Альфред Кох ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИЧКЕ

Альфред Кох

ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИЧКЕ

Я когда читал креатив Леры про Горького, то сначала припух от ее оценки горьковских «Песен». Мол, туфта это все и пустая напыщенность. Я помню, какое впечатление на меня они произвели в детстве. Я был потрясен пафосом и завораживающей стихией борьбы, которая была в них.

Потом я вспомнил «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова с «Гаврилиадой» Ляписа-Трубецкого. Я насторожился. После были заново обнаружены в «Золотом теленке» пятистопный ямб Лоханкина («Варвара, самка ты, тебя я презираю…») и бендеровский «Торжественный комплект». В нем рекомендовались существительные «стяг», «вал», «поступь» и глаголы «взметаться», «рдеть» и «грозить». Мои опасения усилились. Я начал понимать, что имею дело с фантастической халтурой, которую ловкач Горький сбыл по хорошей цене впечатлительным гимназисткам во время «революционного» угара.

Я попробовал написать в том же духе. Это оказалось до обидного просто. Пользуясь этой методой, можно писать пафосные стишата на любую тему. Хоть про опорос свиней, хоть про подвиг народа при строительстве чего-то там в Сибири. Я вспомнил бесконечные пионерские линейки и слеты, где, писаясь от восторга, толстые тетеньки в пионерских галстуках пичкали нас бездарными монтажами, слепленными на манер горьковских виршей…

Да что тут говорить, вот переложение «Песни о Буревестнике», которое я состряпал, пользуясь известной методикой, буквально за десять минут:

В Альпах, сидя с кружкой пива, Ленин банду собирает. Между бандой и Россией гордо реет Максим Горький в сапогах, в косоворотке.

То крылом Москвы касаясь, то стрелой взмывая к Капри, он кричит, и Ленин слышит: «Резать, всех поставить к стенке!»

В этом крике – жажда власти! Дурь расейскую родную и уверенность и глупость слышит Ленин в этом крике.

Работяги тяжко стонут, – стонут, мечутся в России и куда-нибудь в глубинку спрятаться уже готовы.

И крестьяне тоже стонут, – им, крестьянам, недоступно наслаждение убийством, треск «максима» их пугает.

Умный купчик быстро прячет все, что нажито – в офшорах… Только глупый Максим Горький реет смело и свободно над трясущейся Россией!

Все мрачней и хуже дело обстоит в стране несчастной, и поют ей отходную те, кто что-то понимает.

Вот финал. Весной, в апреле, приезжает в Питер Ленин. Вот охватывает Ленин стаи упырей и воров и бросает их с размаху в дикой злобе на Россию, разбивая в пыль и брызги жизнь привычную, простую.

С криком реет Максим Горький, черной молнии подобный, ни хера не понимая, что Россия умирает.

Вот он носится, как демон, – дурачок в косоворотке, – и смеется и рыдает… Все к тому, что Горький спятил.

В этом крике и рыданьях все давно усталость слышат, и Максимка сам не верит, что не скроют тучи солнца, знает, что большевики надолго.

Ветер воет… Гром грохочет…

Синим пламенем сгорают золотые грезы детства. Все мечты о лучшей доле, о свободе тихо гаснут. Как кладбищенские духи, вьются в голове надежды, исчезая, растворяясь в мутной пелене навеки.

Крови! Сколько будет крови!

Это старый Максим Горький тихо думает в постели и жалеет, что однажды гордо реял, как придурок. Спи спокойно, старый дурень.

Вот такие вот дела… Сравните, кстати, с оригинальным текстом:

Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и – тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике – жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике.

Чайки стонут перед бурей, – стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.

И гагары тоже стонут, – им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает.

Глупый п?нгвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!

Все мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому.

Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утесы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады.

Буревестник с криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает.

Вот он носится, как демон, – гордый, черный демон бури, – и смеется, и рыдает… Он над тучами смеется, он от радости рыдает!

В гневе грома, – чуткий демон, – он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, – нет, не скроют!

Ветер воет… Гром грохочет…

Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.

– Буря! Скоро грянет буря!

Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:

– Пусть сильнее грянет буря!..

Налицо призыв к свержению существующего строя. Ай, да ну его к черту, этого Максима Горького. «Грустно, девушки», – говорил Остап Бендер.