Глава V. От Ламбарене до Самкиты

Время нашего плавания по реке будет распределено следующим образом: каждый день между шестью и семью часами утра гребцы садятся за весла и останавливаются около полудня предпочтительно у песчаной мели, где мы организуем стоянку. Эта остановка используется для обеда; между половиной второго и двумя часами мы снова пускаемся в путь; плавание должно завершиться к пяти часам дня, ибо важно устроиться на ночлег до темноты, которая в этих широтах наступает внезапно[277].

Итак, к вечеру уже выбрано место, и мы вытаскиваем пироги на песчаную отмель; бананы очищены и положены в «нептуны»; пойманная накидной сетью рыба и куры становятся нашим основным блюдом. После трапезы люди располагаются группками рядом с кострами и засыпают в своих накомарниках. Мы же, укрывшись в палатке, укладываемся на циновках и одеялах[278], констатируя, что сон приходит здесь гораздо медленнее, чем тогда, когда мы ожидали его в своих европейских кроватях.

Доктор Балле и Амон, к несчастью, заболевают: их организм не переносит вредоносных испарений, обычных в переходный период между сезоном дождей и сезоном засухи; я не питаю надежд на их немедленное выздоровление, и хотя на пирогах невозможно создать для них сколько-нибудь комфортные условия, мы собираем всю нашу волю, чтобы снова пуститься в путь.

Выбравшись из <лабиринта> островов, которыми усеяно ее русло, Огове свободно несет свои воды между двумя плотными рядами деревьев, чья гигантская высота убывает только при удалении от них на тысячу метров. Берега, то вытянутые по прямой линии, то описывающие дугу большого радиуса, создают впечатляющую картину, рамкой для которой служат очертания высоких холмов на бескрайнем горизонте.

Мы вскоре познакомимся с новым народом – бакале, чьи многочисленные селения раскинуты и справа и слева. Поскольку берега еще достаточно низкие, мы можем, прежде чем остановиться, видеть все эти ряды хижин, которые, как мне кажется, построены примерно на два метра выше максимального уровня воды при половодье.

Мы достигаем важного пункта торгового пути, где бакале, с одной стороны, получают европейские товары и откуда, с другой, отправляют свои собственные во внутренние <области страны>. Здесь всегда большое скопление туземцев. Могущественные вожди, такие как Мдинге[279], Каза, Нтамби[280], Алика, контролируют обширную торговлю своих подданных, а также ведут дела с коммерсантами из низовий реки[281].

Характер бакале еще более труден, чем у иненга и галуа. Ни одна торговая сделка не обходится без обмана, к этому добавляется еще их склонность к скандалам. Спор может перейти в драку, но это случается только тогда, если у них есть шанс победить: сильный соперник быстро обнаруживает их трусость и разрушает всю эту вздорную дипломатию.

<Надо отдать им должное> – бакале отличные охотники: они часто организуют облавы на слонов[282] и загоняют тех в ловушки.

Природное пристрастие этого народа к кочевой жизни подкрепляется во многом его религиозными представлениями или, точнее, дремучим суеверием.

Когда в какой-нибудь деревне случается несчастье, например, когда умирает вождь, бакале сразу же покидают свои жилища и плантации, чтобы поселиться в месте, которого еще не коснулся никакой злой рок[283]; понятно, что эти перерывы в земледельческих работах вкупе с абсолютным безразличием к тому, что производит земля, становятся причиной частого голода. Однако мало-помалу коммерческая значимость того или иного места принуждает к оседлости: выгода одерживает верх над предрассудком, и в таких деревнях, как деревни Мдинге, Алики и Нтамби, состав населения остается практически неизменным.

Можно только с большой оговоркой говорить о нравах бакале; скорее, речь идет об отсутствии нравов[284]. Муж, как только у него появляется возможность, спешит заработать на своей жене, и агенты факторий, к сожалению, не отказываются от подобных сделок. Все объясняется просто: поскольку агенты не испытывают никакого стыда, «беря комиссионные» в размере трех четвертей товаров с туземцев, последние прибегают к самому надежному средству, чтобы компенсировать потери.

Положение женщин здесь намного тяжелее, чем у иненга или галуа. Мы уже сказали, что бакале торгуют только с внутренними <областями страны>. Они уезжают группами, куда входят члены одной семьи, если можно назвать родственниками шуринов, чье число увеличивается с каждым днем; они следуют по узким туземным тропам, обменивают европейские товары на слоновую кость или каучук; затем, когда обмен завершен, возвращаются в свою деревню. Во время этих экспедиций мужчины не несут никакого груза, он распределяется между рабами и женщинами.

Нередко женщинам приходится нести от тридцати до сорока килограммов. Понятно, что они предпочитают оставаться в каком-нибудь селении в качестве залога, что случается, когда у их мужей кончаются товары. Мужчины уходят за новыми и отсутствуют некоторое время, а по возвращении отыскивают и забирают обратно отданных под залог жен. Те обычно не жалуются на пребывание у чужих; временные владельцы обращаются с ними относительно хорошо, тем более что женщинам позволяется принимать их ухаживания. Таким образом жены возмещают натурой процент с суммы, одолженной их законным мужьям.

Торговля бакале простирается достаточно далеко. Люди из Самкиты действительно добираются до земель бангве[285] к югу от страны оканда. Бангве же, в свою очередь, доходят до земель симбо[286] и окона[287].

Мы останавливаемся в деревне Нтамби и с удовольствием проводим послеполуденные часы в обществе господина Нассау[288], миссионера-протестанта из Америки[289]. В 1875 г.[290] он самостоятельно обосновался у бакале. Господин Нассау в отчаянии, что его миссия не приносит желаемых результатов в стране, где у его противников, агентов факторий, есть масса возможностей споспешествовать падению нравов.

Нам представляется случай оказать ему услугу. За несколько дней до этого некий вождь, которому другой поручил продать бивень, предложил собственнику слоновой кости недостаточное количество товаров; не согласившись с ценой, тот потребовал свой товар обратно. Чтобы дать ход делу, он задержал пирогу Нассау и заявил, что не возвратит ни ее, ни гребцов, пока не удовлетворят его ходатайство. Мы сумели, правда не без труда, вернуть все бедняге Нассау, который, впрочем, не очень удивился этому происшествию, вызвавшему у нас странные мысли о некоторых нравах туземцев. Согласно обычаям страны, третья сторона, которую таким способом вынуждают стать арбитром, должна использовать свою власть для того, чтобы вершить правосудие, а не для того, чтобы избавляться от чрезмерно назойливых просителей.

На следующий день[291] мы прибываем в Самкиту, где нам сообщают, что Марш только что покинул селение[292]. Ему так и не удалось избежать ссоры с туземцами, и он смог достать только одну пирогу[293], на которую погрузил часть своих товаров, а другую оставил под охраной двух сенегальцев.

Мы проводим четыре дня в Самките. Из-за болезни Балле и Амона мы не можем продолжать наше совместное путешествие; впрочем, я и сам против общего отъезда, поскольку не надеюсь на пополнение ресурсов в этой местности; я должен быстрее продвигаться вперед, чтобы добыть их для своего отряда.

Я слежу за устройством больных в одной из хижин, построенных Маршем[294], и оставляю им четырех лапто; они будут находиться там, пока я не пришлю за ними кого-нибудь из оканда.

Приняв все предосторожности, 18 января я покидаю Самкиту. Мое подавленное состояние мешает мне осуществлять полный контроль за десятью пирогами[295] и примерно ста шестьюдесятью участниками плавучего каравана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.