«Демоническая Мария» и Арагон
«Демоническая Мария» и Арагон
«Меня достаточно охотно обвиняют в том, что я восхваляю проституцию, — пишет Луи Арагон. — И не обходится без того, чтобы не подозревали, что где-то втайне я занимаюсь любовью. Что, разве не необходимо, чтобы я испытывал по отношению к этой страсти неудержимое влечение и огромное уважение и чтобы я про себя не считал ее единственной, так что никакое отвращение не могло оттолкнуть меня от самых простых и менее всего достойных алтарей? Не является ли отрицанием природы этой страсти то, что ее считают несовместимой с этим падением, с тем абсолютным отрицанием приключения, которое тем не менее остается моим собственным приключением, приключением человека, который бросается в воду, отказываясь от всякого маскарада, который обладает пикантным вкусом для того, кто его действительно любит? Разве ваши связи, ваши приключения, столь глупые, столь банальные, течение которых вы и не думаете прерывать даже тогда, когда в вашем беспокойстве не осталось и следа головокружения, разве эти несчастные средства с их добродетельными глупостями, стыдливостью и извечным характером есть что-то другое, чем то, что я нахожу в борделе, когда, проведя добрую половину дня на улице и ощущая все более возрастающее беспокойство, я наконец толкаю дверь моей свободы? Пусть счастливые люди первыми бросят в меня камень; им нет нужды в той атмосфере, где я ощущаю себя более молодым посреди потрясений, которые без конца выталкивали из моей жизни людей, с воспоминанием о старых привязанностях, которые все еще имеют власть над моим сердцем. Но благодаря чему человек, гордящийся привычкой к одному телу, может посчитать удовольствие, которое я нахожу здесь время от времени, когда, например, я в течение нескольких дней прибываю в безденежье, а после получения денег нечто вроде простонародного чувства бросает меня к девочкам, — благодаря чему он принимает это удовольствие за мастурбацию? Если что-то и является мастурбацией, так это семья».
Кто осмелится сказать, что он неправ?
Остережемся от суждений. Это очень сложная тема. Кто посмеет назначить границы для любовной дрожи, сферы для ласки и место для сладострастия? «Следует ли говорить об этом во славу или же во стыд человечеству? — спрашивает Барби д’Арвелли, который и сам был большим грешником. — В том, что называют желанием, возможно, с излишним презрением, есть бездны, настолько же глубокие, как и в любви».
* * *
Существовала мода на Восток. Она началась во Франции с египетской кампанией Бонапарта и усилила интерес к путешествиям на Средний Восток. Свобода нравов, которая там царила, сразу же околдовывала, а потому сначала Египет, а затем Магриб стали любимыми местами для путешествий, куда отправлялись как гетеросексуалы, так. и гомосексуалисты.
У Луи Арагона тоже была своя Кучук-Ханем. Правда, только в воображении, и звали ее — «Демоническая Мария»:
«Внизу, в свете неумолимого солнца этой пыльной страны, где поэзия принадлежит источникам и соловьям, он обнаружил перед собой присутствие этой черкесской дочери, приобретенной на рынке в Ширазе, ее белую кожу и черные волосы; она не говорила ни на одном из известных языков, кроме языка слез, а Шарль научил ее лишь нескольким словам, необходимым для любви, чья грубая для этих молодых нежных губ откровенность контрастирует с внешностью, которая вонует… и он называл эту рабыню своих объятий и своего удовольствия тайным именем, которое сама она понять не могла: Демоническая Мария».
Сто лет спустя парижский любитель пеших прогулок по имени Арагон также шлялся в волнующих местах, в которых так много великих теней сталкивались со столичными шлюхами.
Маленькая книжечка, которая очаровывает, подобно написанным в миноре произведениям Моцарта, описывает его ностальгию бродяги, навеянную пассажем Оперы.
Что нашел он в магическом месте, к которому уже прикоснулась кирка рабочего, занимающегося сносом старых зданий? Прежде всего это воспоминания юности, когда в этих местах происходили собрания дадаистов, которых приютили в кафе «Серта» сюрреалисты, изгнанные с Монмартра и Монпарнаса. Было там еще кафе «Ле Пти Грийон», где он проводил целые дни и где однажды, мучимый скукой, в зеркале торговца курительными трубками он заметил отражение Дизели, светловолосой ренановской шлюхи. Она потрясающе пела песни, им она научилась у отца, рейнского капитана. Мгновение спустя появилась Нана вместе с солнечным лучиком; его она прогуливала, как прогуливают собаку, прежде чем исчезнуть с ним на улице Шоша в гуле Отеля де Вант. Рука с выставленным указательным пальцем, нарисованная на белой эмалевой вывеске, загаженной мухами, указывала каждому его судьбу.
В этом рассеянном свете игра между смертью и любовью разыгрывалась ничем не хуже, чем в обществе девиц из Пале-Рояля. В переплетении сумрачных галерей, переменчивых, но всегда нежных, от полутьмы склепа в мрак сладострастия, девочки служили культу и смерти и любви одновременно, прогуливаясь с провоцирующими движениями бедер и остроугольными улыбками. Какое имеет значение, что возраст и красота не стоят на месте, какое имеет значение, что женщины подчас вульгарны и стары. В этом магическом месте им удается сохранить ту частицу загадки, что заложена еще в сексуальных переживаниях Арагона юности. Химеры, воздушные замки. Правда, где она? На чашу весов всегда немного надавливают. Без лжи воспоминание остается каким-то бледным, неосязаемым, постепенно выветривается, подобно запаху цветов. Буквально в несколько мгновений такой запах испаряется, не оставляя на коже ничего, кроме странного и немного неприятного аромата.
В галерее дю Барометр есть одна лавка, где торгуют носовыми платками. Справа и слева от двери без ручки — две витрины, витрины, в которых развешены невероятные квадраты из красного, синего и зеленого батиста, почти безвкусные, покрытые маленькими рисунками, мелкой вышивкой и с черной подшивкой. Вряд ли у кого-нибудь может возникнуть странная идея приобрести подобный товар… Но в темном коридоре напротив двери всегда можно кого-нибудь встретить; здесь нередко появляются одинокие гуляющие мужчины, и часто можно видеть, как они стоят, пытаясь принять безразличный вид.
Клиент входит. Это пожилой и весьма почтенный господин. Он оставляет за собой открытую дверь. Он, кажется, купил себе красный платочек для пиджака… но нет, это орден Почетного легиона. Продавщица снова склоняется над своей работой. Эта зрелая женщина источает достоинство торгового класса. Она в полном смысле комильфо («Comme il faut»), если бы не это беспокойство совы во взгляде, если бы не его пытливость, она вполне могла бы быть вашей матерью или домработницей.
Мужчина, стоявший неподвижно возле лавки, наконец, входит в нее. Они быстро договариваются. Цена бывает разной, в зависимости от класса, как на железной дороге. Возможно, он хочет обслуживания «по полной программе»? Загадка, но очень скоро дама исчезает с ним в комнате за лавкой. Смущенный посетитель, который только что собирался войти, останавливается и начинает ходить взад-вперед перед лавкой. Через четверть часа продавщица и клиент появляются. Все прошло быстро, он не захотел «по полной программе». Человек, ожидавший на улице, в свою очередь, входит, как только дверь лавки открывается, и все повторяется снова. Всегда эти пожилые господа. Когда стареешь, приходится часто сморкаться.
У заведения процветающий вид, так как дверь редко подолгу остается закрытой. Если хочешь войти, нужно лишь поймать подходящий момент.
Здесь также встречается множество других лавок. Парикмахерские, парфюмерные магазины, оружейные лавки, рестораны, поставщик вин его светлости герцога Орлеанского, а также ортопедист-бандажист, который владеет тремя языками и предлагает презервативы fur various enfermedados[13]. Между входом в кухню итальянского ресторана и входом в Современный театр табличка, украшенная следующей надписью: «Массаж на втором этаже». Темная лестница, это ты ведешь к счастью. На втором этаже слева читаем: «Мадам Жанна, массаж».
На звонок колокольчика приходит седая сморщенная помощница и впускает вас. Десять франков за то, что вы хотите от дамочки. Пересекая крошечную прихожую, в которой помещается всего два человека, вы слышите шум, доносящийся справа, но вас ведут налево через сумрачное парадное, осторожно, здесь ступенька, наконец, дверь, и вот вы в комнате. Дамы, проходите! В комнату входят две одетые женщины, вы выбираете одну из них, ту, что поменьше, блондинку с коротко остриженными вьющимися волосами и золотым зубом, виднеющимся сбоку. Другая испаряется. Пассия непринужденно обнимает и говорит: «Подожди, я только сниму мой кивер и тут же вернусь». Уходит. Комната грязная, ну и что из этого? Вас ведет сильное желание. Комнату почти целиком занимает широкая низкая кровать, и лишь несколько неустойчивых пыльных стульев со старой бахромой могут послужить вспомогательными средствами в предстоящем любовном сражении. (…)
Дверь открывается, и та, которую я выбрал, в одних чулках жеманно входит в комнату. Я раздет, а она смеется, так как видит, что она мне нравится. Иди, малыш, я тебя подмою. Ты не обидишься на меня за то, что вода холодная? Да, вот так, «оно» здесь. Очарование грязных пальцев, моющих мой член. У нее маленькие смешные груди, и рот ее становится очень фамильярным. Очаровательная вульгарность. (…) Женщина покорно выполняет мои желания, предвидит их и, мгновенно деперсонализовав мое желание, указывает на мой член, без обиняков прося меня, чтобы я дал ей то, что она любит.
«То, что они оставляют после себя, их чувственный кильватер, все это всегда разное сожаление, разный аромат, — признается Арагон. — Ночная иллюзия, свободный выбор, легкий и допускающий любые капризы. Первый встречный, словно настоящий багдадский торговец, может позволить себе предаться поэтической иллюзии, которая провоцирует желание, рожденное благодаря замеченной мимоходом тени трогательного силуэта. Проститутка перед общественным туалетом — и этого достаточно для Генри Миллера, этого якобы наивного человека, недавно высадившегося в Париже, чтобы произошло событие, которое начинается за пределами известного мира».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.