Глава 9 Необходимое отступление

Глава 9

Необходимое отступление

Однако же у читателя может возникнуть законный вопрос и даже недовольство: что же это все такие плохие здесь оказываются – и придворные, и дворяне, и офицеры, и купечество? Ведь он, читатель, определенно знает, что все было не так. И дворянство было благородным, высокообразованным и утонченно воспитанным. И офицеры были – все роскошные гусары, скакавшие на борзых конях, красиво дравшиеся на поединках, устраивавшие веселые попойки и хранившие честь. И вообще, Россия была не такой! Есть один, мало распространенный, но очень важный вопрос: хотят ли люди знать историю? Ответ следует однозначный – конечно, хотят! В период перестройки какой шум поднялся по поводу отсутствия переизданий Карамзина, малодоступности Соловьева и Ключевского. Договорились до того уже, что в каждой семье должны быть Соловьев с Ключевским!

Согласимся, что было бы неплохо, если бы люди, пусть и не все, не в каждой семье (далеко не во всех семьях даже детективы читают), почитали если не «Историю России» С. М. Соловьева (уж очень громоздкий труд), то хотя бы «Курс русской истории» В. О. Ключевского. Вреда от этого не было бы. А польза… Нет, конечно, польза была бы. Да вот только истории своей эти читатели все равно не узнали бы.

И речь идет не о том, что каждый историк создает историю такой, какой он ее видит, и подчиняет ее своим взглядам, в том числе и политическим (В. О. Ключевский, очень не любивший самодержавие, при описании царствования Петра III опирался всего на два источника – «Записки» Екатерины II, свергнувшей и убившей мужа, и «Записки» Екатерины Дашковой, считавшей себя едва ли не вторым лицом в этом перевороте; насколько объективны «Записки» и той, и другой и насколько объективен Ключевский?). Речь идет о том, что все это – история государства. А нужна нам история людей. А люди, хотя и живут в государстве и испытывают на себе его тяжкое давление, всегда от него автономны или стремятся к этой автономии.

– Да нет же, – скажет читатель, – я знаю, как жили люди, какими они были, что их волновало. – А откуда эти знания? – последует вопрос. – Ну, – замнется читатель, – знаю… вообще…

Вот такой у нас получится разговор. Знаю – и баста.

Это бытовое, обыденное знание, рождающееся с течением времени от прочитанных книг и статей – художественных, научно-популярных, просто популярных, публицистических. Рождаемое художественным кино (большей частью ну очень художественным). Рождаемое телевизионными передачами, беседами, интервью. Кусочек видел там, кусочек слышал здесь, кусочек прочел в третьем месте. И сложилась мозаика: дворяне высокообразованные и утонченные, гусары веселые и дерзкие, офицеры благородные.

Очень забавно смотреть телеинтервью (или читать газетно-журнальные интервью) с режиссерами исторических фильмов и историческими романистами. Непременно следует вопрос: «Вы, конечно, много рылись (вариант – копались) в архивах?». Кто подобросовестнее обойдет вопрос молчанием или, на худой конец, скажет: «Да, я много читал…». А иные и сами выскакивают: «Я долго копался в архивах!».

Да полноте, нельзя в архивах рыться! Во-первых, никто не позволит, не допустит в архивохранилище «рыться» там. Дела тщательно пронумерованы, описаны, расставлены в определенном порядке по фондам и описям. Многие дела и целые фонды прежде составляли государственную (идеологическую, конечно, – какими были фонды Третьего отделения) тайну, и сначала тебе не каждое дело и не из всякого фонда выдадут в читальный зал (вплоть до того, что не выдадут дело из фонда, с которым ты уже работаешь, но не по твоей теме!), а потом еще проверят записи и не на каждую тетрадь дадут разрешение на вынос: профессионалы хорошо знают всю эту кухню архивной работы. А главное, среди сотен тысяч дел ничего не откопаешь, кроме случайных отчетов, ведомостей, отношений, доношений… Фонды личного происхождения не так уж многочисленны и не так много дают. Нет там дела, в котором черном по белому написано, как человек одевался, ел, думал, страдал, любил, презирал, ходил, садился и вставал, пожимал руки… Там нет человека, а есть политический деятель, деятель культуры и т. п. То есть кое-что можно найти, но все это – между строк частных писем, в дневниках и воспоминаниях, и чтобы вычитать все это, вовсе не нужно «рыться» в архивах: все это или опубликовано, или извлечено другими исследователями. Нужно только протянуть руку к книжной полке.

Но главное – не это. Главное – нам действительно не нужно историческое знание. Нам нужна мыслимая история, вымышленная, придуманная, удобная для нас, комфортная.

Человек – такое уж существо, что нуждается в идеале. Это желание может быть и неосознанным, но оно есть. Потому что самому хочется быть хорошим и в своих глазах, и в глазах других людей. И хочется, чтобы жизнь была хорошей. А для этого нужен некий идеал, эталон, к которому примеривают и себя, и жизнь. И идеал этот лежит в прошлом: реальная жизнь, настоящее, дает мало отрадных впечатлений, а будущее темно. Человечество всегда тосковало по прошлому, отдаленному или близкому, личному: детство, юность всегда кажутся легкими, безоблачными; кажется, даже погода в детстве всегда была хорошей. Так уж устроен человек, что он забывает все плохое. Иначе бы жизнь была невозможной. Например, если бы женщины не забывали тех мук, какие они испытывают при родах, жизнь давно уже прекратилась бы.

Нужен идеал личный. Нужен идеал общественный. Такой, который позволял бы переживать кризисы реальной действительности. И чем больше кризисов в настоящем, тем сильнее стремление найти идеал в прошлом. Такой, который позволит пережить эти кризисы. Мы живем в нищете и бесправии, погрязли в мелких обыденных делах, в заботах о куске хлеба, в пьянстве, лени, невежестве, невоспитанности. Нам нужно представление о себе – богатых, полноправных, благородных, образованных, воспитанных, трудолюбивых, о динамично развивавшейся и шедшей в блестящее будущее России, о пекущихся о народе царях и министрах, о благородном дворянстве, честном купечестве, блестящем офицерстве, и нам желаемое выдают за действительное. Мы сами желаемое выдаем за действительное.

Вот книжка о русском дворянстве. Не буду называть ее: она типична. Сначала автор цитирует историка права и общественного деятеля К. Д. Кавелина, который «считал, что поколение людей александровской эпохи «всегда будет служить ярким образцом того, какие люди могут (курсив наш. – Л. Б.) вырабатываться в России при благоприятных условиях». А далее автор пишет: «Можно сказать, что в дворянской среде развивались и совершенствовались (курсив наш. – Л. Б.) те качества…» и т. д. Кавелин (а где гарантии, что он абсолютно прав? Он не застал Александровской эпохи) только считал, что люди такого типа могут вырабатываться, а автор уже утвердительно пишет, что эти качества развивались. И это не единственный случай подобных передержек, вполне добросовестных передержек: автору хочется, чтобы так было.

Во всех сословиях были некий идеал человека, нормы воспитания и поведения. И была житейская, часто неприглядная, приземленная мудрость. И обычный, средний человек оказывался где-то посередине между этими идеальными нормами и отнюдь не идеальной жизнью. Идеальные нормы находили воплощение в правилах хорошего тона и в художественной литературе – в виде положительных и отрицательных образов. Например, в качестве, так сказать, квинтэссенции можно привести «Недоросль» Фонвизина: с одной стороны – Стародум, Правдин, Милон, а с другой – Простаковы и Скотинин. Но мы-то ведь должны понимать, что это крайние выражения идеала и его противоположности. А обычный человек не был ни героем, ни злодеем. В нем было немножко героизма, немножко злодейства, немножко подлости и чуть-чуть благородства, и, в зависимости от жизненных обстоятельств, в обычном человеке перевешивало то одно, то другое. Человек знал, что в нем все должно быть прекрасно: и душа, и тело. Но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают: не одни, так другие. А в общем, это был обычный человек. Тот, из каких и состоит нация.

Обывательское представление о повседневной жизни, о людях прошлого, которое так тешит людей нашего времени, и составилось исподволь из романов XIX в. да по кинофильмам ХХ в. Но ведь Тургенев, Толстой, Писемский, Лесков создавали образы, в которые вкладывали свои определенные идеи. Современники Л. Н. Толстого упрекали его, что Наташа Ростова – вовсе не женщина из первой четверти XIX в.: это женщина, какой бы Толстой хотел видеть свою современницу. А мы читаем «Войну и мир», даже изучаем специально в школе «образ Наташи Ростовой» и пишем о ней сочинение, а потом думаем, что знаем людей прошлого. А кино… Да ведь у кинорежиссеров знание такое же обывательское, как у всех. Не думайте, что они специально десятилетиями занимаются историей как профессией («роются в архивах»): они обычные люди. И они воссоздают историю или такой, как ее представляют по изученному в школе «образу Наташи Ростовой», или такой, какой бы им хотелось, чтобы она была. Например, такой, какой ее изобразил Никита Михалков в «Сибирском цирюльнике». Эти творческие люди в ответ на упреки в неточности говорят: «А я так вижу! А мне так нужно!» – и баста. И они правы. Они действительно создают художественный образ, то есть вымышленный. А потом обыватель, просмотрев десяток кинофильмов, утверждает, что уже все знает.

Задача исторической науки и состоит в том, чтобы показать этого обычного, среднего человека в обстоятельствах его повседневного бытия – со всеми его мелкими подлостями и мелким благородством. А идеальных людей старой России пусть другие показывают: романисты, журналисты, кинематографисты. Им это по штату положено – воплощать идеалы в образах.

А что касается того, что аристократия, офицерство, купечество изображены здесь не такими, какими их хочет видеть читатель, так что же делать: не такими их видели современники и даже сами аристократы, офицеры и купцы, отнюдь не певшие осанну своим «братьям по классу», подобно нынешним сладкопевцам. Ну, не нашлось у мемуаристов для них светлых красок, что же делать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.