Глава третья Организация проституции в классической древности

Глава третья

Организация проституции в классической древности

Выше мы проследили в истории первичные корни проституции. Это дало нам возможность объяснить ее мировой характер, т. е. одинаковую сущность и одинаковое происхождение ее у диких и у культурных народов. В настоящее время нам предстоит задача исследовать происхождение современной проституции культурных народов в отношении к ее организации, дифференцировке и разнообразным формам проявления. Упреждая результат, к которому приведет нас эта глава, мы должны сказать, что принципиальное разрешение этой задачи мы усматриваем в доказательстве, что почти вся современная организация и дифференцировка проституции происходит из классической древности, что вся вообще проституция греков и римлян обнаруживает такие же особенности и существенные черты, как и современная проституция. Единственное исключение заключается в том, что тесная связь между проституцией и заразными половыми болезнями тогда была неизвестна и соответственно этому не были приняты санитарные и полицейские меры против распространения существовавших в то время венерических болезней (триппер, местный шанкр, кондиломы). Впрочем, несмотря на отсутствие санитарной полиции, некоторая частная гигиена проституции существовала и тогда.[663] Во всех же других отношениях античная проституция обнаруживает такое сходство с современными условиями вплоть до мельчайших подробностей, что невозможно сомневаться в их взаимной онтогенетической связи, тем более что связь эту можно непрерывно проследить через средние века до нового времени и что христианство не только не могло надлежащим образом сломить могучее влияние античного времени в этой области, но неоднократно даже само приспособлялось к нему. Современная проституция во всех отношениях представляет пережиток античной. Она все еще является той именно формой разрешения полового вопроса, которую антично-средневековая культура создала, как единственно возможную и необходимую, и которую она оставила нам в наследство, как одну из многих дисгармоний культуры античного происхождения.

Не подлежит никакому сомнению, и мы это ниже докажем отдельными фактами, что с распространением античной культуры в трех направлениях – в Греции, Римской империи и Византии – перенесена была также и на Восток и на Запад античная организация проституции, послужившая затем образцом в глубине центральной Азии, во всей Европе и в северной Африке, а потом проникшая и на магометанский Восток. Во всех этих странах постоянно наблюдались известные противодействия и взаимодействия, но существенных изменений в этой античной основе, в этом античном ядре, не было произведено.

Первая организация проституции в древности, связанная с именем великого афинского законодателя Солона и с 594 г. до Р. X., имеет, конечно, свою долгую предшествующую историю. Но она теряется во мраке времен и может быть объяснена лишь на основании тех примитивных корней, с которыми мы познакомились в прошлой главе. Планомерная же, систематическая организация и развитие всей вообще проституции со всеми ее особенностями, безусловно, представляет результат специфической культуры классической древности и только в качестве такового может быть правильно понята и объяснена.

Организация проституции Солоном была только звеном в цепи различных новых общественных и государственных учреждений, ввести которые афиняне уполномочили архонта Солона в 594 г.[664] Указание Аммиат Марцеллина (XXII, 16), что Солон при составлении своих законов пользовался советами египетских жрецов, не соответствует действительности, потому что по Геродоту (I, 30) и Аристотелю (Афинская конституция, 11) он уже позже прибыл в Египет. Но по свидетельству Плутарха (Солон, гл. 12) он, по-видимому, все же считался с предшествовавшим законодательством, и, прежде всего, с реформами, введенными незадолго до того (в 596 г. до Р. X.) в Афинах критским жрецом Эпименидом. Любопытно, что Эпименид же, прежде всего, обратил его внимание на реформу общественной нравственности. По словам Плутарха, в то время в Афинах господствовало состояние половой одичалости, которой предавалась в особенности женская половина населения и которая вела к обширной проституции даже со стороны свободных женщин, так как низшие классы народа были в большой задолженности у богатых и частью бывали вынуждены продавать своих детей (Плутарх, Солон, 13; Аристотель, Афинская конституция, гл. 9). Здесь впервые выступает перед нами понятие о пролетариате. Тогда начинали уже развиваться промышленность и торговля, которые заняли место, наряду с сельским хозяйством. В Афинах существовали даже фабрики и крупное производство с рабами.[665] Но рабочая армия уже рекрутировалась также и из свободных граждан.[666] Сюда присоединились еще довольно оживленные торговые сношения, приток иностранцев и матросов. Таким образом, мы имеем здесь перед собой социальную структуру населения, чрезвычайно благоприятную для широкого развития внебрачных половых отношений, так что нарушения супружеской верности и соблазнения даже свободных девушек представляли частое явление. Это последнее обстоятельство и заставило Солона провести свою половую реформу, – составлявшую, как мы уже упоминали, лишь часть всего его законодательства, – главным образом, в двух направлениях. Он ввел именно принудительные государственные меры: 1) для защиты брака и предупреждения нарушения супружеской верности, и 2) для неограниченного удовлетворения внебрачных половых вожделений. В реформе Уолта и те, и другие мероприятия тесно и неразрывно связаны между собой, и притом связаны сознательно. Это до известной степени провозглашение государством связи между принудительным браком и проституцией. Солон легализирует проституцию, чтобы защитить брак! Это первый ложный вывод первого «регламентариста». Потомки приняли его, и каждый раз повторяли все снова, пока ничтожность и неосновательность его не была признана даже современными сторонниками государственной регламентации проституции.

Солон обосновывал свои законы для урегулирования и защиты семейной жизни возвышенным взглядом на сущность брака, который не должен был быть, по его мнению, ни платным промыслом, ни продажным товаром; напротив, мужчина и женщина должны были соединяться лишь по любви, с целью произведения на свет детей. Поэтому государство не должно было терпеть брака, заключенного без любви: «в таких браках не выполнялись ни цель, ни обязанности, связанные с браком» (Плутарх, Солон, 20). Государственное право надзора и урегулирования брачной жизни, по взглядам Солона, простиралось так далеко, что он даже издал законодательные предписания относительно частоты исполнения супружеских обязанностей, которые обязывали супруга иметь со своей женой, по меньшей мере, три половых сношения в месяц (Плутарх, Eroticus, гл. 23; Плутарх, Солон, 20).

Такое чрезмерное вмешательство государства в область частной жизни, кажущееся нам теперь странным, объясняется воззрением греков, что нравственное воспитание отдельного лица лежит на обязанности государства, и что только в государстве и благодаря государству оно может сделаться нравственным. Поэтому индивидуум по отношению к государству не имел нравственной свободы. Этот взгляд разделяли также Платон и Аристотель.[667] В законодательстве Солона такая опека индивидуума с целью нравственного воспитания выступает очень ясно. Он пользовался, например, удивительным государственным учреждением, «гинекономами» (дословно «надзиратель за женщинами»), представлявшими своего рода полицию нравов для приличных и уважаемых людей. Для проституток же и для людей падших, признанных бесчестными, существовал, как мы увидим ниже, особый надзор.

Институт гинекономенов существовал уже раньше, до введения законодательства Солона. Не только в Афинах, но и во многих других греческих городах, имелись особые начальники для наблюдения за нравственностью молодежи («Padonomen») и женщин («Gynekonomen»). В Афинах они находились, правда, под верховным надзором ареопага, т. е. состоящего из прежних архонтов совета,[668] которому и впоследствии также принадлежало право выражать порицание и налагать наказание на свободных граждан за их проступки против добрых нравов (Изократ, Areopagiticus, 37 и далее.[669] Плутарх (Солон 21) упоминает, что гинекономены, кроме Афин, функционировали в качестве полиции нравов и в Беотии, а Филарх (у Атенея XII, 20, стр. 521 в) сообщает в 25 книге своей истории, что в Сиракузах существовал касающийся нравственности полицейский закон, заключавший следующие постановления: «Женщины не должны носить золотых украшений и пестрых или отделанных пурпуром платьев, если они не желают признать себя проститутками. Мужчины не должны наряжаться, носить изысканную и бросающуюся в глаза одежду, если они не желают, чтобы их считали прелюбодеями и кинедами. Свободная женщина после захода солнца не должна показываться на улице, в противном случае, ее можно считать нарушительницей супружеской верности. И днем также она не должна выходить без разрешения гинекономена и всегда только в сопровождении прислуги.[670] Постановления солоновской полиции нравов, по Плутарху, следующие: «Он издал особый закон относительно выездов женщин, оплакивания ими умерших и поведения их на праздниках. При выездах женщина не могла брать с собою более трех платьев, пищи или питья более чем на обол, и корзину длиннее локтя. Ночью она имела право выезжать не иначе, как в телеге и с фонарем впереди».[671] В конце четвертого столетия Деметрий из Фалерона снова возобновил более или менее отжившую уже свой век полицию нравов и опять возложил ее обязанности на ареопаг, с правом привлекать частных лиц за дурное поведение к ответственности и наказывать их. (Атеней IV, 64 и 65, стр. 167е, 168а). Гинекономены же должны были надзирать преимущественно за жизнью и нравами женщин. На них лежала, например, обязанность проводить в жизнь закон от четвертого века, по которому число женщин на свадьбах не должно было превышать известной цифры (30) (Атеней VI. стр. 245а).[672]

Как мы уже упоминали, главную задачу своего законодательства о нравственности Солон видел в защите и укреплении брака, причем во всех своих действиях придерживался точки зрения так называемой «двойственной» морали, т. е. мужчине разрешал добрачные и внебрачные сношения, а женщине запрещал. Плутарх (Солон 23) говорит о брачных законах Солона: «Наиболее несообразны из законов Солона те, которые касаются женщин. Он позволял, например, всякому, заставшему у своей жены любовника, убить его; а того, кто соблазнил свободную женщину или совершил над ней насилие, он наказывал штрафом в сто драхм, за продажу женщин другим – даже только штрафом в 20 драхм, за исключением тех женщин, которые продаются публично и под которыми он разумел проституток, беззастенчиво отдающих себя за деньги всякому. Кроме того, он никому не разрешал продавать своих дочерей или сестер, за исключением тех случаев, когда незамужняя девушка уличена была в запрещенных сношениях с мужчиной».

Таким образом, Солон с одной стороны наказывал по закону замужнюю женщину, нарушившую супружескую верность – о прелюбодеянии женатого мужчины нет речи – и старался воспрепятствовать законодательными мерами соблазнению и внеполовым сношениям свободных девушек. С другой стороны, он, напротив, предоставил мужчине полную свободу удовлетворения полового инстинкта до и вне брака – в полной противоположности, например, со своим предшественником, Харондас из Катаны, жившим в 650 г. до Р. X., который грозил наказанием за всякое дурное поведение, от кого бы оно не исходило (Диодор, XII, 12). Но это зависело, очевидно, от всего миросозерцания Солона. Он считал половые наслаждения чем-то необходимым, как это видно из эпиграммы о нем, приводимой у Плутарха (Солон 31):

Милые произведения Венеры, вас я люблю теперь; произведения. Вакха и Муз, вы придаете людям бодрость духа.

Но так как он запретил удовлетворение полового инстинкта признанного им самим необходимым, со свободными женщинами, то он, будучи последовательным, должен был предоставить мужчинам для этой цели несвободных женщин. А потому он предназначил «женщин, которые продаются публично», т. е. рабынь – как о том свидетельствуют приведенные выше слова вполне заслуживающего доверия Плутарха – для занятия проституцией. Так как, согласно сообщениям Аристотеля и Плутарха, Солон отменил рабство свободных граждан за долги, то проституция могла коснуться только собственно городских и сельских рабынь и чужеземок, попавших в Афины в качестве военной добычи, или благодаря торговле рабами. Если не считать, следовательно, приведенного выше, существовавшего, вероятно, только на бумаге исключения продажи развратной свободной девушки, то проституция со времени Солона рекрутировалась почти исключительно из несвободного и во всех отношениях зависимого сословия рабов.[673]

Второй существенный пункт законодательства Солона о проституции заключается в том важном факте, что она здесь впервые является светской государственной организацией, в значительной степени уже потерявшей свой религиозный характер, принять во внимание который Солон считал, однако, необходимым в известном отношении. Бордели Солона – государственные, а не храмовые. Государство управляет и надзирает за ними, государство получает пошлины от отдельных проституток, но Солон, как сообщают, построил на эти доходы храм Афродите Пандемос. По сравнению с легализированной светской проституцией, религиозная проституция падает и теряет всякое значение. Благодаря этому, область распространения проституции впоследствии расширяется и создается возможность чрезвычайной дифференциации и специализации ее.

Главнейшие указания на солоновскую организацию проституции мы находим у Атенея, в его «Пире софистов». Они заимствованы из комедии «Братья» Филемона (около 330–260 г. до Р. X.), одного из основателей новейшей аттической комедии. Атеней замечает, что Филемон говорит о Солоне, что он первый купил женщин для находящейся в расцвете сил и возбужденной в половом отношении молодежи и выставил их в публичных домах. Атеней приводит следующие относящиеся сюда строфы из Филемона, которые мы воспроизводим здесь в немецком переводе Фридриха Якобса:[674]

Du hast Dir, Solon, aller Menschen Dank verdient.

Denn Deiner Einsicht, wie man sagt, verdanken sie,

О Zeus, ein heilsam und volkst?mlich Institut.

(Ich, Solon, sage, denk’ ich, dies mit vollem Recht).

Du sahst die Stadt mit jungen Leuten angef?llt,

In denen allen der Trieb der Natur allm?chtig sprach,

So dass sie sich vergingen, wo’s nicht ziemend war.

Da hast Du, sagt man, Weiber gekauft und aufgestellt,

Gemeinsam Allen und zu ihrem Dienst bereit.

Sie stehn entkleidet; keine T?uschung giebts dabei;

Beschau sie nach Lust; und bist Du, wie sichs wohl begibt,

Einmal bedr?ngt – nun gut, die T?r ist aufgetan.

Ein Obolus, und Du springst hinein; und drinnen ist

Von Str?uben, Zieren, Weigern keine Rede nicht.

(Ты заслужил, Солон, благодарность всех людей. Твоей проницательности, как говорят, они обязаны, о Зевс, спасительным и народным учреждением. (Думаю, Солон, что я говорю это с полным правом). Ты видел, что город переполнен молодыми людьми, в которых бьет ключом всемогущий инстинкт природы, заставляющий их забываться, где это не подобает. Тогда ты, говорят, купил и выставил женщин к услугам всех. Они стоят голые – здесь нет обмана, осматривай их, сколько хочешь. И если – как это бывает – ты чувствуешь в них потребность, что же, двери открыты. Один обол – и ты там! А там внутри уже нет речи об отказе, приличиях или чопорности).

Это описание еще дополняется дошедшим до нас через Атенея и Хар п ократиона указанием Никандра (в третьей книге его «Колофонийских достопримечательностей», цитир. у Атенея XIII. 25, стр. 569д.), что Солон поставил открытые им дома терпимости в некоторую связь с культом Афродиты Пандемос, отдавая деньги, которые получались от них, на храм этой богини или, как сообщают другие, что он построил ей на эти деньги храм. Но последняя версия, по-видимому, неверна, так как, по Шеман-Липсиусу,[675] культ Афродиты Пандемос гораздо старее.

Известия об этой первой солоновской организации афинской проституции заключают в себе довольно много пробелов, тем не менее из них ясно видно, что Солон учредил несколько государственных борделей и купил для них рабынь, публично выставленных напоказ, которые за определенную плату должны были отдаваться всякому желающему, не имея права выбирать по собственному желанию. Любопытно сообщение, что девушки стояли для осмотра голыми, чтобы каждый видел, с кем он имеет дело, и мог выбирать по своему вкусу. Руководились ли при этом больше эстетическими или гигиеническими соображениями, из краткой заметки не видно. В остальном для проституток не было ограничений в их половых сношениях, как это подтверждает Плутарх (Солон 23). Далее мы узнаем, что девушки из публичных домов должны были часть своих доходов отдавать государству. Тем самым Солон может, следовательно, считаться также отцом так называемого «налога на проституток». Часть этого налога он расходовал на поддержание храма Афродиты Пандемос, расположенного на юго-западной стороне акрополиса.[676] Не подлежит сомнению, что образцом для его государственных борделей Солону послужила гораздо более древняя храмовая проституция и что религиозная проституция в различных своих формах продолжала существовать в Элладе и Риме наряду со светской.

Познакомившись с первыми зачатками организации светской проституции в древности, мы перейдем теперь к описанию всей вообще античной проституции в ее полном развитии и в ее разнообразных отношениях, как они сложились в течение веков от Солона до Юстиниана, т. е. в промежуток времени приблизительно в 1200 лет. Но уразумение своеобразной стороны античной проституции, во всех отношениях послужившей образцом для современной, возможно лишь в том случае, если рассматривать ее в тесной связи со специальными условиями государственной и общественной культуры древнего мира. Только тогда возможно научное понимание, которого не давали простой исторический пересказ с нагромождением отдельных деталей, как это делалось до сих пор. В особенности это можно сказать об описании Поля Лакруа, который не обратил почти никакого внимания на основные общие точки зрения, проявляющиеся в различных культурных влияниях и превращениях проституции, и на ее отношение к социальному вопросу. А потому Блюмнер[677] справедливо называет имеющиеся до сих пор исторические описания проституции дилетантскими. Нашей задачей, следовательно, будет описание античной проституции по источникам, и в связи с остальными социальными условиями, придерживаясь при этом строго научной точки зрения.

1. Социальные предпосылки и факторы, благоприятствовавшие развитию античной проституции. – Развитие и своеобразная дифференцировка античной проституции совершались на основе дуализма между строгим моногамическим принудительным браком, с одной стороны, и необыкновенной половой свободой мужчины – с другой. Нигде мы не видим этого дуализма – этой антиномии и дисгармонии половой жизни – в такой резко выраженной и очевидной форме, как у древних. Даже средние века, несмотря на строгое понятие о браке и строгую защиту его, не обнаруживают уже такой остроты противоположения, а тенденция современной культуры, начиная с ренессанса, очень ясно направлена к ослаблению и постепенному исчезновению этого дуализма. Правильность уравнения: угнетение и несвобода замужней женщины – безмерному росту проституции в городах – всего легче и всего нагляднее можно доказать для древней эпохи.

Достойно внимания, что в эпоху Гомера, несмотря на доказанную для того времени полигамию и на относительно большую свободу женщины,[678] не знали сколько-нибудь обширной проституции, если не считать сосредоточившуюся в нескольких священных местах религиозную проституцию в честь Афродиты, на которую намекает, быть может, Одиссея (VIII, 362–366). Геродот же (II, 51) сообщает, что культ фаллоса (а с ним, вероятно, и религиозная проституция) перенесен в Элладу пеласгами. Замечательные стихи, которые я нашел у Гезиода («Werken und Tagen» 373–375), также указывают, быть может, на существование проституток в героическую эпоху:

Deinen Sinn bet?re kein Weib mit uppigen Huften,

Schwatzend mit schmeichelnder Rede, und Dir die H?tte durchsuchend.

Wer den Weibern vertraut, hat listigen Dieben vertrauet.[679]

(He давай вскружить себе голову женщине с роскошными бедрами и льстивыми речами, которая, болтая, обыскивает твою хижину. Кто женщинам верит, тот хитрым ворам доверяется).

Но, в общем, так называемый героический период Греции еще не знал, вероятно, проституции, как элемента общественной жизни. Такого мнения придерживается и Блюмнер.[680] Лишь после строгого проведения патриархальной моногамии и связанного с ней ограничения деятельности замужней женщины исключительно домашней сферой – что О. Шрадер[681] приписывает восточным влияниям – появляется и проституция, как необходимый коррелят моногамического брака, которая в VII и VI веке до Р. X., во времена Солона, уже достигла, как мы видели, полного развития. Если мы хотим понять внутреннюю связь между греческой проституцией, как массовым явлением и необходимым, по понятиям того времени, государственным и общественным учреждением, с одной стороны, и введением строгой брачной морали – с другой, то мы должны себе ясно представить греческий брак исторического времени и обусловленное им несвободное, зависимое положение женщины.

Целью греческого брака было, прежде всего, рождение красивых и здоровых детей и ведение домашнего хозяйства женщиной.[682] Индивидуальной же любви супругов не придавалось никакой цены – настолько, что например, Элиан (Varia historia XII, 34) указывает, как на нечто удивительное, что Лавзаний питал нежную любовь к своей супруге. Так как браки заключались главным образом ради воспроизведения крепких и здоровых детей, то, прежде всего, принимались во внимание здоровье и другие вообще качества женщины, необходимые для размножения, причем они на основании закона, по-видимому, проверялись «пробными ночами». Это явствует из открытого нами недавно отрывка письма поэта Каллимаха.

Und schon schlief bei dem J?ngling die Jungfrau;

denn das Gesetz befahl, einen vorhochzeitlichen Schlaf zu schlafen[683]

(Уже спала девушка у юноши; потому что закон повелевал спать предбрачным сном).

Подробное описание афинского брака и узости охватываемой им сферы мы находим у Ксенофонта в его «Oeconomicus» (гл. 7). Там сказано:

«Мне кажется, боги очень мудро соединили пару, которую мы называем мужем и женой, чтобы они, живя вместе, по возможности были полезны друг другу. Во-первых, пара эта предназначена для того, чтобы продолжить род людской, вступая в супружеские сношения, чтобы не вымерли различные виды живых существ. Затем человек приобретает, по крайней мере, вследствие этого опору в старости. Наконец, человек не живет ведь, подобно зверям, под открытым небом, а нуждается в убежище. Но чтобы иметь под своей кровлей запасы, нужно иметь людей, которые занимались бы работами на открытом воздухе. Обработка поля, посев зерна, уход за растениями, пастьба скота – все это работы, производимые на открытом воздухе, и от них получается все необходимое для пропитания. А когда запасы эти уже имеются в доме, опять-таки нужен кто-нибудь, кто исполнил бы работы, которые не могут производиться на открытом воздухе. Сюда относятся уход за новорожденными детьми, приготовление кушанья из плодов и изготовление платьев из шерсти. А так как и те, и другие работы – и вне, и внутри дома – требуют деятельности и надзора, то Бог, мне кажется, сразу так создал нашу природу, что женщина приспособлена для работ и забот в доме, а мужчина – для работ и заботь вне дома. Тело и душу мужчины Он создал так, что мужчина лучше переносит жар и холод, путешествия и военные походы, а потому Он и возложил на него занятия вне дома. Женщине же Бог дал меньше сил, тем самым, как будто возложив на нее домашние обязанности. Он знал, что создает женщину для ухода за новорожденными детьми, что поручает ей детей, а потому внушил ей больше любви к ребенку, чем мужчине. Далее, так как Бог поручил женщине сохранять все, принесенное в дом, и видел, что для этой цели не мешает иметь робкую душу, то он снабдил ее большей долей робости, чем мужчину. Он знал также, что работающему вне дома, на тот случай, если бы ему кто-нибудь причинил вред, необходимо защитить себя, и потому дал ему больше мужества… Это одобряют и наши учреждения, связывая мужа и жену. И подобно тому, как Бог создал их для общего ухода за детьми, наши учреждения также предназначают их к общей заботе о семье и домашних нуждах, и считают похвальным и прекрасным для каждого из них именно то, к чему Бог естественно сделал его более способным. Женщине более подобает оставаться дома, чем вне дома, в мужчине же достойно порицания, если он сидит дома и не заботится о делах вне дома».[684]

Но и для этих ограниченных узкими рамками обязанностей молодая гречанка, очень рано выходившая замуж – нередко в 13–15 лет[685] – не получала достаточной подготовки. В своих дальнейших рассуждениях тот же Ксенофонт объясняет, что она ничего не понимает в возложенных на нее и подробно им описанных обязанностях, разве только умеет сшить платье из шерсти, так как все ее добрачное воспитание состояло в том, чтобы умеренно есть и пить и, по возможности, мало слушать и спрашивать. Последствием такого воспитания была столь большая робость, что она ни в чем не доверяла себе и едва осмеливалась говорить со своим мужем. Критика Ксенофонта сводится к тому, что очень многие женщины Аттики, именно вследствие такой полной несамостоятельности, неспособны даже к ведению своего дома и к воспитанию своих детей. Того же мнения придерживается и Платон.[686] Таким образом, женщина из «клетки материнского гарема переходила в клетку мужа»[687] и здесь вела строго замкнутое, несвободное существование, мало внушавшее к себе уважение. Греческий брак ни в каком отношении не отличался индивидуальным характером. Напротив, он во все времена был браком по расчету в худшем смысле этого слова, причем решающее значение для него имели, главным образом, материалистические соображения. Брак был «необходимым злом», а заключение брака по взаимной склонности, в виду замкнутой жизни девушек, наблюдалось очень редко.[688]

Правило же составляли денежные браки и подходящие браки по расчету. (Лукиан, Dialogi meretricii 4, 1; 7, 4; Ксенофонт, Hieron гл. I).

Последствием такого порядка вещей была полная подчиненность женщин в семье и отстранение их от всех интересов мужчин вне дома, доходившее до того, что им запрещено было даже посещение театра (Элиан, Var. Histor. X, I); а мужья обращались с ними с большой строгостью. Это видно, например, из характерных стихов в «Лисистрате» Аристофана (строфы 507–515):

Wohl trugen wir Frau’n in dem vorigen Krieg und der Notzeit alles geduldig

In bescheidenem Sinn, wie Frauen nur sind, was immer ihr M?nner begannet;

Denn ihr liesset uns ja nicht mucksen cinmal. Seit dorther gefielt ihr uns gar nicht,

Wir erkannten euch wohl mit feinem Gefuhl, und sassen wir stiller zu Hause,

Da vernahmen wir haufig genug, wie verkehrt ihr die wichtigsten Dinge beratet.

Dann fragten wir euch in der Seele betr?bt manchmal, doch l?chelnden Mundes:

«Was habt ihr nun in der Versammlung des Volks heut wegen des Friedens beschlossen?

Was wird auf die S?ule geschrieben?» – «Was geht das Dich an?» brummte der Mann drauf;

«Du schweigst mir davon!» – Und ich schwieg.[689]

(Во время прошлой войны и несчастий мы, женщины, все сносили терпеливо; со скромностью, присущей только женщинам, относились мы ко всему, что затевали вы, мужчины; а вы не позволяли нам даже пикнуть. Но с тех пор вы нам совсем не нравитесь. Тонким чувством мы поняли вас и даже сидя дома часто узнавали, как превратно вы толкуете важнейшие государственные дела. Тогда мы с улыбкой на устах и с болью в душе иногда спрашивали вас: «Что вы сегодня решили в народном собрании относительно мира? Что будет написано на столбе?» – А муж мой ворчал в ответ: «Тебе-то какое дело? Замолчи!» – и я молчала).

В Афинах и Ионии мужчина искал вообще индивидуальных отношений с женщинами внебрака – у гетер и конкубинаток.[690] Про спартанских женщин Платон, напротив, говорит (Gesetze VII, 80ба), что, свободные от низшей ткацкой работы, они наравне с мужчинами принимают участие в богослужении, в управлении домом и воспитании детей, в то время как в Афинах решающий голос во всех этих делах принадлежал мужчине. Это не простая случайность, что в Спарте проституция никогда не достигала сколько-нибудь заметного развития. Это непосредственно зависит от более свободного положения спартанской женщины. На это указывает Ретценштейн.[691] Но и в Спарте цель брака была только физико-политическая (произведение на свет детей для государственных целей и воспитание их под наблюдением государства). Поэтому бесплодные браки не связывали (Геродот VI, 61) и бывали даже случаи временной уступки жены ради произведения потомства (Плутарх, Ликург 15; Ксенофонт, de republica. Loc. 1, 7).

Римский брак, несомненно, был гораздо ближе к нашему современному понятию о браке, чем греческий, в виду большей свободы и большего уважения, которым пользовались римские матроны. Но и здесь главной целью брака было рождение детей, как это доказывает старая, употребительная во время вступления в брак формула «liberorum quaerendorum causa» (Плавт, Aulularia 11, I, 26; Captivi IV, 2, 109; Августин, de civitate dei XIV, 18). Особенно характерным в этом отношении является следующее место из Аулус Геллия (Noct. attic. IV, 3, 2): «Сообщают, что Карвилий этот чрезвычайно любил и высоко ставил за ее добродетели свою жену, с которой развелся, но священный страх перед клятвой (данной им), по его словам, еще превосходит его нежность и любовь. Дело в том, что (как это всегда бывает при венчании) он должен был произнести перед судьями нравов клятву (обычную), что он берет себе жену только для того, чтобы иметь потомство (законное).[692] В виду юного возраста вступавших в брак девушек (12–14 лет),[693] другой точки зрения и не могло быть. Знакомство супругов до брака также бывало редко.[694] Тем не менее, как мы уже упоминали, положение женщины – если не считать более древней эпохи с ее выраженным патриархатом – было относительно самостоятельное. В предисловии к своим биографиям, где он отмечает главные различия между греческими и римскими нравами, Корнелий Непот говорит: «Какой римлянин стыдится повести свою жену на званый обед, или какая хозяйка не живет в передней части дома и держится вдали от сношений с людьми?» Римским женщинам разрешено было также посещать театры и другие публичные места.[695]

Если мы, тем не менее, в третьем веке до Р. X. видим, что проституция приняла в Риме широкие размеры, то это нужно приписать почти исключительно греческому влиянию, а не специально римским условиям семейной жизни. В Греции, как и в Риме, прежде всего, чрезвычайно благоприятствовали развитию проституции строгий взгляд на брак и наказание за нарушение супружеской верности. Мало того, можно даже сказать, что во времена Солона в Греции и Риме планомерно поощряли проституцию, потому что ошибочно верили, будто тем самым можно защитить брак от вторжения разврата. Первая государственная организация проституции последовала исключительно с этой именно точки зрения. К тому же понятие о незаконном и наказуемом соитии, «illicitus coitus», было у древних гораздо шире, чем у нас. Наказанию подвергалось не только собственно прелюбодеяние, т. е. половое сношение с замужней женщиной, но и соблазнение незамужней сестры или дочери. И то, и другое греки объединяли в одном общем понятии, между тем как римляне нарушение супружеской верности называли «adulterium», а половое сношение с приличной незамужней женщиной или вдовой носило название «stuprum»[696] (Диг. 48, 5, 6, § 1; Диг. 48, 5, 34). Контраст между строгим воззрением греко-римского законодательства на внебрачные половые сношения с замужними и незамужними гражданками, с одной стороны, и снисходительный взгляд на сношения с проститутками, с другой, – в высшей степени поразителен. Он рисует нам античную проституцию, как оборотную сторону и необходимый коррелят брака или как защиту «половой чести» известного класса женщин.

Мы приведем здесь следующие пункты греческого законодательства, касающиеся нарушения супружеской верности и недозволенных половых сношений.[697] Все греческие законы разрешали собственную месть за соблазнение матери, сестры, дочери и даже конкубинатки. Пойманный с поличным мог быть безнаказанно убит. Государство же наказывало за прелюбодеяние смертной казнью только в Тенедосе. По закону Залевка, прелюбодею выкалывали глаза (Элиан, Var. hist. XIII, 23). В общем же государственное законодательство карало за такого рода проступки более или менее значительными позорными наказаниями. Так, например, у пизидийцев и кумейцев мужчину и женщину, провинившихся в прелюбодеянии, сажали на осла и возили по городу (Стобеус, Florilegium 44, 41; Плутарх, quaest. graec. 2). В Гортисе, на острове Крите, прелюбодею надевали венок из шерсти, он пользовался всеобщим презрением и терял все гражданские права; кроме того, он должен был уплатить в общественную кассу 50 статеров (Элиан ХИ, 12). В Лепреуме прелюбодея и его сообщницу присуждали к пожизненному лишению прав; кроме того, его в течение трех дней гоняли связанным по городу, а ее в течение одиннадцати дней выставляли в легком нижнем платье на рынке у позорного столба (Гераклид, fragm. 14). В Афинах, кроме денежного штрафа и лишения прав, применялись еще телесные наказания.

И в Риме также муж, поймавший свою жену на месте преступления, имел право убить ее (Геллий X, 23; Сенека de ira 1, 16), а к совершившему прелюбодеяние с его женой он мог применить любой акт мести (убийство, оскопление, изуродование носа и т. д.; Квинтилиан, Instit. orator. HI, 6, 17; V, 10, 39, 52, 88; Плавт, Curculio I, 1, 28 и след.; Miles gloriosus V, 2 и след.: Poenulus IV, 2, 40; Теренций, Eunuch, V, 5, 15; Гораций, Сатиры, 1, 2, 45 и след.; Ювенал X, 311 и след.; Марциал II, 60; III, 85). То же самое имел право сделать и отец совершившей прелюбодеяние. Но по закону, если отец или супруг хотели прибегнуть к кровавой мести, они должны были убить обоих виновных (Квинтилиан V, 10, 104; VIII, 1, 6; Сенека Controvers. I, 4; II, 24). «Stuprum», т. е. недозволенные половые сношения с незамужними женщинами наказывались денежным штрафом или изгнанием.

В 18 году до Р. X.[698] император Август издал знаменитый «Lex Julia de adulieriis», который наказывал не только за нарушение супружеской верности, но и за половые сношения с незамужними и вдовыми свободными женщинами.[699] Наказаниями служили: конфискация имущества, телесное наказание, изгнание. Что касается мести со стороны пострадавшего, то lex Julia допускал убийство только обоих виновных. При позднейших императорах закон этот еще обострился, благодаря введению смертной казни, как государственного наказания (Instit. 4, 18: 4; Cod. 9, 47, 16; 11, 36, 4; Аммиак Марцеллин, 28, 1). Юстиниан подтвердил смертную казнь, как наказание мужчины за прелюбодеяние, а виновная женщина должна была подвергнуться пожизненному заключению в монастырь, если муж через два года не принимал ее опять к себе (Nov. 117с 8; 134с 10).

Такое суровое законодательство само собой наталкивало на рекомендацию сношений с проститутками, как наиболее удобное средство, чтобы не переступать приведенных законов. Со времени Солона у античных авторов можно проследить многочисленные указания в этом смысле. Страх перед последствиями внебрачных отношений со свободными гражданками тем более приводил к мысли о необходимости и безопасности сношений с проститутками, что опасность заражения половыми болезнями еще была неизвестна древним. Ниже мы приведем несколько наиболее разительных примеров вышеуказанного взгляда древних, который чрезвычайно благоприятствовал развитию проституции.

Когда Антисфен увидал однажды человека, обвиняемого в прелюбодеянии, он воскликнул: «Несчастный, какой большой опасности ты мог бы избежать за один обол!» (Диоген Лаерций УИ, 4). Эвбул в «Pannychis» хвалит проституцию, как верное и безопасное средство удовлетворения полового инстинкта (у Атенея XIII, 24 стр. 568е). Ксенарх в «Pentathlos» порицает молодых людей, которые подвергают себя большой опасности, вступая в половые сношения со свободными женщинами, вместо того, чтобы в безопасности наслаждаться радостями Венеры в публичных домах. (Атеней ХШ, 24 стр. 269 в. с.). Даже известный своей строгой нравственностью Катон, увидав раз молодого человека, выходившего из публичного дома, приветствовал его, что он удовлетворяет свой половой инстинкт таким безобидным способом, не совершая преступления (sine criimine), т. е. прелюбодеяния или соблазнения.

«Славно, славно, – крикнул Катон, изрекая великое слово. —

Если гнусная похоть бушует в жилах, то лучше Юношам спускаться сюда, не вводя в искушенье Жен чужих».

(Гораций, Сатиры, кн. I, сат. 2, ст. 30–35, перев. Фета).

В «Curculio» (Акт I, сц. 1) у Плавта сказано:

Das Haus ist eines Kupplers Haus,

So besser denn;

Kein Mensch verbeut und wehrt es dir, dass f?r dein

Geld Du kaufest бит, was ?ffentlich zu Markte steht.

Die off’ne Strass’ ist jeglichem ja unverwehrt.

Suchst du dir durchs verwachsne Hag den Fussteig nicht,

H?ltst du dich rein von Ehefrau’n, Witwen, Jungfernschaft

Und Knaben freier Eltern, liebe so viel du willst.[700]

(Этот дом – дом сводника. Тем лучше! Никто не запрещает тебе купить на свои деньги то, что публично продается на рынке. Открытая улица ни для кого не составляет запретной вещи. И если ты не пробираешься через заросшую изгородь и держишься вдали от замужних женщин, вдов, девушек и мальчиков свободных родителей, то предавайся любви, сколько душе угодно!).

Гораций, сочувственно цитирующий во 2-й сатире 1-й книги вышеприведенные слова Катона и указывающий там же на опасности прелюбодеяния, в другом месте резко противополагает в этом отношении сношения с проститутками:

«Ты к чужой супруге стремишься, Даво к уличной деве;

Кто из нас достойней креста? – Когда мою похоть

Возбуждает природа меня при свете лампады…

Я ухожу без позора и без забот, как бы больше

Статный или богатый со мной не сходил в то же место.

Ты, как сбросишь отличия, всадника перстень и тогу

Римскую, из судьи обратишься в грязного Дама,

Так как душистую голову в плащ завернул ты. Но разве

Ты не то, чем прикинулся? За провожатым робко

Входишь, в борьбе между страхом и похотью кости трепещут.

Что за различие – ходишь ли ты, обречен на сожженье,

На убиение розгами или мечем – или заперт

В гнусный ящик служанкой, сообщницей зла, помещенный,

Скорчен так, что дошел головой до колен? Не дана ли

Мужу греховной жены над обоими воля по праву?[701]

(Кн. II, сат. 7. стих. 46–62. Перев. Фета.).

Овидий в начале своей книги «Наука любви» (1, 23) решительно подчеркивает, что он воспевает только «Venus tuta», любовь к гетерам, на которых не распространялись законы о браке. Он воспевает только любовь «вне закона» (11, 599).

Совет посещать бордели и вступать в сношения с гетерами тем понятнее со стороны древних, что страстная индивидуальная любовь с оттенком романтизма у них без сомнения не существовала в таком объеме, как в наше время, а если иногда и наблюдалась, то в общем ее все же отвергали и смотрели на нее, как на нечто болезненное. Замечательно, что античный человек считал самые бурные вспышки элементарной чувственности гораздо менее опасными, по их действию на способности и человеческое достоинство (virtus), чем глубокие душевные переживания любовной страсти. Эрвин Роде говорит: «Греки всегда смотрели на бурную, непреодолимую власть любви над человеком, как на унижающее его несчастье – как на «пафос», правда, но не героически-активный, а чисто пассивный, который опутывает волю, вырывает руль из рук разума и человека, увлеченного в пропасть страстей, не возвышает в момент погибели, как героические преступления трагических героев, а, напротив, горестно подавляет и убивает».[702] Этим объясняется, почему более древняя эпическая поэзия греков, как и трагедия их, никогда не делала любовь предметом своего творчества. Ни у Гомера, ни у Гесиода, или Эсхила, мы не находим любовных сцен.

Только любовь между Гаймоном и Антигоной в «Антигоне» Софокла может уже считаться изображением глубокой, страстной индивидуальной любви.[703] Еврипид называет ее болезнью (Гипполит 477, 730, 764 и след.; отрывок 340). Тем не менее, такая любовь, разумеется, все же существовала в Греции, как это видно из раннего описания ее в поэзии восточной Греции (Архилох, Сафо). Но закон и господствовавшие нравы подавляли ее по отношению к жене и направляли, как мы увидим ниже, частью на гетер, частью же на мальчиков. Но и здесь чувственная основа осталась преобладающим моментом, даже в платонической любви.[704] Правда, в периоде расцвета истории Греции и Рима господствовавшая там чувственность была совершенно наивная, гармоничная, с необходимостью вытекавшая из природы человека, в своем наивном отношении к наготе и красоте тела обнаруживавшая, безусловно, пластически-эстетические черты. Столь характерный для христианского культурного мира дуализм, антагонизм между душой и телом, еще не оказал в то время своего губительного действия на половую жизнь. Чувственное здесь менее надломлено и менее рафинировано, потому что для античного человека все половое лежало вообще по ту сторону добра и зла и христианское понятие «греха» еще не применялось к нему. Правда, аскетические тенденции позже и здесь уже были известны, а некоторые отклонения от нормы и извращения обозначались, как «болезнь»; но не было еще монашеской борьбы между плотью и духом, и «плоть» была только красивой внешней формой внутренней духовной жизни. В чувственной красоте почитали и наслаждались духовной. Идеал человека – голый человек, а не человек в одежде.

Это сказывалось, по Тэну, в очень многих чертах греков. Так, например, карийцы, лидийцы и все вообще варвары, соседи греков, стыдились появляться голыми, греки же без стеснения сбрасывали свое платье, чтобы бороться и бегать. Даже молодые девушки в Спарте занимались гимнастикой и фехтованием почти голыми. Затем все большие празднества – олимпийские, пифийские и немейские игры – были «выставкой и триумфом голого тела», на глазах всех, при кликах одобрения всего народа.[705] Так как греки страстно поклонялись совершенству тела, то они не стыдились во время священных праздников обнажать его перед богами. Совершенство тела считалось чем-то божественным.

Этим объясняется, что греки воздвигали памятники красивым женщинам и мужчинам, как мы теперь воздвигаем их великим мыслителям и поэтам.[706] Громадное распространение любви к мальчикам, несомненно, находится в связи также и с этим глубоким действием нагой красоты тела, которая у юных мужчин выступала еще резче, чем у девушек. Сами половые признаки – что еще и теперь вызывает величайшее негодование со стороны приверженцев pruderie – тоже были предметом наивного эстетического наслаждения. Как говорит Фридрих Теодор Фишер,[707] греки не без основания правильно ухаживали за своей силой и так же мало стыдились этого, как мало стыда в сильных словах книги Иова о бегемоте: «сила его в чреслах его и крепость его в мышцах чрева его».

Поэтому физическое половое наслаждение во всех его проявлениях, даже так называемых извращенных, было для древних чем-то естественным, элементарным, что они не переоценивали, но и не ставили слишком низко, как мы это видим у современных европейских народов, где постоянное колебание между этими двумя крайностями именно вызывает гибельные дисгармонии половой жизни. Сильная, даже жгучая чувственность, частью зависевшая, быть может, от южно-европейского жаркого климата,[708] составляла наиболее резкую черту античной любви. «Сатириаз», т. е. повышенная половая чувствительность или гиперестезия, представляет специфически античную болезнь. Древние врачи описывают ненасытную потребность в половых наслаждениях, как частую в то время болезнь у мужчин и женщин,[709] между тем как теперь она наблюдается довольно редко.

Такое преобладание физической любви тем более должно было способствовать развитию свободных, неурегулированных отношений с проститутками, что брак, как мы уже упоминали, преследовал совершенно другие цели и что для удовлетворения «taetra libido» без всяких стеснений указывали на проституцию. К тому же романтический элемент индивидуальной любви мог найти себе исход исключительно в любви к гетерам, потому что из брака он был исключен. Финк[710] приводит тому три причины: унизительное, несвободное положение женщины, отсутствие непосредственного любовного ухаживания перед свадьбой и невозможность личного предпочтения, так как выбор супруга или супруги был делом родителей. Характерно, что индивидуальная любовь мужчины, в нашем смысле слова, у древних почти исключительно[711] сосредоточивалась на высшей категории проституток, на гетерах или на мальчиках и юношах.

Комик Амфис (Атеней XIII, стр. 459в) противополагает условности брака свободной индивидуальной любви к гетере.

Ist etwa nicht die Hetare besserer Sinnesart

Als eine angetraute Frau? Um viel f?rwahr!

Die eine, wie verkehrt sie auch sei, sch?tzt das Gesetz

Zu Hause; die andre weiss, dass sie des Mannes Gunst

Durch ihr Betragen kaufen, Oder wandern muss.

(перев Фридриха Якобса).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.