Бодрияром, проявление аутосексуализма, когда влечение направлено не на партнера, а на себя. Общее духовное опустошение, эмоциональное выгорание, эгоизм и десоциализация как результат либерально-буржуазно-технологического вектора развития цивилизации – вот причина их распространения и популярности, даже моды на них. Это «предмостье», предшествие, «гости из будущего», когда любви и естественного секса просто не будет. Зомби ведь не любят, тем более роботообразные и «бессмертные» (роботы). А они на марше, их жаждут, к этому состоянию стремятся. Отсюда такое отношение к любви, еще недавно высшей ценности духа и сексу как ее основе: патология возводится в норму, считается прогрессивной и объявляется «правом человека», почти основным, а кто его не практикует, сопротивляется, тех подвергают отстракизму, объявляя носителями «фобий» и реакционерами. Ситуация в традиционной культуре – невероятная, непроизносимая, немыслимая. Если в начале XX века кризис любви усматривали в ее сведении к сексуальности и эротизму, то особенность начала XXI века в том, что сводить становится больше не к чему, кроме как к разложению. Нечего сублимировать – таков итог парасексуальной революции, среди тех, кто ею захвачен, на территориях, по которым она прокатилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.