Исторические грёзы Виктора Васнецова

Исторические грёзы Виктора Васнецова

Трудно найти в нашей стране человека, не знакомого с картинами этого художника. Работы его помнят все, хотя многие, наверное, и не знают, что памятные с детства сюжеты – выдумка Виктора Васнецова.

Массовыми тиражами в течение многих лет репродуцировались в школьных учебниках, календарях, на папиросных и конфетных коробках занимательные даже для вовсе не подготовленного к восприятию изобразительного искусства зрителя «исторические картинки».

Так что же, с позиции современного интеллектуала, снисходительно относящегося к масс-культуре, был Васнецов «попсовым» живописцем?

Даже самое малое приближение к постижению его судьбы и творческого наследия позволят убедиться: был он разным.

Тонкий, изящный, требовательный Александр Бенуа называл его «умником и разумником».

В. Поленов отмечал редкую гармонию, свойственную его живописи. «Чтобы дать живой образ этого большого художника и человека нельзя обойтись одним сиропом…» – писал Михаил Нестеров (кстати, умер Васнецов как раз во время работы над портретом этого замечательного живописца и своего старого друга).

И у каждой ипостаси Виктора Васнецова были свои поклонники и среди обычных посетителей музеев и галерей, и среди художественных критиков, и среди тех, кто знал его лишь по репродукциям. Одни считали его модным псевдоисторическим иллюстратором, другие – историческим живописцем «величайшей достоверности», одни почитали его как тонкого знатока и интерпретатора в живописи фольклорных мотивов, другие видели в нём «революционера от живописи», одного из наиболее спорных и противоречивых мастеров своего времени /выражение, кстати, С. П. Дягилева, человека, в комплиментах весьма скупого/.

И все признавали, – для понимания своеобразия развития русского изобразительного искусства Васнецов был одной из ключевых фигур.

И во всём, за что он брался, «он был первопроходцем», – пишет его коллега И. С. Остроухов.

Во всём: в монументальной живописи-росписи православных храмов; в жанровой живописи; в портретах современников; в прикладном искусстве и театральных декорациях. Кое-кто из современников был готов усмотреть в многообразии дарований В. Васнецова поверхностный талант.

Но в том и парадокс этого мастера, что, занимаясь многими формами, видами, жанрами, направлениями в искусстве, он везде добивался совершенства.

В 70-е годы XIX века он, казалось, достиг всеобщего признания как жанрист. Широкой популярностью пользуются его картины «С квартиры на квартиру», «Книжная лавочка», «Преферанс». Васнецов – типичный «передвижник», мастер точных социальных характеристик.

А он потом скажет Стасову: «…во время самого яркого увлечения жанром в академические времена в Петербурге меня не покидали неясные исторические и сказочные грёзы»…

Именно этим грёзам и посвящено в наибольшей степени предлагаемое эссе.

* * *

Во многом «исторические грёзы Виктора Васнецова» – из детства.

Он родился в 1848 г. в небольшом селе Вятской губернии, в семье православного священника. В Вятке прошла его юность. Патриархальный уклад был характерен и для сельской, и для городской жизни. Вятка исстари славилась храмами, народными промыслами, склонностью сохранять старинные обычаи и уклад жизни. Резная утварь, расписная посуда, глиняные игрушки, шитьё и кружева расходились отсюда по всей Руси.

«Вятская игрушка» – это был, как сейчас говорят, «брэнд». Но и сюда, в Вятку, тоже приезжали гости из разных иных мест – на знаменитые ярмарки. Увозили отсюда ларцы расписные, свистульки глиняные; лукошки лубяные да поделки искусные из бересты. На всю Русь слава шла.

Трудно было вырасти в таких сказочных местах без интереса к сказке, без любви к красоте губернской «жар-птицы» – народных промыслов и ремёсел.

В городе было около тридцати церквей и два монастыря. Мальчик рос под звон колоколов. Родившись в семье священника, проведя детство среди интерьеров храмов, созерцая иконы и росписи, мог ли он остаться равнодушным к Господу, к православной вере, к духовной силе, что давала православная икона?

Одна из его наиболее информационных работ – «Княжеская иконописная мастерская» (1880). Зрителю, привыкшему к васнецовским былинно-сказочным персонажам необычно интересно будет вернуться к изучению творчества знакомого по «попсовому» растиражированному «конфетным брэндом» художника с иной целью: не развлекательной, а познавательной. Хорошо знавший монастырский, церковный уклад жизни, он многие часы тратил на исследование старины, вот почему его исторические рисунки и картины столь информационны и достоверны. Княжеская иконописная мастерская даст зрителю, изучающему отечественную историю самостоятельно, документально подтверждённую картину русской жизни в допетровские времена.

Кроме таланта учиться, познавать прошлое, обладал юный Васнецов ещё одной важной способностью – умением слушать. Часами слушал он рассказы иконописцев в монастырских мастерских, священников, звонарей, и – стряпух и нянюшек, мужиков и баб, как вятских, так и «калик перехожих». Всё оставалось в памяти и в душе. Он позднее писал: «Все эти повествования «бродячих людей», много повидавших на своём веку, заставили меня на всю жизнь полюбить прошлое и настоящее моего народа. Во многом они определили мой путь, дали направление моей будущей деятельности».

Для сына священника, уже начавшего познавать национальную культуру, которая немыслима без православия, уже приглашённого участвовать в росписи местного храма, уже поступившего в Вятскую духовную семинарию, казалось, путь впереди был прямой и ясный.

Однако ж интерес к отечественной истории у юного вятского семинариста выходил далеко за рамки программы семинарии.

А тут ещё сомнения, посеянные в душе руководителем храмовой росписи – ссыльным польским художником. Присмотрелся он к тому, как управлялся с кистями смышлёный подмастерье, попросил принести рисунки, одобрил. И вынес вердикт: православных священников, пусть даже и хорошо разбиравшихся в истории национальной культуры, пусть даже и владевших кистью, – немало. Художников же такого дарования, какой открывался и ещё более – обещал раскрыться в юном вятиче, – по пальцам одной руки перечесть можно. И выходило, что прямая дорога смышлёному семинаристу – в Академию художеств.

Тонкая это «прослойка» – русская интеллигенция. И та за последнюю сотню лет почти стёрлась. А во второй половине XIX века именно она определяла духовный тонус русской провинции.

К чему я об этом? А вот к чему. Вся вятская интеллигенция приняла участие в благотворительной лотерее, в которой были разыграны картины даровитого семинариста. Хватило денег на дорогу в Петербург.

В 1867 г. Васнецов сдал экзамены в Императорскую Академию художеств. Одновременно стал посещать рисовальную школу Общества поощрения художеств, где ему посчастливилось учиться у самого И. Н. Крамского.

В Академии же его учителем стал один из лучших педагогов в истории изобразительного искусства России – П. П. Чистяков, в то время и сам ещё достаточно молодой человек.

Получив хорошую школу у выдающихся учителей, юный разночинец, вятский семинарист Васнецов, с одной стороны, живя духовной жизнью русской разночинной интеллигенции 60-х гг., был и в живописи выразителем интересов своей среды. Из под его кисти выходят яркие, мастерски выполненные «социальные» полотна «Поймали воришку», «Застрелился», «С квартиры на квартиру», «Преферанс».

С другой стороны, как писал И. Е. Репин в книге воспоминаний, «рядом с реализмом выросла в нас потребность национальности».

В 1878 г. Васнецов покидает Петербург и поселяется в Москве навсегда. То ли Москва более соответствовала его поиску «русскости», его интересу к русской истории, то ли сама жизнь в Москве обострила этот интерес. Скорее всего, и то, и другое. Была Москва в те годы истинно русским городом, и патриархальность эта Васнецова неудержимо привлекала и радовала. Тоже ведь немаловажная деталь: Москва куда более напоминала родную Вятку, чем холодный европеизированный Петербург.

«Когда я приехал в Москву, – вспоминал он на склоне лет, – то почувствовал, что приехал домой и больше ехать уже некуда: Кремль, Василий Блаженный заставляли, чуть ли не плакать, до такой степени всё это веяло на душу родным, незабвенным…».

Москва значительно более, чем Париж или Петербург, соответствовала его интересу к русской истории, истокам национальной культуры.

В одном из писем Стасову он формулирует своего рода манифест: «Мы внесём свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть, когда, с возможным для нас совершенством и полнотой, изобразим выражение, красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашу веру и сумеем в своём истинно-национальном отразить вечное и национальное. Плох тот народ, который не помнит, не ценит, не любит своей истории».

Важно, что поиски Васнецова во многом совпадали с общим интересом художественной интеллигенции 70-х гг. XIX в. к истокам национальной культуры, к духовному и эстетическому наследию народа.

Так, другой герой книги, которую вы, читатель, держите в руках, Н. Рерих в эти годы писал: «.. обеднели мы красотой, – из жилищ наших, из утвари, из нас самих, из задач наших ушло всё красивое… Поэзия старины кажется самая задушевная».

«Неясные исторические и сказочные грёзы» не покидали Васнецова ни тогда, когда он во Владимирском соборе занимался монументальными росписями или декоративным искусством, ни тогда, когда писал принёсшие ему раннюю известность жанровые социальные полотна.

И дело было не только в Васнецове.

Время было такое. Казалось бы, вдруг (только в истории это «вдруг» никогда не бывает совсем уж неожиданным) в русском обществе проснулся интерес к родной истории и фольклору. Заметно активизировались собирание, изучение и публикация памятников письменности, коллекционирование. Не модные романы или стишки в альбом, – русское общество с огромным интересом встречает выход из печати «Пословиц русского народа» В. Даля, «Народных русских сказок» А. Афанасьева, «Онежских былин» А. Гильфердинга. Фольклорные мотивы всё чаще используются композиторами, особенно представителями «могучей кучки». Просвещённая публика зачитывалась не столько переводными бульварными романами, сколько историческими исследованиями русского быта И. Забелина и Ф. Буслаева (сам я в разные годы дважды перечитал труды того и другого и каждый раз убеждался, что чтение это вовсе не лёгкое, но, однако ж, увлекательное).

Национальные мотивы всё чаще врываются в академическую историческую живопись: событиями стали картины В. Максимова «Бабушкины сказки» и «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу». Для историков и исторических писателей второй половины XIX века сюжеты картин, их детали, исторические бытовые подробности были приметами времени. Для меня, во время работы над историческими романами в 90-е гг. XX века, это был ценный исторический источник. Например, в повестях «Монограммы Анны Иоанновны» и «Табакерки императрицы Елизаветы II», романах «Гюрза» и «Кобра» эпизоды из жизни крестьян я воссоздавал и с помощью картин Максимова.

В те годы, когда рождались полотна В. Максимова, В. Васнецов был лишь на подступах к своей трактовке исторической темы в живописи. В начале 70-х гг. XIX в. он пишет эскизы к будущим «Богатырям» и «Витязю».

Свои исторические университеты Васнецов, можно сказать, прошёл в кружке С. И. Мамонтова, названном позже Абрамцевским. Здесь он, в частности, слушал захватывающие лекции профессора М. В. Прахова, выдающегося филолога, поэта, переводчика, о «Слове о полку Игореве», «Поучении» Владимира Мономаха.

В 1880 г. на VII Передвижной выставке В. Васнецов показывает картины «После побоища Игоря Святославовича с половцами», «Ковёр-самолёт», чуть позднее – «Битву русских со скифами», «Витязь на распутьи». Картины на темы русской истории, национального фольклора быстро завоёвывают признание.

Русское искусство XIX в. знает прецеденты, когда художник-жанрист, исторический живописец принимает участие в росписях православного храма. Труднее найти другие случаи столь удачного совмещения исторической живописи и православной иконы, кроме Виктора Васнецова. В одни и те же годы он создаёт проект абрамцевской церкви, эскизы для спектакля «Снегурочка» по пьесе Островского, приступает к работе над панно «Каменный век» для исторического музея в Москве и пишет иконы для вновь построенного храма.

«Я всегда был убеждён, – говорил Васнецов, – что в жанровых и исторических картинах, статуях и вообще каком бы то ни было произведении искусства, в сказке, песне, былине, драме сказывается целый облик народа, внутренний и внешний, с прошлым, настоящим, а может быть, и будущим».

Я не раз в своих очерках о художниках повторял эту простую мысль: «образование живописцу не помеха, а подспорье».

Знание русской культуры, русской истории, национального искусства во многом помогло Виктору Васнецову стать тем, кем он стал. Причём очень точное и конкретное знание, позволяющее сегодня рассматривать его картины, росписи Владимирского собора и Абрамцевской церкви, иконы его кисти, как необычайно интересный дополнительный источник для изучения допетровской Руси.

В одном из писем Е. Г. Мамонтовой он писал:

«Как поражает в старинных художниках глубина, непосредственность и искренность изображения, как они полно и небоязливо решают свои задачи. Откуда у них эта теплота, искренность и смелость?

Не все же они гении! Загадку эту разрешить легко, если представить себе, что и в эти предшествующие века, и в век современный художнику все окружавшие его люди – великие и малые, просвещённые и невежественные, глубокие и простые, все веровали в то же, что и художник, жили и питали свою душу теме же чаяниями. С какой любовной страстью строили они храмы, писали свои живописные поэмы, рубили целые миры из камня».

Однако это глубинное понимание своего рода национальной идеи пришло к жанристу Виктору Васнецову именно в Москве. Сам он признавал: «Москва, её народ, её старина, её архитектурные памятники научили меня угадывать, видеть, осязать прошлое. Я жадно впитывал в себя изумительнейшие архитектурные красоты московских построек, за каждой из которых я чувствовал их создателей, видел предков сегодняшних жителей Москвы. Только в Москве окунулся я в народное море и почувствовал неразрывную связь с народом. Эти ощущения и дали мне силы написать мои самые любимые картины».

Среди них принципиально важная работа, выставленная в марте 1880 г. на 8-ой Передвижной выставке – монументальное полотно «После побоища Игоря Святославовича с половцами». Причём как для его современников, так и для нас с вами, любезный мой читатель, это полотно и многочисленные эскизы к нему были и остаются ценнейшими дополнительными источниками изучения истории, столь фундаментальная подготовка предшествовала рождению картины.

В качестве дополнительного источника для изучения истории Руси может служить и другая картина В. Васнецова 80-х гг. – «Битва русских со скифами». Однако сам художник отмечал, что в этой его работе исторический сюжет трактован «несколько на фантастический лад». Но это – сюжет. Что же касается исторических деталей, – они, как всегда у Васнецова, точны и достоверны. Это истинно батальное полотно, наполненное многочисленными деталями военной истории Руси.

Исторические полотна следуют за сказочными картинами; за сказкой – вновь обращение к реальным историческим событиям. Постепенно у Виктора Васнецова складывается репутация «историка на сказочный лад». Нужно, однако, отметить, что и его былинно-сказочные полотна, наиболее известные благодаря частому репродуцированию, – «Ковёр-самолёт», «Алёнушка», «Витязь на распутьи», и другие при всей сказочно-былинной неопределенности очень точно под Древнюю Русь интерпретированы, полны культурно-этнографических примет времени. Это относится и к одной из его самых монументальных сказочных картин «Иван-царевич на сером волке». Картина написана на сюжет популярной сказки, но костюм царевича достоверно передаёт подробности одеяния княжича-русича. Историки отмечали, что, как и в картине «Три царевны подземного царства», картина полна уникальными наблюдениями художника, насыщена (кое-кто считал, что и перенасыщена) этнографическими деталями. Современники отмечали видимую «весомость» парчи, золотого шитья, бархата; точность в изображении ювелирных украшений Древней и Средневековой Руси.

Не удивительно, что именно к Васнецову, имеющему репутацию большого знатока археологии и этнографии, обратились московские археологи и историки с просьбой исполнить несколько сцен из истории каменного века для фриза Исторического музея. Такой совет им дал и профессор археологии Петербургского университета А. В. Прахов, знавший и весьма чтивший историческую эрудицию Виктора Васнецова.

Отмечалась, в частности, «чудесная способность проникать душой в века былые». При малом нашем знании эпохи каменного века сочетание исторической эрудиции и умения в сказочной форме передать аромат времени малоизученного, уникальный талант Васнецова позволил родиться произведению исторически и эмоционально достоверному.

Именно после «Каменного века» В. Васнецов был приглашён А. В. Праховым в Киев для участия в росписи Владимирского собора.

Судя по книге историка искусства Н. А. Прахова, Васнецовым была собственноручно создана роспись, которая заняла четыре тысячи квадратных аршин, включавших пятнадцать огромных композиций и одиннадцать отдельных фигур».

Для человека верующего создание историко-религиозной композиции было не только художественной, но и просветительской задачей.

И применительно к написанным в рамках росписей монументальным портретам Андрея Боголюбского, Александра Невского, Михаила Тверского можно говорить как об исторической, так и эмоциональной, психологической достоверности изображения князей, причисленных к лику святых.

Сравнение реалистических портретов исторических деятелей или обычных современников художника со сказочными персонажами его монументальных полотен или росписей позволяет говорить об уникальной способности выдающегося мастера переносить в исторический и сказочный сюжет подлинно реалистические портретные зарисовки, и наоборот, – привносить в реалистический портрет некую недоговорённость и сказочную таинственность.

Сохранились свидетельства того, как Васнецов работал над «Богатырями», как искал он прообразы для героев и среди городской толпы, и в деревнях среди крестьян. Так мы точно знаем, что окончательными прообразом для Ильи Муромца стал крестьянин Иван Петров, портрет которого художник создал в 1883 г.

Точно так же достоверны и доспехи богатырей, воинская сбруя, золотая и серебряная чеканка, фасон сафьяновых сапожек или нарукавников, – всё выполнено на основе изучения исторических источников.

Не менее основательной была историческая подготовка к написанию картины «Царь Иван Васильевич Грозный», законченной Васнецовым в 1897 г. Фигура царя облачена в тщательно прописанную тяжёлую, глухо застёгнутую, тканную золотом фрязь, в узорчатые рукавицы и чёботы, унизанные жемчугом. Яркая декоративность в сочетании с исторической достоверностью одеяния, драгоценностей, даже посоха – даёт удивительное сочетание реалистического портрета и исторической картины.

Он не писал картину с Ф. Шаляпина в гриме Ивана Грозного – это легенда. Но он использовал в работе эскиз, сделанный по памяти или с натуры во время сценического воплощения образа Иоанна Грозного великим русским певцом. Речь не о портретных чертах Фёдора Шаляпина, а о чертах поразительного психологического перевоплощения, позволившего художнику сквозь века разглядеть сущность этого таинственного и грозного государя. Любопытно, что сам Шаляпин утверждал: как раз наоборот – эскиз, увиденный им в мастерской художника, – набросок лица Иоанна Грозного, несказанно помог ему в работе над образом. Одно ясно: историческая достоверность, так или иначе, сохраняется в искусстве, если искусство обращается к достоверным историческим подробностям и деталям.

Пример тому – всё творчество в наши дни односторонне оценённого великого русского художника Виктора Васнецова, без сказочных полотен и исторических изысканий которого история Руси была бы неполной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.