Предисловие

Предисловие

Вряд ли можно согласиться с алжирским писателем Катебом Ясином,[1] который, совершив хадж в 1949 году, предположил, что паломничество в Мекку лишь «жульничество». Осознание неизмеримого стечения верующих, движимых благочестивым энтузиазмом, чувство глубокого волнения, пережитое каждым паломником, все равно смоет любую клевету с этого ежегодного возвращения к Богу, в котором мне выпала честь участвовать в июле 1988 года.

Это — последнее совместное странствие людей, последняя религиозная эпопея столетия, эпопея человечества, около пятнадцати веков[2] вызревавшая в «жаркой тени ислама», как писала Изабель Эберхардт.[3]

Арабская литература долгое время черпала вдохновение в жанре Рыхли — рассказе о паломничестве в Мекку и к святым местам, указанным в Коране. Рихля принадлежит преимущественно к магрибской традиции и исходит из желания паломников поведать о собственных впечатлениях о Святой земле.[4] Духовный опыт и назидательные истории сплетались с беспорядочными свидетельствами и беспощадными обвинениями. Как правило, в них умаляется человек и возвышается Мекка.

Андалусец Ибн Джубайр и его соперник Ибн Баттута[5] оставили рассказы подобного рода, в них отражена двойственная природа Мекки, странное сочетание базарной площади и Святой земли, обители Аллаха и собрания людей.

«.. Это страна ислама, которая больше всего заслуживает очищения саблей и омовения грязью (…), страна Хиджаза, население которой пренебрегает честью ислама и посягает на имущество и жизнь паломников, — неистовствует Ибн Джубайр. — Они обращаются с паломниками так, как не обходятся с иноверцами-зиммиями. Они лишают их большей части припасов, которые присваивают себе, грабят их дочиста…»

«Население Мекки отличается благородством и необычайной щедростью по отношению к неимущим и слабым, совершенством натуры и, наконец, гостеприимством, с которым они принимают иноземцев», — восхваляет жителей Мекки Ибн Баттута.

Впрочем, для меня противоречивое представление о сердце ислама, которое порождают эти литературные пассажи, лишь добавляет ему привлекательности.

Как во всякой уважающей себя мусульманской семье, в доме, где я вырос, имелся ковер с изображением родного города пророка Мухаммеда.[6] Первое окно, распахнутое в мир, первое приглашение к путешествию…

Я откликнулся на призыв Востока, на призыв Корана, совершив малое паломничество (умра) в 1987 году. Я окунулся в терпкую атмосферу матери городов, я проникся ее непостижимым очарованием. Достигнув своей цели, я дни и ночи напролет бродил по бетонному лабиринту святого города, чтобы уловить пульсацию его повседневной жизни. Я находил покой в скромных, лишенных украшений мечетях, подкреплял силы в непритязательных закусочных; мое сердце раскрывалось навстречу призывам муэдзина, навстречу смутному гулу храма Каабы и Заповедной мечети. Затем я собрался в Медину, к могиле пророка.[7]

В 1988 году я вернулся в Мекку, чтобы закончить большое паломничество (хадж).[8] Я влился в течение уммы, вернувшись, таким образом, к истокам истории мусульманского мира, к его рассвету, к хиджре. Я шагал, бежал, молился. Я был охвачен величием ислама, тронут маленькими горестями людей, порой преисполнен негодования. Я наконец обрел Мекку рихли.

Париж, март, 1989 г.