Действие второе

Действие второе

Картина первая

Походная ставка знаменитого тюркского вельможи, хана Айдына, близкого родственника Аттилы и его доверенного лица. Сюда прибывает Аппий. Стража останавливает его на подходе. После необходимых формальностей Аппия провожают в шатер Айдына. Тот предлагает ему разделить ужин. Постепенно у них завязывается важный и очень опасный разговор, за который можно было сложить голову. Суть его раскрывает откровение хана Айдына.

Хан Айдын (громко). Я ненавижу римлян. Однако жизнь научила меня, что без законов нет порядка в государстве. Римляне считают; что наше «неуправляемое варварство» несовместимо с законами. Нет, это ваши законы несовместимы с нашими адатами. Ваши законы рассчитаны на всех. Они позволяют держать в одной узде и знатного, и раба, и даже тех, кто не верит в Бога Небесного. Мы живем среди вас, повелеваем вами, сила на нашей стороне. Но законы… У вас правителем может стать любой, даже сын бывшего раба. У нас – только человек царской крови, потому что власть царя дана ему от Бога.

Многозначительная пауза. Чувствуется, что Айдын колеблется – говорить или нет. Наконец он встает, подходит вплотную к Аппию. Говорит, глядя ему в глаза.

Я хочу создать великое государство. А для этого нам нужны новые законы, они есть у Рима. Я – за возрождение римского права. Но руками тюрков!

Аппий (с изумлением). Так вы за тюркский Рим?

Хан Айдын (твердо). Вот именно! Я горячо желаю стереть само имя «римляне» и преобразовать Римскую империю в Тюркскую. Представьте себе, я – за тюркский Рим! Пу сть потомки свяжут с моим именем возрождение Рима, а не его разрушение.

(От автора.) В этом диалоге суть нашей пьесы, потому что она, в конце концов, не об Аттиле. Она о том, куда исчезли «варвары» в Европе. Из этого важнейшего диалога, который будет все-таки диалогом об адатах и законах (!), зрителю станет понятно, почему, побеждая, армия Аттилы таяла на глазах, как снег весной, почему на сторону Рима тюрки переходили не семьями, а целыми ордами.

Хан Айдын, как и другие вельможи из ближайшего окружения Аттилы, понял: их общество слабее римского. Адаты, которые регламентировали поведение тюрка, не сковывая его свободы, здесь, в Европе, стали оковами. Оковами в первую очередь для Аттилы – раба обычаев, отменить которые он не имел права. Царь и повелитель народа был самым несвободным человеком в обществе. Он отвечал перед Небом, от которого получил власть. Этим и отличался царь от своих подданных, которые были простыми смертными.

Чувство свободы, с которым жили тюрки, высочайшее благо, дарованное Небом, в Европе превращалось во зло.

И Аттила был бессилен… «Каждый батрак мечтает стать баем, а каждый бай – Ходаем» (богом. – М. А.), гласит по этому случаю тюркская пословица.

Ведь ушедшие ханы по законам Рима становились почти независимыми правителями, им давалось право жить по своему усмотрению на отданных в их владение землях, приглашать сюда свои орды и родственников. Так на территории Римской империи появились тогда «поместья», которые потом назовут графствами, герцогствами, княжествами, королевствами, а их правителей – феодалами, королями.

В пьесе речь идет о корнях трагедии, с которой столкнулся тюркский мир, покинув Алтай… Свобода сгубила его. Люди, почувствовав волю, стали уходить от своего царя, и тот безропотно отпускал их на все четыре стороны, не смел даже противиться… Почему?

Да потому что адат разрешал тюрку выбирать хана, которому хочешь служить! Некоторые (и их становилось все больше) выбирали Рим. И ничего нельзя было поделать. Отменить самоубийственный адат Аттила не мог, не имел права. Больше того, обязан был следовать ему. Отсюда полная беспомощность его власти, несмотря на военный триумф.

Дальше – больше. Беда кралась незаметно, без звуков фанфар: кто-то вдруг усомнился в Тенгри, кто-то уже присматривался к европейским богам, подумывал о новой Церкви. Свобода выбора оказалась губительной и здесь, в духовной жизни… Рим заранее готовился к приему новых римлян. Император специально ввел закон, названный им «Гостеприимство», он включал в себя целый кодекс законов.

Римляне не скупились, делали все возможное, чтобы тюрки стали полноправными гражданами империи. Их наделяли землей, брали на службу в армию, давали права, которых не было у коренных римлян. Разрешали все… Половину своего имущества римляне по закону теперь отдавали новопоселенцам. Одно это уже говорит о том, что творилось тогда в империи.

Прежде строжайший закон карал смертью за браки с тюрками, теперь его отменили. Смешанные браки приветствовались. Началась мода на тюркскую одежду, которая теплее и удобнее. Тюрки, эти «дикие варвары», вошли в свиту императора, заняли ответственные посты в государстве… Один из современников тех событий, потомственный сенатор, оставил такие печальные строки: «Титул сенатора, который в античные времена казался нам, римлянам, вершиной всех почестей, превратился из-за этих белокурых варваров во что-то жалкое»…

Неузнаваемо менялся «Вечный город».

Наши герои за ужином вспомнят о бургундах (самой многочисленной орде, покинувшей своего царя еще до прихода Аттилы к власти): они родом были с Байкала, с земель близ хребта Бургунду, получили от Рима землю в Галлии, поселились там, назвав ее в честь далекой родины, ханство Бургунд… Савойя, Прованс, Лангедок, Каталония, Равенна, Тулуза, Бордо, десятки других провинций и городов появились в Европе в Средние века, все они связаны с тюрками, с их историей.

Ведь придя в Европу и узнав ее жизнь, вольные по духу всадники поняли неочевидную истину – следование законам предков убийственно в первую очередь для государства и царя.

Хан Айдын. Приняв римское гражданство, мы освободимся от адатов, как от вериг мы построим новый Рим, который будет жить по законам старого Рима.

Аппий. Нет, как раз нет, перейдя на сторону Рима, вы обновите не себя, а Запад, который превратится в вашу новую родину. Сложится великий союз старой и новой Европы, сообща мы положим к его ногам весь остальной мир.

Вот две ключевые фразы из диалога Айдына и Аппия. Восклицание Айдына – камертон звучания пьесы, самый высокий ее звук. Ответ Аппия – демонстрация его дьявольской дальновидности. Они центральные в пьесе, красной нитью пересекают сюжет, ибо из них видно, как тюркская культура с IV века начала превращаться в европейскую культуру, как она своими корнями мощно врастала в нее. К сожалению, видно и другое – как неколебимая прежде вера в Бога Небесного (дух тюрка) стала крошиться: предали Тенгри и перестали быть тюрками!

В шатер Айдына входят несколько тюркских вельмож, позванных ханом. Они, как и Айдын, не заговорщики, они не собираются переходить на сторону Рима. Но старая жизнь их уже не устраивает. У всех на языке один вопрос: «Как там, у вас в Риме?» Однако Аппия не занимает пустой разговор. Он умело направляет беседу в нужную сторону.

После нескольких пустых фраз собравшиеся начинают перетирать косточки Аттилы и делают это с явным удовольствием. Им не нравится, что Аттилу теперь величают Бич Божий. Новое имя царя раздражало, потому что сеяло страх. Еще бы, Аттила начал рубить головы изменникам и находить себе оправдание.

У многих услышавших «Бич Божий» теперь портилось настроение.

С подачи Аппия вспомнили Византию, данника Дешт-и-Кипчака, где тоже перебежчиков наделяли землей, принимали на службу в армию императора. Вспомнили, как Аттила потребовал от византийцев объяснений. Посольство греков прибыло по первому его окрику. Греки, стоя на коленях, в придорожной пыли, обещали сидящему на коне Аттиле вернуть перебежчиков. Они шли на все, лишь бы не гневить Аттилу.

Тогда Константинополь сжимался при каждой тучке, приходившей с севера… Без улыбок в шатре Айдына вспомнили об этом событии.

Аппий (вроде бы внезапно). А собственно, что такое Бич Божий? (Выдерживает многозначительную паузу.) Ни-че-го.

Все опешили, очень удивил этот римлянин, который, как выяснялось, лучше самих тюрков разбирался в тонкостях тюркских душ. Действительно, жизнь во дворце Аттилы научила Аппия многому, в частности, пониманию духовной культуры своих врагов. Эту науку он усвоил лучше других наук.

Аппий (продолжает громко и уверенно). Бич – это же не орудие Бога, Его орудие – слово. Дух и слово! Если Аттила согласился с новым именем, значит, его посещает страх. Он не уверен в себе. (Добавляет тихо, но твердо.) Мы поможем ему потерять себя окончательно.

Хан Айдын (словно прозрев). Да-да, верно, при дворе говаривали, что кто-то из бояр придумал ему это новое имя, чтобы пугать им.

Аппий. Вам неизвестно главное. Об этом шепчутся при дворе. Один монах предсказал Аттиле будущее.

Хан Айдын (сволнением). Что сказал монах?

Аппий (с иронией). Монах ограничил во времени небесную миссию Бича Божьего. Он так и сказал: «Ты Бич Божий, Палица Провидения. Но Всемогущий Господь ломает орудия своего Возмездия по воле своей и перекладывает свой Меч из одной руки в другую по замыслу своему. Знай же, что побежден будешь в битве с римлянами, чтобы постиг ты, что не от земли происходит твоя сила».

На лицах присутствующих потрясение, смешанное с ужасом. Аппий, убедившись, что достиг желаемого, прощается и покидает шатер Айдына. У же на выходе оборачивается к вельможам.

Аппий (многозначительно). Жду вас в Риме.

Картина вторая

451 год. Утро после битвы. Площадка у походного шатра Аттилы на фоне необъятной равнины. Это Катала унские поля. Вдали виднеется огромный холм. Аттила со своим военным советом слушает донесение разведки из лагеря римлян. Тайное становится явным: вчерашнее столкновение гуннов с римлянами не случайно. Все спланировано заранее. Готовится большое сражение, и возглавит его Аэций – бывший союзник Аттилы.

Аттила (невозмутимо). Разведка, где готовится сражение?

Хан Арда (встревоженно). На Катала унских полях, вблизи холма, занятого римлянами.

Аттила (заинтересованно). Разведка обследовала эту местность?

Хан Арда. Да, мой господин. Место отлогое, прорезано балками, гиблое место. Конницу там не развернуть. Ставка римлян на холме. (Кивает в сторону огромного холма.) Для твоей ставки он отвел место в низине – ты не сможешь увидеть битвы. (НалицеАрды появляется нерешительность. Продолжает после некоторой заминки.) Разведка также выяснила, где в настоящее время пребывает Аппий.

Аттила вопросительно смотрит на хана Арду. Повелевающим взглядом требует продолжать.

Аппий находится в ставке Аэция. Он принял его сторону.

Аттила отвечает не сразу. Молчит в раздумье, обращает взор к Небу, мысленно советуясь с Ним.

Аттила (твердо). Ну что ж, где гуще трава, там легче косить. Пусть будет, как они хотят. Принимаю их условия. (Продолжает уже тихо, для себя.) И готовлюсь к любому исходу боя…

Аттила встает, в задумчивости ходит по сцене. Члены военного совета с напряженным вниманием наблюдают за его движениями.

Царь знаком дает понять, что совет не закончен, и уходит в шатер. Ему надо еще раз все обдумать. А военачальники между собой обсуждают детали боя.

Ведущий. Такого ответа военачальники ждали, они не удивились. Был адат, по которому нельзя уходить от сражения, если о нем объявлено, пусть даже сражение будет заведомо проигрышным и приведет к истреблению родичей. Аттила не мог что-либо изменить. Ибо на все воля Божья, которую несет Небесная заступница Умай – Божья милость… А другой защиты, собственно, и нет.

С верой в Высший, самый справедливый на свете Небесный суд жили тюрки.

Между тем мир готовился перевернуться. Сбывались худшие пророчества: армия Рима, превосходя числом, на Каталаунских полях получала и тактическую инициативу, что, естественно, не радовало тюркского царя…

Рим долго и иску сно провоцировал Аттилу, но открыто идти на него остерегался. Все-таки царь – посланник Бога – о том, высшем, предназначении Аттилы знали даже враги. Римляне вели хитрую политику, которая сетью интриг окутала Европу и лишала Аттилу привычного стратегического простора. Теперь приготовления закончились.

Начиналась битва, равной которой не было в истории человечества – объединенная армия всей Европы против тюрков. Сотни тысяч человек становились по воле Рима марионетками на сцене этой войны. И возглавлял их Аэций – человек, которого Аттила считал своим другом!

Их дружба зародилась еще в те времена, когда Аэций, отданный в аталычество, жил при дворе Аруга (дяди Аттилы). За годы, прожитые у тюрков, тот прекрасно изучил их язык, правила жизни, постиг секреты военного искусства. Чтобы упрочить дружбу, Аэций отдал в лагерь Аттилы своего сына на воспитание. Аттила не сомневался в этом человеке, а честолюбец и интриган умело использовал их отношения для достижения высших постов при дворе римского императора.

Этот многоопытный человек подкупил и переманил тысячи воинов Аттилы, возглавил римское войско. Он стал главным начальником кавалерии и пехоты, в его руках находилась вся военная власть Западной империи. Конница Аэция не уступала, а с учетом пехоты превосходила силу противника. Коварные римляне орудовали против Аттилы, просчитывая наперед все последствия. И не просчитались!

В конце концов сложилось так, что за Рим теперь воевали тюрки! Они! Боевому искусству которых обучил сам Аттила. Таков был итог политических интриг… Годы, проведенные Аэцием у тюрков, не пропали даром. Место для сражения на Каталуанских полях он выбрал, отлично понимая, что оно не для всадников, привыкших к простору. Знал он и то, что Аттила не откажется от продолжения битвы. Гордость не позволит ему. И самолюбие… Все учел этот расчетливый хитрец в одежде римского главнокомандующего.

Картина третья

Царь сидит в шатре, на походном троне, в одиночестве. Мысли его блуждают: он не знает, что делать.

Монолог Аттилы (тезисы). С гневом обращается к самому себе: мол, «у стал жить в грехе на шаткой земле, не могу открыто смотреть на Небо. Как жить против воли Бога?»… По адату до начала битвы он имел право отказаться от царской короны и тогда принять добровольную смерть. Оставаясь же царем, он не имел права уступить в намечаемой битве, тогда его ждал бы позор, а это для настоящего тюрка хуже смерти.

«Грешен я, смолчал однажды и живу с тех пор против воли Тенгри, несу не свой грех на короне… Не у стоял, соблазнился. За это всю жизнь сгибаюсь под не своею ношею… Ночью опять видел брата Бледу. Законного нашего царя! Он опять улыбался и молчал. Как в детстве. Он всегда молчал, бедный мой брат. Всегда улыбался… Мстить, наверное, хочет… или предупредить о чем-то. Не знаю. Только уходит земля из-под ног моих, будто ступаю по болоту. Все ненадежно. Во мраке живу, Вечного Синего Неба не вижу».

Ведущий. Своей коварной политикой Рим с Византией доводили Аттилу до бешенства. Он не мог положиться ни на одно из их обещаний и тем более доверять им. О чем говорить, если император Феодосий II самолично включил в состав посольства (оно показано в первом действии. – М. А.) убийцу! Внешне покорные и раболепные, они не признавали правил, которые были незыблемыми для тюркского царя.

Человека, призванного умертвить Аттилу, разоблачили. Но Аттила простил и императора, и убийцу. Он, вверивший свою судьбу Небу, не ошибся в Его справедливости. Император Феодосий ненадолго пережил свой позор и умер после падения с лошади.

И что же? Сменивший его Маркиан вовсе не воспринял смерть предшественника как Божью кару. А благородство Аттилы расценил как слабость и попытался отказаться от уплаты дани. Аттиле, видевшему в европейских правителях своих данников, а значит, почти рабов, все труднее давалась внешняя сдержанность. Как трудно быть царем… Он – царь – постоянно находил себя не на царском месте – униженным, осмеянным.

По всему следовало наказать опрометчивого преемника Феодосия. Но перевесило письмо от Гонории, сестры римского императора Валентиниана, которую фактически держали в заточении «в состоянии девственности ради чести дворца». Гонория передала Аттиле кольцо, признавалась в любви к нему и просила освободить ее от деспотизма брата. Она умоляла царя тюрков предъявить на нее права как на свою законную невесту.

Что это было, новая ловушка или вправду любовь? Аттила опять не знал. Но кодекс чести диктовал прийти на помощь слабому. Он двинул свои войска на Запад, требуя руки Гонории.

И оказался в ловушке. Битва, которую навязал ему Аэций, не сулила ничего хорошего.

«Что, отвернулся Тенгри?! – в который раз спрашивал и спрашивал себя Аттила. – Что, если вправду Небо отвернулось от меня, царя? И это моя последняя битва? Проиграю, заплачу за обман, будет по адату. Я не боюсь смерти, боюсь позора, он страшит… О чем это я говорю? О поражении? Нет! Нет! Не бывать ему! Не слушай меня, Господи, когда прошу о чем-либо несогласном с Твоею всеблагою волею! Не внемли мне! Не внемли!»

Тяжелые мысли уже давно не покидали Аттилу, предчувствия лишили сна, царь жил с истерзанной душой, без Вечного Синего Неба. Измены плотным кольцом окружили его. А теперь он должен был начинать действовать. Но как?

Вот откуда его по-человечески понятные слова, вызывающие сострадание: «Устал бродить по болоту… Господи, помоги дожить отмеренное». И тут же крик души, почти животное заклинание: «Не внемли мне! Не внемли, Господи!»

В том противоречии скрыт трепет души тюркского царя, она у него металась меж двух огней – адатом и собственными чувствами, обжигая себе то правое, то левое крыло.

В монологе царь ищет поддержку не царской власти, а в первую очередь себе, своей трепетной душе, не решаясь напрямую обратиться к Господу. Царь, и только он один, сознавал глубину смуты, что посеяна им самим, смуты, которая привела к разладу, к гибели вольное общество. Однако ни мудрые бояре, ни бесстрашные воины, никто посоветовать царю ничего не мог. Ведь молчат адаты! Как быть?

Аттила (громко, с отчаянием). Как поступить? Что готовит новое утро? Праведным ли будет мое решение? Повторяет словно про себя слова данной им когда-то царской клятвы.)

Лук есть у меня,

И стрел у меня много,

Словно звезд на небе.

Не отдам свое царство врагу.

Буду охранять священное свое царство в священное утро,

А если утро окажется неправедным,

Не сочту его за праведное.

Намечаемая битва на Каталаунских полях должна быть битвой против самих себя – против сородичей, перешедших на сторону Рима. Вопиющая ее несправедливость состояла в том, что совершившие предательство предателями не считались. Греха в их поступке не было, даже осуждать их было нельзя. Они поступили по адату!

Картина четвертая

Аттила выходит из шатра к ожидающим его членам военного совета. На лице царя читается решимость.

Аттила (решительно). Что ж, будем драться! И драться, не щадя никого. Обсудим детали.

Ведущий. Аттила был уверен, оставшееся войско предано ему до последней капли крови, пойдет в бой по первому кивку полководца, но его требовалось сделать другим, лишь внешне напоминавшим прежнюю армию. Ядро его составят «бессмертные», отряды личной охраны царя, только они могли выдержать удар превосходящего противника и не побежать. (Своим названием они обязаны тем, что погибшего заменял новый воин, поддерживая число бессмертных постоянным.)

Их высшее мастерство давало Аттиле шанс на победу.

Это раньше войско тюркского царя терялось за горизонтом, говорили, его тьмы и тьмы, ныне считали каждого всадника… Аттила, великий полководец, принял решение преподать урок искусства боя, победить не числом, а умением, но об этом никому сказать не мог, опасаясь предательства.

Аттила. Царь возвышается над всеми и печется обо всех. (Пауза. Продолжает с печальной улыбкой, понятной только ему.) Печется даже о предателях…

Аттила кивком показывает, что военный совет окончен. Все расходятся, озабоченно переговариваясь. Не уходит только хан Арда. Он стоит около шатра, ожидая разрешения заговорить. Аттила вопросительно смотрит на него, знаком позволяет говорить.

Хан Арда (осторожно, но настойчиво). Повелитель, адат велит спросить у провидца: последуй совету ушедших. Без его слов мы не можем идти на войну.

С тяжелым сердцем Аттила обратился к провидцу Зарезали и сварили самого крупного барана. Провидец, взглянув на лопатку животного, в ужасе отшатнулся. Весь его вид предрекал беду… Кто знает, не получил ли гадатель подарок из Рима? Рим никогда не скупился на щедрые подарки, чтобы посеять смуту…

Так, с помощью коварства еще до начала битвы Аэций ходил в победителях. Рим был уверен, что перед ним уже армия, лишенная духа, а это, как известно, половина победы.

…Аттила в глубине души, возможно, и жалел, что принял условия Аэция. Но теперь после принятого решения не имел права показать это. С подчеркнутым хладнокровием он готовился к бою на Каталаунских полях. «Все во власти Неба», – тихо произнес царь.

Картина пятая

Предрассветное утро перед битвой. Аттила в тяжелом раздумье ходит перед шатром. По нему видно, что он провел бессонную ночь. Справа от него выстроились военные музыканты: одни держат в руках карнаи (карнай – очень длинная медная труба с низким звуком, внешне похожая на европейскую трембиту. – М. А.), другие – барабаны. Они ждут команды, чтобы подать сигнал к бою. Но команды нет. К царю вновь вернулись сомнения.

Ведущий. У тюрков перед боем войско поднимали затемно, под звуки карная. Казалось, что сама земля начинала стонать, как стонет бык, который ищет, где ему помериться силой. Такие звуки бывают перед землетрясением или извержением вулкана, глухой рев, выворачивающий мир наизнанку в угоду просыпающейся стихии.

Потом, пока солнце не встало, а заря уже занялась, музыкальную партию брали барабаны, большие тяжелые барабаны, они пели гимн войне, у них свой мотив, свои цели: изгнать демонов, чтобы те не мешали грядущему сражению. Наконец, когда уж совсем светало, барабанная дробь походных барабанов разливалась на поле будущей битвы, она как бы согревала землю и сообщала окрестностям о важности намечаемого дела, которое вот-вот начнется здесь…

То была лучшая на свете музыка, услышать которую вольнолюбивые всадники мечтали с детства. «Марш!» «Марш!» «Вперед!» – эту команду, положенную на барабан, нельзя взять назад. С нею рождались поколения тюрков, за нее они умирали… Это и была мелодия Великого переселения народов!

В то злополучное утро на Каталаунских полях барабанная дробь не согрела землю – Аттила промедлил с атакой. Его неуверенность передалась войску, которое повинуется в сражении только приказам барабанной кожи. Армия забеспокоилась. Прошло желанное утро, а битва так и не началась. Едва ли не до полудня протянул Аттила, терзаемый неуверенностью. Он молчал. Но молчал и Аэций, уверенный в скорой победе… Когда солнце было высоко, наконец прервал молчание великий царь и отдал приказ.

Аттила (тихо себе). Бегство печальнее гибели. (Громко, решительно.) Вперед!

С возгласом «Ура!» всадники устремились в атаку. Казалось, что наконец-то битва разыгралась. Нет. Аэций, ученик Аттилы, прекрасно знал тактику боя своего учителя, все рассчитал правильно этот примерный ученик. Атака захлебнулась.

Такого с Аттилой не случалось. Армия опешила. И тогда, в критический миг, когда поражение было неминуемо, ангел-хранитель распластал над ним свои крылья.

Царь пошел к войску и нашел слова, которые ждали от него.

Аттила (вдохновенно). Победа – там, где кипит битва. Мы воины Тенгри! Только мы! Пусть воспрянет дух ваш! Никто не может заменить нас!

Его горячие фразы, как звуки рубящей шашки, распаляли сердца всадников:

«Отважен тот, кто сражается».

«Пусть вскипит ваша ярость».

«Мщение – великий дар природы».

«Всадника, рвущегося к победе, не достигают стрелы».

«Сюда нас привели ваши победы, и я первым пукаю стрелу во врага. Кто остается в покое, когда Аттила сражается, тот похоронен».

«Сарын къоччакъ!» (Слава храбрецам!) – прогремел наконец полководец.

Его возглас утонул в яростном «у-ра-а», что на языке тюрков означает «бей», «рази». В одно мгновение все смешалось. Боевые кличи, блеск шашек и пыль, которая поднялась за ринувшимися в атаку всадниками.

Мир перевернулся.

«Ала, билла! Ала, билла!» (Бог с нами! Бог с нами!) – боевой клич тюрков, как гром, разливался над осиянными Каталаунскими полями: солнце отражалось в их шашках. Солнце и Вечное Синее Небо – наш Тенгри.

На этот раз битва с объединенной армией Европы закипела по-настоящему. То был великий урок великого полководца. И Дар Неба, конечно.

Ведущий. Барабаны едва успевали передавать команды полководца. Мастерски меняя тактику, Аттила разбил один фланг превосходящей армии, тот самый, где стояла ставка Аэция. Потом Аттила обрушил ураган на другой фланг, где стояли союзники римлян. Бой получался сродни полетуфантазии, европейцы так и не поняли, кто командует сражением. С каждой минутой они лишались и лишались преимуществ, но им нечего было предложить в ответ.

Началась паника, а с нею – хаос. Еще час-другой, и стало ясно, Европа лишилась своей хваленой армии. Десятки тысяч трупов остались там, где недавно царила уверенность в легкой победе. До вечера на Каталанских полях гуляла «битва лютая, переменная, зверская, упорная».

Римский главнокомандующий избежал плена только по счастливой случайности. Где он был во время сражения, история умалчивает. Известно только, что, воспользовавшись ночной сумятицей, Аэций пришел к лагерю своих союзников и провел остаток ночи под охраной их щитов.

Аттила победил… Он великодушно дал уйти союзникам римлян, чтобы те могли похоронить своего погибшего предводителя по обряду. Аттила не стал преследовать их войска. Они не интересовали его.

Вдохновленный успехом тюркский царь повел свое войско на Северную Италию, где смерчем прошел по городам и селениям, оставляя на их месте руины и горы трупов…

Таков итог грандиозной битвы на Каталаунских полях, которая случилась в 451 году. Знают ли о том потомки Аттилы? Нет. Стараниями европейских историков Аттиле в той битве записано поражение. Почему? Спросить не у кого, но именно так записано в истории Европы.

Картина шестая

Широкая дорога, по обе стороны от нее ровное поле. Дорога ведет к переправе через реку, по которой идут толпы путников. Все они стремятся подойти как можно ближе к небольшой группе людей, среди которых выделяются двое: сенатор Авиен и римский епископ Лев. Стража следит за порядком, не подпуская к ним никого. Из-за кулис, переговариваясь, выходят несколько человек в богатой римской одежде. Впереди всех сенатор Децим – низкорослый, коренастый воин: его лицо пересекает огромный шрам. Их сопровождает почетный эскорт: длинноволосые скуластые (некоторые – явные монголоиды) члены почетного конвоя одеты в шерстяные рубашки, кожаные штаны. Живописная группа, возглавляемая Децием, направляется к епископу. Стража пропускает всех с подчеркнутой почтительностью.

Ведущий (в современном костюме ). На пути к незащищенному Риму на Амбулейском поле Аттилу поджидает депутация императора Валентиниана во главе с епископом римским Львом. Депутация пришла умолять миром решить судьбу города. Сенаторы, знатные горожане, толпы простолюдинов пришли сказать, что готовы на любые у словия, только бы не вторжение… Полдня прождали римляне, пока на дороге не показалось конное войско.

Возгласы: «Едут, едут. Они близко». Ведущий отходит направо, почти к кулисам. Луч прожектора высвечивает знакомый письменный стол с компьютером. Ведущий садится за стол, включает настольную лампу, печатает, читая вслух.

Аттила остановился, но не сошел с коня, когда к нему с поклоном подошли посланцы императора, сидел верхом и смотрел мимо. Он не замечал римлян. А епископ от имени империи сбивчиво, но по-тюркски, заговорил о мире, о дружбе, о желании Рима платить тюркам дань.

Аттила слушал и не слышал слов, ему скучно было смотреть на поверженного врага, глаза полководца у стремились куда-то далеко-далеко, в заоблачные дали. Он вспомнил путь, который вел его предков по Великой степи через всю Европу, с Алтая. Вспомнил он и свой путь, который привел его в Рим. «Воистину все дороги ведут в Рим», – подумал полководец, и на его лице появилась жесткая улыбка. Она перепугала епископа. Испуганный до дрожи, он торопливо (лишь бы быстрее закончить) продолжил речь. Но Аттила, слегка опьяненный победой, не слышал его. Он полностью ушел в себя, вспоминая тех, кто был рядом в минуты испытаний и побед. Жесткая улыбка медленно наполнялась светом и теплела от воспоминаний, которые одно за другим всплывали из небытия.

Трепетный мир воспоминаний задрожал, качнулся, но не рухнул, в нем стрелой мелькнул до боли знакомый лик человека, которого он давно похоронил. Лицо мелькнуло в пространстве и исчезло. Аттила узнал в Дециме хана Алтая, друга детства, который спас царю жизнь в сражении на Дунае и, по слухам, погиб.

Ведущий выключает настольную лампу, сцена погружается в темноту. А луч прожектора перемещается на авансцену, где происходит встреча Аттилы с римлянами.

Мы видим Аттилу с небольшой свитой, в составе которой и хан Айдын. Перед Аттилой почтительно склоненный епископ Лев, а за его спиной все члены депутации. Епископ говорит торопливо и испуганно, изредка поглядывая на Аттилу На лице Аттилы появляется теплая улыбка. Епископ, видя ее, сбивается, пробует продолжить, но умолкает в полной растерянности. Аттила даже не замечает наступившей па узы. Его взгляд устремлен на Децима. Улыбка на лице Аттилы сменяется изумлением. Он потрясен.

Аттила (обращаясь к Дециму, неуверенно). Алтай? Это ты?

Децим. Да, мой повелитель, я был Алтаем. С этим именем шел по жизни, пока не попал в Рим. Теперь я римлянин, член сената. Мое имя Децим.

Аттила. (протягивая руку). Алтай, подойди ко мне.

Децим. Я не один, мой господин, со мною Рим. Сюда пришли твои подданные, знай об этом.

Лишь тогда Аттила взглянул на депутацию, взглянул на лица пришедших приветствовать его людей, перед ним стояли тюрки, одетые по-новому, и это новое удивительно напоминало старое, родное, домашнее. Царь вдруг почувствовал, как ожесточение оставляет его, как улыбается сердце. И мир заново открылся ему. В нем ожили совсем другие краски – потаенные… Гнев сменялся на милость… Давно не ощущал он столь благостных минут, давно человеческие радости не посещали великого Аттилу. Аттила проявил себя искусным политиком. Он ничего не ответил епископу, но и не подал виду, что творила радость с его душой.

Аттила (тихо, для себя). Единственный способ излечить обиду – прощение.

Вместо ответа он повелел принять врагов как гостей, принять по-царски, потому что «мы не храним под сердцем обиду».

Картина седьмая

Царский шатер. Гости сидят на коврах и за отдельными столами, пируют. Костры, мясо, ковры, шут, музыканты появились как будто из волшебной торбы. Поднялась приятная суматоха. Она поднимала настроение присутствующих до родных – до домашних высот. Тосты. Аттила сидит за отдельным столом, слушает гостей. Справа от него, ближе всех к царю (знак особого почета) сидит хан Алтай (Децим) с друзьями, чуть дальше – хан Айдын. Здесь нужны два-три диалога, с глазу на глаз, которые убеждают царя, перед ним его подданные, пожелавшие жить по-новому, по-европейски: им нравится Рим, который становится их городом, нравятся новые заботы новой жизни.

Хан Алтай встает из-за стола, приближается к столу Аттилы. Кланяется, просит разрешения обратиться. Аттила милостиво кивает в ответ.

Хан Алтай (почтительно ив то же время с убежденностью в своей правоте). Великий царь! Я говорю от лица новых римлян. Не думай, что мы отказались от старой жизни, от родственников и друзей, наоборот, желаем быть к ним как можно ближе. Да, теперь мы живем в городе твоих врагов, но, заметь, живем, ни на шаг не отступив от адатов… Мы остались тюрками. У нас в сердце память о Родине, о далеком Алтае, о Вечном Синем Небе, мы с ними пришли в этот мир, с ними уйдем… Я прошу своего царя проявить милость и разрешить нам остаться в древнем Риме, остаться прежними, почитающими Бога Небесного, нашего всемогущего Тенгри, и тебя, великого царя.

(От автора.) Вот главная мысль монолога, она рису ет хана Алтая мудрейшим политиком того времени, он первым навел мост между Западом и Востоком, заговорив о нелегкой судьбе новых римлян, то есть о новопоселенцах, желавших остаться тюрками. Смысл неторопливо сказанных им слов очень и очень глубок.

Верь, нам душно в каменном городе, там почитают идолов и не чтят Небо. Это мертвый город, где нечем дышать. Юпитер и другие боги не спасают даже их самих. Защитят ли идолы нас? Да никогда в жизни, поэтому мы никогда не примем их веру и не станем римлянами… Однако хуже римского язычества постыдная греческая вера, ее навязал Риму император Феодосий, она вызывает презрение и брезгливость. Подумай только, жадные до барыша греки дошли до того, что открыто торгуют в церкви святынями, за мзду посвящают свинопасов и мясников в епископы, за деньги же отпускают грехи без исповеди. Там вообще нет Бога, лишь корыстолюбие, которое не знает границ… Ни один достойный человек не идет туда, к вчерашним рабам – к грекам. Так мы живем в этом душном Риме, не приняв ни греческую, ни римскую веру. Мы тюрки, наши души наполнены Вечным Синим Небом. Мы добровольно обрекли себя на страдание и муки, которые очень чувствуются в дни праздников, похорон или рождения детей. Нет священнослужителей, мудрых наставников! Нам некому открыть душу, некому исповедаться. С грехом живем. Не по-людски. Жизнь наша серая, она без храмов. Прто над нашими домами небо, серо даже в солнечный день… У нас очень большая власть в империи, мы добились ее сами и теперьжелаем позаботиться о своей душе… Великий Тенгри даровал мысль, ее я и открою тебе, наш Аттила, мысль о новой Церкви в Риме, о союзнице тюркской веры. Чтобы утвердить ее, нужна воля Неба, которую может озвучить лишь один человек на белом свете – это ты, наш царь Аттила, наместник Бога Небесного. Ты один можешь защитить нас, только тебе по плечу сделать Рим вечным тюркским городом.

Аттила молчит. Все замерли в ожидании. Хан Алтай не трогается с места, стоит, опустив голову. Пауза затягивается. Наконец царь подзывает к себе хана Айдына (свое доверенное лицо), тихо приказывает ему что-то. Тот удивлен, но послушно кивает и уходит за кулисы. Аттила делает знак продолжить пир. Хан Алтай возвращается на свое место. Начинает играть музыка. Но на лицах гостей плохо скрываемое ожидание. Никто не ест. Епископ Лев и сенатор Авиен замерли в тревоге. Они ожидают самого плохого. Возвращается хан Айдын, держа ларец, украшенный узором. Почтительно ставит его в отдалении от накрытых столов. Аттила встает и медленно подходит к ларцу. Смотрит на Льва с Авиеном. Те сжимаются, как от удара. Царь обращается к ним.

Аттила (торжественно). Примите мою царскую волю. С Богом. Дарую новой Церкви знак Тенгри. Утверждаю тем свою волю на земле Рима. Отныне мы союзники по вере.

Хан Айдын открывает ларец, достает оттуда большой золотой равносторонний крест, поднимает над головой, чтобы все видели бесценный дар царя Аттилы. Для тюрков это был святой знак: он символизировал лучи Божьей благодати. Хан Алтай с друзьями и все тюрки, присутствующие здесь, встают на колени и падают ниц перед святыней. Епископ Лев и сенатор Авиен озираются в недоумении, затем медленно и неумело опускаются на колени и тоже падают ниц.

Повелеваю в знак нашего примирения и союза назвать крест католическим.

Ведущий. Так на Амбулейском поле в 452 году открыли едва ли не главную страницу истории Запада – историю Римской католической церкви. Открыл Аттила, его у ста. С них впервые слетело слово «каталык» (католик). На древнетюркском языке оно означало «союзник», речь шла о союзнической Церкви со службой на тюркском языке и по алтайскому канону.

Аттила на церемонии передачи креста назвал епископа Льва «батюшкой» (по-тюркски «апа», «папа»). На коленях первый в истории Западной церкви папа римский Лев, прозванный потом Великим, благодарил Аттилу за доверие…

После обретения креста Господнего депутация Рима уехала. Возвращаться домой должен был и Аттила. А крест и Папа остались с тех пор в Римской католической (союзнической) церкви, они след исторической встречи на Амбулейском поле, в них дух Аттилы.

Опустевшая авансцена. Луч прожектора высвечивает фигуры епископа Льва, бережно держащего крест, и сенатора Авиена с помощником. Судя по жестикуляции, Авиен дает важные советы Льву Наконец беседа закончена. Лев согласно кивает головой. Авиен подзывает помощника, приказывает что-то. Тот уходит и возвращается с длинным древком. Чуть в отдалении стоит свита, с напряженным вниманием наблюдающая за происходящим. Помощник привязывает крест к древку отдает хозяину, а тот в свою очередь почтительно вручает крест Льву. Лев поднимает над головой то, что впоследствии будет названо латинским крестом. Все уходят.

Картина восьмая

В опустевшем царском шатре Аттила и хан Айдын. Царь спокоен, Айдын заметно нервничает.

Аттила (устало). Успокойся, Айдын. Мне известно, что ты недоволен адатами… Мой бедный Айдын… (Вздыхает.) Неужели ты усомнился в моем разуме? Неужели думаешь, что не замечаю очевидного? Я? Царь?… Адаты… Они добром служили нашим дедам, но для нас превратились в старую одежду – не греют, потому что выносились. Но я не могу отменить их, Всевышний дал их мне, Своему помазаннику. Я должен хранить адаты, потому что они охраняют мое царство. Я давал клятву (вспоминая, повторяет):

Не отдам свое царство врагу.

Буду охранять священное свое царство…

И вот наше царство распадается на глазах, а я бессилен, даже сейчас, когда завоевал весь мир. Не отдам врагу… Врагу… А как быть, если я покорил всех врагов?.. (Пауза. Продолжает с горечью.) У нас нет врагов, кроме нас самих. Чужестранцы платят дань мне, а мои подданные идут служить чужестранцам, моим данникам, чтобы не быть со мной… Не быть со мной или не быть тюрками?..

Они уходят от меня. Пока только от меня. Но это лишь первый шаг по новой дороге… А что ждет их дальше, в конце пути? Останутся ли они тюрками? Теми, чья душа наполнена Небом? Я, царь, помазанник Божий, не смогу уже защитить их.

Вижу, на мне кончается царство… Моим сыновьям не удержать его. Останется ли Небо в их душах? Только Небо и знает ответ. Пусть свершится Его воля: что положено Тенгри, того не избежать… Отпускаю тебя и велю принять новую паству под свою защиту.

Айдын в волнении падает на колени.

Хан Айдын. Великий царь! Велика твоя милость! Но велика и ответственность. Вразуми меня. Что должен делать, чтобы не ошибиться? Как исполнить мне твою волю?

Аттила. Пойдешь в Рим, примешь римское имя. Твою орду отпускаю с тобою. Станешь служить императору. Но помни, твой повелитель – Бог. А потому делай все, что поможет католикам сохранить веру в Бога Небесного. Пока же будь опорой для епископа Льва. Пусть орда станет орденом, нашим ордыном, данным сверху[7]. Так заложишь первый камень в католическую церковь. Она станет лицом нового Рима…

Хан Айдын. Мой господин, я понял тебя. Но поймет ли меня епископ Лев? Как доказать ему, что послан тобою?

Аттила, помедлив, снимает с безымянного пальца перстень. Протягивает его Айдыну.

Аттила. Отдашь ему мое кольцо с рыбой. (Пауза.) Пусть кольцо и впредь передают от Папы к Папе как знак нашего союза. На века… Я так желаю, потому что рыбам не страшен потоп.

Айдын уходит. На сцене остается один Аттила. Сидит на троне в глубокой задумчивости.

Картина девятая

На сцене повторение второй картины из первого действия, тот же траурный шатер в поле. Около него пусто. Выходит Ведущий в современном костюме, подходит к шатру останавливается, смотрит на него, затем уходит, так и не сказав ни слова. Звучит печальная музыка. Все вместе создает атмосферу надвигающейся трагедии. Сцена погружается в темноту.

Луч прожектора высвечивает на сцене справа знакомый письменный стол, рядом с которым стоит Ведущий с книгой в руках. Он садится за стол, включает настольную лампу, кладет на стол книгу, печатает на компьютере, читая вслух.

Ведущий. После победы над Римом жизнь Аттилы поблекла, потеряла краски и свежесть. Великий полководец томился жизнью: праздники, приемы, встречи томили его, единственного в истории владыку мира – повелителя, которому платили дань и перед которым трепетали все. Он не знал, что желать, Аттила достиг вершин жизни, больше покорять было нечего и некого. Он хозяин Вселенной, (Открывает книгу – это «История…» Гиббона, – читает вслух.)

«Толпа менее важных царей, владычествовавших над теми воинственными племенами, которые служили под знаменем Аттилы, теснилась вокруг своего повелителя, занимая при нем различные должности телохранителей и служителей. Они следили за каждым его движением, дрожали от страха, когда он морщил свои брови, и по первому сигналу исполняли его грозные и безусловные приказания без ропота и колебаний. В мирное время подчиненные ему цари поочередно дежурили в его лагере со своими национальными войсками…» (Закрывает книгу, снова печатает, читая вслух.) Они радовались, когда улыбался их повелитель, мечтая выполнить любое желание Аттилы, и тем быть ближе к нему. А тот улыбался все реже и реже.

Ничто не радовало царя, знавшего, что царствовать ему осталось недолго. Он сам по воле Неба назначил себе срок – двадцать лет. Дальше, по адатам, если он и оставался жить, его должны были убить. Принести в жертву для того, чтобы его народ продолжал жить в довольстве и счастье под правлением нового царя…

И тогда само Небо, похоже, послало свою улыбку Аттиле. Кто была та красавица по имени Ильдико, откуда она, историки молчат, но именно в нее в 453 году влюбился великий царь. На все воля Неба. А царская любовь не бывает без пира, без сладкой ночи. Эта ночь стала последней ночью: он умер в минуту страсти… Мир праху его.

Вновь звучит печальная музыка.

Но если бы Аттила просто умер… Если бы ему досталась простая человеческая смерть. Нет. У него была еще одна смерть. Смерть после смерти, мучительная, растянутая на века. Всевышний всего отмерял ему полной мерою, так было и на этот раз. После Аттилы остались сто восемьдесят четыре сына… В каждом царевиче бурлила кровь отца. Каждый себя считал наследником, каждый желал иметь царство… Адат избрания царя, нарушенный их отцом, царевичи не признавали открыто. Предсказание шута исполнилось.

Случилось то, что должно было случиться.

Началась междоусобица, брат пошел на брата, отец на сына. Беспощадные слепые войны шли веками, не прерываясь ни на день, им подчиняли все. Они сотрясли царство Аттилы, раскололи его на куски, большие и малые. Кровь лилась по Европе, словно вода, окрасив едва ли не все важнейшие события Средневековья: каждой войной заправляли потомки Аттилы. Веками изводили они свой род. Первым на тропу войны встал Меровей, в борьбе с братьями за престол он надеялся на помощь Рима. Его старший брат собирал войско из сторонников Аттилы. Эти две партии и сражались. Победил Меровей, он дал начало царской династии Меровингов[8].

Итог тех войн – «новые» страны и «новые» народы: они появлялись, исчезали, появлялись вновь. Десятки народов в средневековой Европе, говоривших по-тюркски, называли себя уже не тюрками, а готами, лангобардами, швабами, саксонцами, визиготами, гепидами, каталонцами, гасконцами, аварами, англами, франками, варягами… Много, очень много имен придумали тогда.

Их, эти имена, помнят ныне как имена своих предков нынешние французы, англичане, немцы, итальянцы, шведы, норвежцы, венгры, сербы, другие народы… И конечно, не связывают их с Аттилой, с тюрками, о которых Европа давно забыла. Такова судьба. С Аттилой ушел последний царь всех тюрков.

Ведущий гасит настольную лампу. Сцена погружается в темноту. Звучит та же печальная музыка, что и в начале этой картины. Прожектор вновь высвечивает траурный шатер в поле.

Ведущий. Умер царь, правитель мира от Байкала до Атлантики, царь, открывший целую эпоху в истории – эпоху Средневековья! Великий Аттила! Царь умер. Да здравствует царь!..

Но нового царя не было.

Тюркское царство в 453 году навсегда погрузилось в траур – оно пало вместе с Аттилой…

Занавес

Данный текст является ознакомительным фрагментом.