3.3. О механизмах, движущих силах и «законах» истории. Новое обобщение синергетической модели

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.3. О механизмах, движущих силах и «законах» истории. Новое обобщение синергетической модели

То, что историки так и не смогли сформулировать чего-либо подобного научным законам, не удивительно, это обусловлено господствующей концепцией партикуляризма.

Р.Л. Карнейро

Трансдисциплинарная единая теория, которая непременно возникнет, будет описывать различные фазы и грани эволюционного процесса с инвариантными общими законами.

Э. Ласло

В разделе, завершающем первые три очерка, систематизируем ряд принципиальных выводов, которые позволят во всеоружии вернуться к обсуждению сценариев будущего. Некоторые из этих выводов сформулированы ранее и здесь будут выстроены и уточнены, другие подготовлены предыдущим материалом, который требует обобщения.

Как мы убедились, историю человечества, живой природы и физической Вселенной пронизывают сквозные эволюционные векторы, причем их направление достаточно парадоксально для классической картины мира. А именно, на протяжении всего периода, доступного ретроспективному обзору, мир последовательно изменялся от более вероятных к менее вероятным процессам и состояниям [1] . Эта тенденция и была выше гротескно обозначена как «удаление от естества».

Отказ от априорных телеологических допущений (эволюция ориентирована изначальной целевой программой) делает неизбежным вопрос о причинах или движущих силах такой странной направленности событий. Мы видели, что синергетика позволяет частично ответить на этот вопрос.

Во-первых, раскрыты механизмы, посредством которых спонтанные флуктуации способны образовывать системы далекие от равновесия с окружающей средой. Во-вторых, показано, что с накоплением спровоцированных неустойчивостей (эндо-экзогенный кризис) неравновесная система должна либо мигрировать в новую среду, либо приблизиться к равновесию, т.е. разрушиться, либо еще более удалиться от него, усовершенствовав механизмы антиэнтропийной работы. Напомню (см. раздел 2.8), что на языке синергетики сценарий приближения к равновесию со средой назван простым аттрактором , а сценарий прогрессирующего удаления от равновесия – странным аттрактором.

Таким образом, «прогрессивные» изменения в синергетической модели представляются не как цель, а как средство сохранения, в целом же поступательная эволюция – как цепь успешных адаптаций к последствиям собственной активности неравновесных систем (на фоне преобладающих разрушительных эффектов неустойчивости), т.е. реализация множества странных аттракторов.

Есть, однако, еще более фундаментальная сторона вопроса, перед которой «классическая» синергетика, оторвавшая свой предмет – самоорганизацию – от процессов управления (предмета кибернетики), оказывается беспомощной.

Понятно, что о последовательной эволюции не могло бы быть речи, если бы высокоорганизованные системы не осуществляли целенаправленную работу против равновесия, не боролись столь изощренно за свое сохранение, добывая свободную энергию, избегая опасностей, выборочно и «пристрастно» отражая (классифицируя, оценивая) события внешнего мира. Но почему, скажем, живому организму не безразлично собственное состояние или судьба популяции? Каковы генетические истоки целенаправленного поведения, отчетливо наблюдающегося на определенных стадиях эволюции?

Эти вопросы, без решения которых апостериорная (нетелеологическая) модель эволюции в любом случае остается ущербной, подробно исследованы в книге [Назаретян А.П., 1991] с привлечением естественнонаучных данных и кибернетической теории систем. Здесь кратко изложу содержание предлагаемого ответа в той мере, в какой это необходимо для дальнейшего исследования.

Ответ строится на сочетании двух фундаментальных обобщений современного естествознания и философии, каковыми являются законы сохранения и имманентная активность материи . Эти диалектически противоречивые качества материального мира [2] необходимы и достаточны для того, чтобы на всех уровнях взаимодействий реализовались отношения управления и конкуренции за сохранение (внутренней и внешней структуры, состояний движения и т.д.) каждой из взаимодействующих систем.

Целый ряд естественнонаучных моделей (вариационные принципы, принцип Ле Шателье – Брауна, закон Онсагера и др.) органично встраиваются в системно-кибернетическую метафору управления, целевой причинности и конкуренции. Известный физик и математик Н.Н. Моисеев [1986, с.70] указал на возможность интерпретировать все законы природы как механизмы «отбора реальных движений»

В свою очередь, конкуренция управлений обусловливает непрерывную «игру» природы, в которой каждая организационная форма есть временный «компромисс принуждений» (принуждение – фундаментальная категория теоретической механики, составляющая основу для определения связи [Голицын Г.А., 1972]), своего рода «седловая точка». Равновесные же состояния – только идеализированные моменты фундаментально неравновесного процесса, вроде идеального газа или геометрической точки.

До тех пор, пока все участники взаимодействия обладают сопоставимыми возможностями отражения и реагирования, стабилизация и эффективное поддержание неравновесных состояний недостижимы. Но при некотором значении внутренней сложности система оказывается способна, используя энергию среды, противостоять ее уравновешивающему давлению. Выделение таких «успешных» организационных форм (например, системы высшего химизма; хотя уже образование сложных ядер происходило с привлечением энергии извне) образует новый уровень конкурентных отношений, обусловливающих последовательное восхождение к устойчиво неравновесным процессам [3].

Таким образом, предпосылки сохраняющей целенаправленности, а значит, и субъектности, присутствуют в самом основании материальных взаимодействий и на высших уровнях организации не возникают «из ничего», а только приобретают новое качество. Отсюда понятнее, почему состояние выделенности из среды является ценным для организма и активно отстаивается.

Выделение устойчивых систем все более далеких от равновесия с внешней средой обеспечивалось усложнением внутренних структур, а также образованием динамичных информационных моделей, способствующих управлению и адаптации. Эти три сопряженные линии: удаление от равновесия, усложнение организации и динамизация отражательных процессов – составляют лейтмотив универсальной эволюции.

По меньшей мере, 3,8 млрд. лет назад во Вселенной появились системы с таким высоким уровнем организации и качеством опережающего отражения, что они стали играть роль максвелловского Демона, организуя вещественно-энергетические потоки в направлении полезном для себя и противоположном тому, какой естествен для равновесных областей (эквилибросфер). Вокруг Земли начала формироваться биосфера – зона устойчивого неравновесия [4].

Столь же глубокие корни, как субъектность и целенаправленность, имеет присущая живому веществу агрессивность – исконное стремление захватывать и перестраивать под свои потребности доступные пространства и разрушать объекты, служащие источником свободной энергии. Как показано ранее (разделы 2.6, 2.7), природа выстраивала балансы и противовесы, ограничивавшие межвидовую и внутривидовую агрессию, которые, однако, периодически нарушались. Далеко не всегда это связано с прагматической «жизненной необходимостью». Противоречивое единство сохранения и активности воплощается в живых организмах единством стабилизирующих и функциональных потребностей, и чем выше уровень устойчивого неравновесия, тем сильнее выражено стремление к «бескорыстному» провоцированию неустойчивостей. Это служило одной из причин умножения эндо-экзогенных кризисов и, соответственно, ускорения эволюционного процесса.

С развитием биотической организации и качества информационных моделей возрастал удельный вес субъективной реальности в совокупной детерминации планетарных событий. Надстраивающаяся «пирамида Демонов» усложняла причинные связи, причем на каждом следующем уровне конкуренции складывались свои механизмы ограничений, обеспечивавшие устойчивое функционирование системы. До тех пор, пока возросшие инструментальные возможности не превосходили эффективность ограничителей, требуя более совершенных механизмов сдерживания агрессии, а при недостаточной эффективности последних кризис завершался катастрофическим разрушением.

В социальной истории эти эволюционные зависимости выстроились в закон техно-гуманитарного баланса – специфический механизм селектогенеза, посредством которого человечество драматически адаптировалось к растущему инструментальному могуществу. В системно-кибернетических терминах данный закон выражает зависимость между потенциалом внешнего управления, потенциалом внутреннего управления (самоконтроля) и устойчивостью.

Обратим особое внимание на разнообразностный параметр эволюции, неоднозначность которого отмечалась ранее.

С древних времен в философии, а затем и в различных областях социальной науки то и дело возобновлялись споры о том, является ли показателем развития (прогресса) увеличение или, наоборот, уменьшение «разнородности» систем (см. подробнее [Назаретян А.П., 1991]). После того, как У.Р. Эшби [1959] был сформулирован основополагающий закон кибернетической теории систем – закон необходимого разнообразия , – многие сочли вопрос окончательно решенным.

Между тем специалисты в области социологии, культурологии, юриспруденции, этики и т.д. продолжали сталкиваться с логическими несуразностями. С одной стороны, гипертрофия разнообразностного критерия дала импульс «разгулу постмодернизма»: все культуры и субкультуры равноценны, а правовые, этические и прочие ограничения ущемляют человеческую самобытность. С другой стороны, она стала подспорьем для элитаристских теорий, отождествивших равенство с «тепловой смертью» общества.

Действительно, признав разнообразие самодостаточной ценностью, да еще придав этому статус естественнонаучного закона, трудно объяснить необходимость таких ограничителей, как уголовный кодекс, международное право, мораль, правила уличного движения и даже грамматическая норма. Ведь еще Лао-цзы заметил, что социальные нормы – «это средства вытягивать ноги уткам и обрубать журавлям» (цит. по [Вигасин А.А., 1994, с.189]), т.е. механизм унификации.

Очевидная неполнота закона Эшби побудила к поиску соразмерного по мощности теоретического обобщения, которое было впервые предложено Е.А. Седовым [1988, 1993] и после кончины ученого обозначено нами как закон иерархических компенсаций , или закон Седова.

Краткая формулировка закона такова: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях , и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верхний уровень организации (т.е. система как таковая гибнет). Унификация несущих подсистем как условие совокупной диверсификации составляет существо «вторичного упрощения», бесчисленные примеры которого дает не только социальная действительность, но и биологическая, и космофизическая история. Они по различным поводам упоминались в предыдущих разделах, и здесь сконцентрируем их в цельную картину.

Если гипотеза о фазовом переходе от многомерного пространства ранней Вселенной к четырехмерному пространственно-временному континууму (см. раздел 3.1) подтвердится, то это был, возможно, исторически первый акт ограничения, обеспечивший рост разнообразия структурных форм. Еще одним примером, относящимся к космофизической стадии эволюции, может служить то, что при образовании галактик из хаотической среды уменьшение вероятности пространственного распределения частиц сопровождалось ростом «скоростной» вероятности [Зельдович Я.Б., Новиков И.Д., 1975].

Факты такого рода умножаются с ускорением и разветвлением эволюционных процессов. Так, ограничение разнообразия на субклеточном и молекулярном уровнях живого вещества обеспечило рост разнообразия форм на надклеточном уровне. Рост разнообразия эукариот потребовал унификации типов метаболизма по сравнению с прокариотами. Ранее отмечалось, что общей предпосылкой растущего биоразнообразия служила унификация физических условий планеты, а в последующем унификация биологической среды сделалась столь же необходимым условием роста социокультурного разнообразия.

Проявления той же закономерной связи обнаруживаются во всех сферах человеческой деятельности. Скажем, в языке ограничение допустимых фонемных комбинаций совершенно необходимо для построения слов, ограничение синтаксических сочетаний – для построения фраз и т.д. Исторически это вело к укрупнению и обобщению языковых правил. Дж. Даймонд утверждает, что, например, языки Новой Гвинеи (среди туземцев которой ему приходилось много работать) грамматически сложнее, чем современный английский или китайский [Diamond J., 1997].

Аналогично, развитие рынка обеспечивалось появлением общепринятого товарного эквивалента – золота; затем еще более общего эквивалента, обеспеченной золотом бумажной ассигнации, затем кредитной карточки, замещающей ассигнации. Развитие науки требует упрощающих обобщений, в которых имплицитно содержится (и может быть дедуктивно выведено) множество фактов, причинных связей, потенциальных суждений, прогнозов и рекомендаций, но вместе с тем исключается множество других фактов, гипотез и т.д. Чем более развито и разнообразно дорожное движение, тем более общезначимые ограничения требуются для его поддержания. Вообще с усложнением социальной организации умножались моральные, правовые и прочие ограничения – законы, предписания, правила и т.д. «Как раз потому, что эти правила сужают выбор средств, которые каждый индивид вправе использовать для осуществления своих намерений, они необычайно расширяют выбор целей, успеха в достижении которых каждый волен добиваться» [Хайек Ф.А., 1992, с.88].

Легко вообразить, а можно и вспомнить, что происходит с обществом, когда ограничения по какой-либо причине ослабевают и, таким образом, разнообразие на одном из несущих уровней растет. Не стану пересказывать истории мятежей и революций, приведу классический пример из Библии. Когда Господь решил воспрепятствовать строительству Вавилонской башни, Он диверсифицировал коммуникативные коды (языки) – и этого было достаточно, чтобы система взаимодействия обрушилась…

В общеэволюционном плане стоит указать на обстоятельство столь же очевидное, сколь и диалектически противоречивое. Относительная независимость от среды возрастала за счет не элиминации связей («принуждений»), а, напротив, их последовательного наращивания; при этом образовывались все более многослойные комплексы ограничительных связей, каждая из которых смягчалась наличием других связей. Так, физические ограничения на активность живого организма дополняются существенными биотическими ограничениями, в пределах которых сохраняется его качественная определенность. Социальный субъект, оставаясь живым организмом, обрастает к тому же формальными и неформальными ролевыми ограничениями, и чем больше богатство культурных связей и отношений, тем шире свобода выбора…

Здесь, правда, возникают серьезные вопросы о том, как можно определять иерархическое положение того или иного организационного уровня и, соответственно, предсказать, в каком случае диверсификация (унификация) будет иметь конструктивные или деструктивные последствия. Или о том, каковы оптимальные объем и жесткость ограничений, превышение которых делает систему громоздкой и контрпродуктивной. Тем более, что исчисление совокупной сложности очень сильно зависит от произвольно выбранных условий, и, по признанию Дж. фон Неймана [1971], само понятие «сложность» является, скорее, качественным, чем количественным.

Из прежних разделов нам известно, как синергетическая модель может способствовать поиску критериев такого рода. Показателями того, имеет место деградация или вторичное упрощение, одноплоскостное («аддитивное») или конструктивное («неаддитивное») усложнение и т.д., способны служить уровни устойчивого неравновесия или динамика эффективности управления.

В целом же закономерная связь между ростом и ограничением разнообразия выглядит настолько общезначимой, что напрашивается вывод о наличии еще одного универсального закона сохранения. Закон сохранения разнообразия мог бы оказаться прямым следствием термодинамических законов (или наоборот?), но, чтобы его внятно аргументировать, нужна хоть какая-то ясность по поводу изначального мирового ресурса: каков источник, носитель или несущий уровень, ограничение разнообразия которого обеспечивает наблюдаемый рост разнообразия Вселенной? Теоретически на роль универсального источника негэнтропии могли бы претендовать черные дыры, прочее темное вещество, связанное с квантовым вакуумом [Кардашев Н.С., 2002], или какие-то «дофизические» формы материи [Хокинг С., 1990]. Но все это уже слишком специальные вопросы, вторгаться в которые я не рискну.

Эмпирический материал дает основания для другого обобщения, не столь амбициозного, но также касающегося едва ли не всех эволюционных стадий. Шанс на конструктивное преодоление кризиса система получает в том случае, если она успела накопить (сохранить) достаточный внутренний ресурс слабо структурированного и актуально бесполезного разнообразия. Какие-то из «лишних» элементов, сохранившихся на периферии системы, с изменением условий становятся доминирующими и обеспечивают образование новой, иногда более высокоорганизованной системы-наследницы.

Это правило избыточного (нефункционального) разнообразия подтверждается сопоставлением пред- и послекризисных ситуаций в истории общества и природы и является достаточно поучительным.

Когда цианобактерии «отравили» атмосферу планеты кислородом и начали вымирать, биота смогла ответить на кризис новым расцветом благодаря тому, что в раннепротозойской эре успели образоваться простейшие аэробные организмы. Они не играли сколько-нибудь существенной роли до тех пор, пока условия кардинально не изменились, но после этого составили основу новой биосферы на более высоком уровне неравновесия (странный аттрактор). Если на Марсе действительно существовали, а затем исчезли простейшие формы жизни [Воробьева Е.А., 2001], то это может быть связано с тем, что подобные организмы образоваться не успели, и биосфере не хватило разнообразностного ресурса для перехода в новое качество. Альтернативным ответом на кризис стала гибель системы (простой аттрактор)…

В биосфере мелового периода уже существовали мелкие млекопитающие, но они занимали периферийные позиции в системе, где доминировали специализированные виды ящеров. Массовое вымирание последних опустошило множество экологических ниш, и только тогда представители зоологического класса, имевшего прежде низкую ценность для биосферы, сделались ядром формирования новых, более сложных экосистем [Будыко М.И., 1984]…

О том, какую роль играло накопление «бесполезного» разнообразия в процессе грегарно-индивидуального отбора, рассказано в разделе 3.1. Это касается отношений не только между стадами, но и между видами.

Напомню (см. разделы 2.6, 2.7, 3.1), что протокроманьонцы около полутораста тысяч лет пребывали на периферии культуры Мустье, уступая и в биологической, и в социальной конкурентоспособности доминировавшим палеоантропам, но постепенно научаясь использовать свои второстепенные поначалу преимущества. К моменту наступившего кризиса мустьерской культуры они уже были готовы для успешного противоборства с грозными неандертальцами и, физически уничтожив последних, смогли унаследовать их культурные достижения. Это обеспечило быстрое развитие технологии и культуры в верхнем палеолите, приведшее в последствии к новому кризису…

Сегодня уже достаточно доказательств того, что у некоторых палеолитических племен наличествовали элементарные навыки земледелия и скотоводства [Линдблад Я., 1991], [Dayton L., 1992]. Они оставались крайне малопродуктивными и играли не хозяйственную, а ритуальную роль. Когда же присваивающее хозяйство (собирательство и охота) зашло в тупик, эти периферийные виды деятельности составили основу качественно более сложной и «противоестественной» экономики неолита.

Аналогичные факты обнаруживаются и на предыдущих стадиях палеолита при сравнении орудий, принадлежащих сменявшим друг друга культурам: как выясняется в каждом случае, дело не столько в изобретении абсолютно новых технологий, сколько в том, что технологии, изобретенные задолго до того и прежде слабо востребованные, начинали доминировать. Некоторые историки [Клягин Н.В., 1999] делают из таких фактов довольно странный вывод, что вообще ничего нового никогда не изобреталось. Это изоморфно тезису культурологов (А. Кребер, Ю.М. Лотман) о том, что всякой культуре предшествует другая культура, и биологов (Ф. Реди, В.И. Вернадский) – о том, что живое происходит только от живого. Разумеется, если все всегда было, то универсальная эволюция – миф.

Правило избыточного разнообразия позволяет интерпретировать соответствующие факты в эволюционной парадигме. Как отмечалось во вводном очерке, новые структуры возникают значительно раньше (и значительно чаще), чем эволюционно востребуются. На раннем этапе своего существования они обычно крайне малопродуктивны и неконкурентоспособны, но система не всегда оказывается настолько жесткой, чтобы выбраковывать бесполезную новизну.

Социальная история донесла до нас массу примеров того, как невероятно смелые технические, мировоззренческие и этические идеи оставались по большому счету не востребованными, далеко опередив свое время. Обнаруживаются факты использования электричества и телеграфа вавилонянами и египтянами, паровой машины древними греками, китайцам давно был известен порох, а недавно археологи нашли следы пиктограмм, датируемые возрастом 11 тыс. лет (!), хотя «это начало “письменности” не имело продолжения» [История… 2003, с.28].

У Эмпедокла заметны явственные аналоги теории эволюционного отбора, пифагорейцы упоминали о вращении Земли вокруг огня, а Аристарх Самосский прямо указал на Солнце (которое издалека кажется маленьким, а на самом деле величиной с полуостров Пелопоннес) как центр мироздания. В китайской философии можно обнаружить замечательные аналоги кибернетики и синергетики. Фараон Эхнатон еще в XV веке до н.э. сумел на короткий срок узаконить единобожие, а в «Бхагават Гите» Кришна с потрясающей яркостью выразил идею экуменизма: «Какого бы бога человек ни чтил, Я отвечаю на молитву»…

Подобным примерам несть числа, но трудно сомневаться в том, что гораздо большее число гениальных прозрений не отражено в дошедших до нас источниках.

Как правило, новые организационные формы, идеи, образы или технические проекты лишь со временем демонстрировали свои преимущества. Так, гелиоцентрическая модель оставалась довольно беспомощной даже после Н. Коперника. Мало того, что она чудовищно противоречила и повседневному опыту, и господствующей идеологии (т.е. ее приверженцев и высмеивали, и сурово наказывали), но и небесные явления она объясняла хуже, чем общепризнанная модель Птолемея. Только после открытия законов И. Кеплера на ее основе уже можно было прогнозировать движения планет надежнее, чем по геоцентрической модели…

Все это показывает, что общее условие эволюции – чередование относительно спокойных периодов, когда может накапливаться актуально бесполезное разнообразие, и режимов с обострением, когда происходит отбор систем, успевших (не стремясь к этому!) накопить достаточный внутренний ресурс. И еще: понимая стратегическую пользу избыточного разнообразия, мы могли бы терпимее относиться ко всякого рода «чудакам», «маргиналам» и «неприкаянным» субъектам, составляющим пока еще не востребованный ресурс устойчивости общества…

• • •

Зарубежные историки и социологи часто указывали на тщетность немногочисленных попыток сформулировать «законы истории», объясняя это либо свойством объекта, не терпящего генерализаций, либо пороками исторического мышления. В СССР такие законы были хорошо известны и лихо излагались на уроках истмата, попытки пересмотреть, ограничить или дополнить их выглядели покушением на прерогативу классиков марксизма, а в итоге эта тема стала вызывать такую же аллергию, как и тема «прогресса».

Сегодня «большинство историков не волнует вопрос, могут ли быть открыты “законы истории”» [О’Брайен П., 2002, с.22]. Социологов же этот вопрос по-прежнему не оставляет равнодушными [Carneiro R., 1974], [Snooks G.D., 2002], [Sanderson S.K., 2003], хотя и в социологии приемлемость и допустимая масштабность содержательных обобщений остаются предметами спора.

Можно ли сказать, что в этом разделе и вообще в этой книге речь шла о «законах истории»? Думаю, это во многом зависит от условностей и от авторского честолюбия.

Например, то, что на протяжении всей известной нам истории человечества, биосферы и Метагалактики изменения были направлены от более вероятных (равновесных) к менее вероятным состояниям, уместнее обозначить не как «закон», а как «эмпирическое обобщение». Этот эффект следует объяснить на основании других законов, избегая «умножения сущностей». В свою очередь, из него можно вывести осторожные предположения о будущем, но нельзя уверенно заключить, что так будет всегда. То же касается детализации векторов на биологической и социальной стадиях.

Вывод о том, что условием качественного развития систем становятся, как правило, эндо-экзогенные (в том числе антропогенные) кризисы, если он будет подтвержден дальнейшими исследованиями, приближается к статусу синергетической «закономерности». То, что кардинальное разрешение антропогенных кризисов всегда достигалось очередным удалением социоприродной системы от естественного (равновесного) состояния, – скорее, историческое «наблюдение», подтверждающее более универсальные выводы, а также гипотезу техно-гуманитарного баланса. Последняя, в той мере, в какой она достоверна, может претендовать на статус полновесного социально-исторического закона.

Закон необходимого разнообразия (закон Эшби) и закон иерархических компенсаций (закон Седова) имеют более высокий общеэволюционный ранг: они описывают механизмы конструктивных и деструктивных изменений в сложных системах любой природы. Правило избыточного разнообразия является одним из их следствий, подтверждаемых наблюдениями. Оно хорошо согласуется с еще одним эмпирическим обобщением, которое антропологи назвали законом эволюционного потенциала : чем более специализирована и адаптирована система к определенной стадии эволюции, тем ниже ее способность к переходу в следующую стадию [Sanderson S.K., 2003].

Очень высокий статус могут получить энергоинформационная зависимость : способность системы к целенаправленному использованию энергии пропорциональна богатству информационной модели, – а также формализованный механизм конструктивных решений путем выхода в концептуальную метасистему. Они помогают понять, почему было возможно эволюционное «творчество» природы, и каким образом человек в принципе способен решать нерешаемые (в рамках прежней модели) задачи, выбираясь из глухих эволюционных тупиков.

В целом для нашей темы важно, разумеется, не столько сопоставление статусов и рангов, сколько применимость полученных выводов и обобщений для основательного анализа принципиальных проблем современной глобалистики.

[1] Вопрос о том, что происходило «до» возникновения Вселенной, в стандартной космологической модели (расширяющаяся Вселенная) считается некорректным, поскольку пространство и время образовались вместе с Метагалактикой. В альтернативной модели «раздувающейся Вселенной» Метагалактика уподоблена мыльному пузырю, возникшему из другого пузыря и далее до бесконечности. Но в этом пузырящемся мире исключается причинная связь между «нашим» пространством-временем и всем, что предшествовало Большому Взрыву, а потому и возможность проникнуть за горизонт событий. Как отмечалось, не оставлены и попытки интерпретировать результаты Э.П. Хаббла (эффект красного смещения) в парадигме стационарной вселенной [Троицкий В.С., 1985], [Логунов А.А., 2000].

[2] В философии эти два взаимодополняющих начала издревле обозначались как женское и мужское, янь и инь, покой и движение и т.д.

[3] Это, кстати, дало основание предположить, что в любой физической вселенной, независимо от исходных параметров и соотношений, долгосрочные изменения должны происходить по тому же вектору, что и в «нашей» Метагалактике, если соблюдается какой-либо вариант законов сохранения и материя обладает свойством активности. Спекулятивность этого предположения адекватна тому уровню абстракции, на котором обсуждается антропный космологический принцип.

[4] В последние годы астрофизиками обнаружено так называемое темное вещество, учет которого заставил в 20 раз и более увеличить оценку совокупной массы вещества в Метагалактике. Расчеты, построенные на новых данных, привели академика РАН Н.С. Кардашева к выводу, что первые развитые цивилизации во Вселенной могли и должны были образоваться 7 млрд. лет назад, т.е. еще до появления Земли и Солнца [Цивилизации…, 2000]. Этот результат настолько противоречит устоявшимся в космологии представлениям, что, приняв к сведению, будем пока считать его экзотической гипотезой (см. об этом раздел 4.2).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.