Глава 11. “Что случится на моем веку”

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11. “Что случится на моем веку”

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячей биноклей на оси.

Если только можно. Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль,

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти.

Перед нами очень короткое стихотворение Бориса Пастернака – всего 16 строк. Мы попытаемся войти в него и почувствовать, какая бездна информации, мыслей, состояний, чувств скрыто в этих строках.

Ребенок: “Я хочу быть артистом!”

Родители: “Обязательно будешь!”

Вопрос: “Почему большинство детей хотят быть артистами?”

Ответ: “Потому что они маленькие и глупые”.

Вопрос: “А почему родители их поддерживают?”

Ответ: (первый вариант): “Родители не в состоянии объяснить детям, что артист – это человек, который пожертвовал своей жизнью”.

Ответ: (второй вариант): “Потому что родители большие и глупые”.

Прошу простить эту грубоватую шутку в конце, но, как говорят в народе: “В каждой шутке есть доля шутки”.

Поэтому попробуем выяснить, почему быть артистом – это жертва, и о чем не знает мечтающий быть артистом малыш, и о чем не догадываются его родители.

Актер, играющий роль Гамлета, стоит за сценой и ждет, пока затихнет гул зала.

В течение трех часов сценического времени Гамлету предстоит в одиночку сражаться со Вселенской несправедливостью, а по окончании этих трех часов – умереть. Каждый раз, выходя на сцену, Актер знает, что Гамлет умрет. Гамлет этого не знает.

Актер должен сражаться за жизнь Гамлета, за то, чтобы восстановить справедливости и скрыть от Гамлета внутри себя знание о его будущей смерти.

Более того: каждый раз Актер должен верить, что Он и Гамлет внутри него восстановят справедливость и выживут. Актер и Гамлет становятся по сути одним лицом. Актер-Гамлет стоит за кулисами и ждет пока затихнет гул в зале.

Гамлет-Актер выходит на сцену.

Гамлет для того, чтобы вступить в борьбу и победить, а Актер для того, чтобы проиграть борьбу Гамлета и умереть.

Гул затих.

“Гул затих” – значит, наступило время Актеру-Гамлету сделать свой первый шаг на пути к смерти. “Гул затих” – звучит как приговор, как выстрел.

Я

вышел на подмостки.

Кто он, этот “Я”? Кто вышел на подмостки?

Стихотворение называется “Гамлет”. Значит, Гамлет вышел навстречу Смерти.

Но ведь Гамлет вышел после затихшего в театральном зале гула, да еще вышел на подмостки (сцены). Значит, это Актер. Теперь перенесем акцент:

Я вышел на подмостки.

Я вышел – здесь это очень трагично (все-таки вышел!).

Не пытался избежать, отказаться от этой страшной участи. Был гул в зале, зрители рассаживались по местам, разговаривали, шелестели программками, обсуждали, кто сегодня играет (умирает) Гамлета, кто играет (умирает) Офелию.

Гул затих, значит время осмелиться выйти.

ВЫШЕЛ!!!

И что же будет делать? Говорить, танцевать, петь?

Нет!

Я ловлю в далеком отголоске

Что случится на моем веку.

Гениальный поворот стиха!!!

Вышел и мгновенно попал в Вечность.

Вы только подумайте, кто ловит в “далеком отголоске”?

Актер? В этом случае для него “далекий отголосок” – время Гамлета.

Ибо актер – наш современник.

И он ловит в истории Гамлета аналогии со своим (то есть нашим) веком.

А что же это за “далекий отголосок” для Гамлета?

И здесь мы прикасаемся к великой силе выразительности поэзии вообще и поэта Бориса Пастернака в частности:

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Здесь, как это часто происходит в поэзии Пастернака, мы мгновенно попадаем в такое измерение, где театральные бинокли соизмеримы со звездами. С театральной точки зрения речь идет об известном каждому актеру эффекте: когда смотришь в зал со сцены – не видно ничего.

Но зрители, глядящие на освещенную сцену через бинокли, видят каждую морщинку на лице актера. Они увидят вблизи гримасу Смерти, они будут обстоятельно наблюдать в бинокли трехчасовой путь Гамлета к Смерти.

Но здесь есть и другой образ:

Сцена – это наша Планета, а “тысяча биноклей на оси” –

звезды – иные миры, наблюдающие за нашим миром,

в котором происходит невероятная трагедия.

Кто же в этом случае на сцене?

Гамлет? Да!

Актер? Конечно!

Но и не только.

Прочтите внимательно третью и четвертую строчки этого катрена, и перед вами появится образ Того, Кто в стихе именуется “далеким отголоском”.

Того, кто однажды очень давно перед “наставленным сумраком ночи” уже просил своего Отца “пронести эту чашу мимо”.

Вот он и появился, третий участник трагедии – Иисус Христос.

Эпизод Нового завета, где Иисус из “сумрака ночи” Гефсиманского сада обращается к своему Отцу с неожиданной просьбой отменить все ужасы:

мучения,

предательство Петра,

унижение,

боль,

бичевание,

распятие.

То есть отменить все, что ему предстоит.

Это эпизод невероятной силы.

Мне кажется, что по выразительности, по человечности, по трагичности вряд ли есть в мировой литературе эпизод глубже, сильнее, пронзительнее чем этот.

Давайте разберемся почему.

Вся идея христианства зиждется на жертве, на искуплении Сыном Божьим грехов человечества.

Все к этому шло, все было логично и продумано до деталей.

Дева Мария рождает Сына Божьего, то есть Богочеловека.

Того, Кто обладает божественным знанием, но одновременно и человеческой нервной системой.

Как Сын Божий, Иисус бессмертен, но как человек – смертен и даже испытывает страх смерти (“душа моя скорбит смертельно”).

Этот страх смерти, который испытывает человек-Иисус чувствуется во многих евангельских эпизодах.

Иисус начинает нервничать по мере приближения предательства и Смерти.

Кульминация этого страха в эпизоде “моления о чаше”.

Вчитайтесь внимательно в то, о чем говорит Иисус –

“И отошед немного, пал на лицо Свое, молился и говорил –

Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша эта”.

Да ведь это же ужасно!

Представьте себе, что молитва сына обожгла бы сердце самого милосердного в мире Отца,

и сказал бы Он:

Да что же это я делаю?!

Обрекаю на страшную смерть родного сына?!

Все отменяю!

Иди ко мне, родной!

Не будет распятия, крови, боли – ничего этого не будет!!!

Но ЧЕГО ЕЩЕ не будет?

Представьте себе мысль Христа:

если отец сжалится

и жертва не состоится – значит,

не будет Баха и Достоевского,

Рембрандта и Гёте,

фресок Микеланджело и Грегорианского хорала

не станет Руанского собора и собора в Севилье

не будет икон Рублева и храма Покрова на Нерли и...

Не станет того грандиозного защитного фона над Планетой, который будучи вдохновлен христианством спасает нас от обвинений в тотальной бездуховности и бессмысленности нашего существования.

Поэтому дальше Иисус говорит:

“впрочем не как я хочу, но как ты”.

Вот это и есть вторая половина фразы в “молении о чаше”.

В Евангелии от Матфея между обращением сына к отцу о спасении и его отменой нет никаких пауз – только точка с запятой, но по сути между этими двумя половинками – пауза размером с цивилизацию.

Итак:

“Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси!”

Но к кому обращается с подобной же просьбой Гамлет?

Конечно же, к своему отцу и литературному создателю Шекспиру.

Так вот о каком “далеком отголоске” говорит Гамлет! Правда, дальше идут иные|чем в Евангелии, слова, хотя я уверен, что Иисус подписался бы под каждым из них.

Гамлет говорит отцу:

“Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль”.

И дальше:

“Но сейчас идет другая драма

И на этот раз меня уволь”.

Что за нелепость!!! Что за неподходящее слово: уволь!!! Ни Христос, ни Гамлет не могли произнести подобного слова, ибо оно – из другого измерения, его может использовать человек из иного времени. Правильно! Он-то и появился – наш четвертый герой.

Кто же он?

Сам автор стихотворения – Борис Леонидович Пастернак

из XX века,

из коммунистической страны, где, как во времена Христа

и как во времена Гамлета:

“...продуман распорядок действий

И неотвратим конец пути”.

Христос был предан распятию,

Гамлет был предан смерти,

и Поэт говорит о себе:

“Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти”.

Он, Пастернак, тоже предан.

Предан системой, друзьями, поклонниками, коллегами. Он изгнан из Союза писателей, ему боятся звонить, его шумно и публично осуждают его вчерашние друзья. И все из-за романа “Доктор Живаго” – одного из крупнейших романов XX века, который он написал в своей стране.

Советская цензура запретила печатать роман, книга была предана анафеме. И Пастернак дал согласие напечатать его за границей, что в то время было равносильно самоубийству.

Пастернака не сгноили в ГУЛАГе, не расстреляли, но практически уничтожили более изысканным способом – полным бойкотом, психологической травлей, лишением творческого статуса, непризнанием его как творческой личности.

Итак, стихотворение Пастернака “Гамлет”, состоящее из шестнадцати строк, охватывает две тысячи лет развития человечества.

В нем шесть участников:

Актер, Гамлет, Христос, Пастернак, Шекспир и Бог-Отец.

“Я один, все тонет в фарисействе”, – так может сказать каждый из них.

Но они – Творцы, они сражаются со злом и идут на колоссальные жертвы во имя спасения Человечества.

Вот что такое быть актером!

Вот что значит быть человеком искусства!

Об этом Борис Пастернак говорит еще прямее в своем стихотворении “О знал бы я, что так бывает”.

Это – одно из глубочайших стихотворений о смысле культуры, о подлинности культуры, о жертвенности ее великих творцов.

В нем человек искусства и, в частности, актер сравнивается с Гладиатором.

Хотя слова “ГЛАДИАТОР” нет в стихе, оно подразумевается. Для подлинного актера искусство – не игра, как не игра бой гладиатора.

Здесь у Пастернака старая истинность и вечность искусства начинается в Колизее.

“Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели, всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба!

И здесь кончается искусство,

И дышат почва и судьба”.

Может быть, никто еще в русской поэзии не сказал столь жестко и четко о сути искусства. Вот о чем я думаю, когда слышу о ребенке, мечтающем стать актером.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.