Кукла и другие антропоморфные объекты: чучело и пугало

Кукла и другие антропоморфные объекты: чучело и пугало

Еще одна реалия, имеющая непосредственное отношение к кукле и часто выступающая как ее полный эквивалент – чучело. Действительно, чучело, как и кукла, является условным изображением человека и животного и нередко употребляется в тех же ситуациях. Например, в ряде обрядов выпроваживания (русские и восточнославянские «похороны масленицы, русалки, ведьмы или костромы», южнославянский «Герман», западнославянские «Мара», «Морена», «Смртка» и мн. др.) для обозначения главного персонажа используются как чучела, так и куклы. Различие проявляется только в размерах этих реалий (предмет менее 30 см практически никогда не называется чучелом, но всегда куклой) и некоторых, по-видимому, принципиально важных для носителей традиции особенностях их функционирования: кукла обычно закапывают («хоронят»), реже – бросают в водоем, в то время как чучело чаще всего сжигают, разрывают на части, сбрасывают в овраг или водоем и почти никогда не погребают. Вот несколько примеров из наших полевых записей.

«„Шута хоронили“, чай, ходили на гать, провожали „шута“ после Троицы, на заговенье… Нарядим из рун, сделаем на палку – эт „шута“ тащить на гать, на луга гулять, „шута хоронить“. Собёрутся две-три женщины – и пошли. И старушки наряжались тоже, ходили „шута хоронить“. Нарядются вон в длинные платья да пошли! ‹…› [В 1930-е годы] не из соломы: прямо жилетку, штаны надели и, эту, палку, чай, из вишни выряз?ли – сухих-ти сколь было! Чай, там из купавки вянков напляли, нарядили ёго. Купавки – цвяты эдакие у нас росли желтые. Рубашку надели и понесли. Чай, палку воткнули, рукава надели на палку – „руки“. И вот эт-то – один несёт за эту сторону, а я нёсу за другую за палку.

А сзади идут ребятишки. Вот и всё… Кричали, плакали: „Скоронили шута навсегда, да налетава ищё до году…“ Да, „да налетава“. В детстве, чай, дети. Мы вот тоже „хоронили“: и плакали, и озоровали, и всё!.. Вот у нас гать тут, луга – туда ходили „хоронить“ ёго. Да. Бросали где-то в лугах. На гате, да, „схоронили“ ёго, рострёпали, да и всё – по тряпочке. Где „схоронили“, тут и растрясли всё… Вот. Эдакой обычай был…» [ЛА МИА, с. Ждамерово Сурского р-на Ульяновской обл.].

Л. М. Ивлева, анализируя соотношение в обряде функций маски и чучела, отмечает, что хотя по внешнему виду между ними, как правило, большой разницы нет, функциональные различия довольно существенны. В ряде случаев маска происходит от чучела – в качестве примера приводится маска коня, используемая ряжеными, и употребляемое в аналогичной ситуации чучело. «Приспособленное для целей ряжения, оно дает, по сути дела, новую ступень абстрагирования изображаемого персонажа и включается в иную систему игровых возможностей». При этом происходит «постепенное „оживление“ чучела, а именно переход от игры с чучелом к игре „в чучело“» [Ивлева 1994, с. 179].

Сходство и различие куклы и чучела просматривается и в их языковой семантике. Русское слово чучело „набитая чем-нибудь шкура, кожа животного, служащая его внешним подобием“, „подобие человека, кукла“, „пугало для птиц на посевах“ обычно возводят к праслав. глаголу *?u?ati „сидеть на корточках, сгорбившись“, „сидеть притаившись“ и индоевроп. корню *кеик- / *коик- со значением кривизны, изогнутости [ЭССЯ 1977, вып. 4, с. 127]. Вместе с тем нельзя обойти вниманием поразительную формальную близость этих корнеслов. Фактически слово чучело отличается от слова кукла экспрессивным вариантом звука к (к > с), что вообще очень характерно для обширного пласта обрядово-ритуальной лексики. В качестве наиболее известного примера можно сослаться на коррелятивную пару кикимора – шишимора (k > ?) [Фасмер 1973, т. 4, с. 445]. Первый компонент этих слов (кик-, шиш-) связывают с кругом мифологической лексики, восходящей к корню кук-: кука „леший, живущий в бане“, кукашка „черт“ (Рязан.), кукан, куканка „мифическое существо, обитающее в болотах“, „фантастическое существо, которым пугают детей, бука“ (Владимир.). При этом обычно ссылаются на их родство с соответствующими балтскими словами [Черепанова 1983, с. 130–131].

Аргументацию против этого сопоставления приводит О. А. Черепанова [Черепанова 1983, с. 128, 133]. Однако доводы, основанные на констатации различий в семантике слов кикимора и шишимора, нельзя принять, так как в данном случае гораздо важнее тот факт, что эти слова имеют общие значения или даже отождествляются [см., например: Даль 1882б, т. 4, с. 636]. Модификация же семантики близкородственных слов (даже практически не отличающихся по форме) – слишком распространенное явление, чтобы использовать это как аргументацию в пользу их различного происхождения. Сама О. А. Черепанова приводит массу примеров принципиальных семантических различий той же лексемы кикимора в разных регионах России и славянского мира (например: кикимора „злой дух в женском облике; непричесанная, плохо одетая, уродливая женщина“ и кукумара „божья коровка“ и т. п.). Показательно, что как и в случае с куклой и чучелом, общеиндоевропейской семантикой признается «идея изогнутости формы», а при конкретизации значения – «признак горбатости, скрюченности, маленького роста и, шире, уродливости вообще» [Черепанова 1983, с. 131]. Вообще эти значения присущи обширному кругу лексики со значением узла [Маковский 1996, с. 334–375], который, как мы указывали выше, в свою очередь нередко соотносится с куклой [см. еще: Уварова 2009].

Илл. 24

Примыкает по общей семантике к кукле и огородное пугало [см.: Бушкевич 1997, с. 14–17], которое также часто называют чучелом. Конструкция пугал обычно достаточно примитивна – см. илл. 25, 26 [ЛА МИА, пос. Залегощь Орловской обл.]. «Чучело – вот поставят палку и палку привяжут [=поперек], и платье или фуфайку (ну, старенькое платье) повесют, чтобы ворон и кур пугали…» [ЛА СИС, с. Юлово Инзенского р-на Ульяновской обл.]. «Ну, „пужaло“ – это всюду их делали!.. У нас токо делали, это называлося „пугaло“ на загороду уносили… Вот там птицы какие вот налетали, чё-то выклёвывають, дак, бывало, это ещё я помню, уже бабы ‹…› делали „пужaло“ вот такое – этак вот руки. Да. На огороде „пужала“ устанавливали. Там тряпки навешають: „пужала“, а потом тряпки что ли. Платок накрывали. Поставют к забору к какому-то там да накроють яе – как человек стоить. И руки так во распростёрты… Да. Вот и так делают, как „пужалу“ тогда огородную – как женщина как всё равно что. ‹…› Погремушечки делали, бывало. У подвале вот заводится чтой-то, я помню вот (я не ставила это ни разу и ни хочу говорить, да), а говорить: „А это вон звенить, это чтобы ничёго у подвал не зашло“, – так-то…» [ЛА МИА, д. Тигинёво, Городцы Трубчевского р-на Брянской обл.]. «Это тогда были засеяны конопи. Ставили тама [пугала], щёбы пужали курятых. Алёнка она. Ну, её нарядють вот: с палкой сделають вот так-то вот. И на голову это напутливають чёго-нибудь, в шаль какую-нибудь. Чудять это. Да. Нарядють, она вот стоить, раскрылилась: „О-о-о! Там вон в конопях нарядили Алёнку!“ И она пужаеть их…» [ЛА МИА, с. Желанное Шацкого р-на Рязанской обл.]. Пугала, предназначенные для отгона хищных птиц, нередко достаточно реалистичны – см. илл. 24 [ЛА МИА, с. Валгуссы Инзенского р-на Ульяновской обл.].

Илл. 25

Прагматика пугала связана прежде всего с устрашением и запугиванием, в том числе в обрядовых контекстах – ср. костром. пугалишка „окрутник, наряженный о святках“ и свадебный обычай пугать молодых – «встречать их свекру и свекрови в вывороченных тулупах по приезде из церкви для богатого житья» [Даль 1882, т. 3, с. 535]. Это следует из самого названия данного объекта, которое в разных языках образуется не только от слов «пугать/пужать» (ср. нем. Die Scheuche, англ. Scarecrow, фр. l“?pouvantail и под. „пугало“), «лякать» (ср. ляка „пугало“), «полохать» (ср. полохало, полохайло „пугало, чучело на огороде от птицы“) и «шугать» (ср. шугай, шугало „пугало в огороде“), но и от названий и имен различных мифологических персонажей – ср., например, рязанские названия пугала русалка или Алёна, владимирские и ярославские – кострома, архангельское аюкла „уродина, пугало, в которого, впрочем, иные верят как в лешего“ [Даль 1880, т. 1, с. 32; 1881, т. 2, с. 286; 1882, т. 3, с. 265, 535; РТК 2001, с. 78], а также чеш. hastrman – „водяной“ и hastro? – „пугало, чучело“. Впрочем, чучело также часто используется для устрашения – см. «Куклы и чучела в молодежных подшучиваниях и розыгрышах», а в обиходе пугало нередко называют чучелом.

Илл. 26

В традиционном быту огородное пугало часто использовалось для запугивания детей и подростков, чтобы принудить их к послушанию. «Поставють крястом палку вот так вот. Шапку наденуть и хоть какой махор, пинжак. И в просо становили „русалку“. Да и „русалка“ и Алёна. Ребятишкых пужають: „Ой, Алёна! Вон, щас Алёну привядём!“ Да. Эт ребятишкых пугали…» [ЛА МИА, с. Завидное, прож. в с. Желанное Шацкого р-на Рязанской обл.]. «Эт стращали, это было: „Не ходи на огород! Не рви ни бобы, ни моркошку – она ещё молодая! А то там русалка!“ Они вот делають вот палки и вот надявають какую-нибудь рубаху на неё, на этую, на палку. Как руки – вот так растопырены. И привяжуть какой-нибудь ей шаб?л: она ветром так машет: „Ой, ой! Вот это вот бирюк, – скажуть, – тама!“ – Да. „Волк там, в конопях! Там вот русалка! Не ходитя!“» [ЛА МИА, с. Казачья Слобода Шацкого р-на Рязанской обл.].

Специализированные функции пугала отражаются на его конструкции. В отличие от чучела, которое изготавливают с соблюдением пропорций и деталей человеческого тела, нарядно одевают, причем часто в настоящий праздничный костюм, украшают лентами, бусами, венками из живых или бумажных цветов и т. п., пугало, как правило, имеет очень примитивную конструкцию с очень условными пропорциями и обычно, в полном соответствии со своим предназначением, выглядит устрашающе и безобразно. Некоторые, так называемые «динамические» конструкции пугал, не имеют с обликом человека практически ничего общего [Бушкевич 1997, с. 14–17]. Охранительные и отгонные функции зоо– и антропоморфных чучел характерны для магических и обрядовых практик разных народов и имеют универсальный характер [Календарные обычаи 1989, с. 276, тибетцы; Иванов 1970, с. 123, селькупы].

* * *

Как видим, применяемые в ритуально-обрядовых практиках антропоморфные предметы (чучела и пугала) не только имеют существенное внешнее сходство с куклами в узком смысле слова, но и пересекаются с ними по семантике и функциям. Хотя для носителей русской традиции в ряде случаев существенно различие между этими объектами по размерам и обрядовым действиям, совершаемым с ними, в некоторых случаях эти различия нивелируются и игнорируются. Разница в размерах может быть мотивирована целью обрядового действа. Для публичных зрелищных акций во время обрядов выпроваживания или акций запугивания более подходят ростовые куклы, подчеркивающие сходство данных артефактов с заменяемыми ими персонажами и лицами. В магических и обрядовых практиках с участием узкого круга лиц (семейно-родственная, возрастная или гендерная группа), целью которых является проведение акций, не предназначенных для посторонних (например, удаление персонифицированной в кукле болезни), чаще употребляются небольшие, часто условно-символические типы кукол. Разница в прагматике обуславливает и форму такой специфической группы антропоморфных предметов, как пугала. Детализация и более тщательная проработка облика характерна для пугал, употребляющихся в различных действиях (запугивание, розыгрыш), направленных на людей. Пугала, предназначенные для отгона птиц, обычно стремятся к более абстрактным символическим формам, в них на первый план выходят те атрибуты, которые увеличивают их практическую пользу (звуковые и визуальные эффекты, кинетические конструкции и т. д.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.