Глава четвертая Половой вопрос в древности и его значение для понимания и борьбы с проституцией

Глава четвертая

Половой вопрос в древности и его значение для понимания и борьбы с проституцией

Выше мы подробно исследовали проституцию с ее чрезвычайной дифференцировкой и специализацией, как она проявилась со времени половой реформы Солона. Мы последовательно рассмотрели ее социальные предпосылки и благоприятствовавшие ей факторы, различные виды, ее топографию и локализацию, личность и образ жизни проституированной женщины, клиентелю античной проституции, многочисленные экономические отношения, отношение между проституцией и половыми извращениями, мужскую проституцию, гигиену проституции, отношение государства к проституции, ее роль в обществе и в общественной жизни древних, в литературе и в искусстве. Словом, мы обозрели всю вообще организацию античной проституции и можем уже теперь установить во всех деталях решающее влияние ее на средние века и новейшее время. Организация эта опирается во всех своих частях на резко выраженный и господствующий в общественной жизни принцип двойственной морали, которая еще и теперь имеет такое же значение, как и прежде, и происхождение которой мы уже детально описали выше (см. стр. 178 и след., стр. 375 и след.). Древняя эпоха также глубоко испытала на себе противоречивость и безнравственность двойственной половой морали, которую всего правильнее можно охарактеризовать, как продукт типично рабского государства с одной стороны и абсолютного патриархата с другой и которая по существу своему основана на презрении к женщине, на презрении к индивидуальной любви и на презрении к труду. Поэтому уже в древности существовал «половой вопрос», столь же жгучий, как и теперь, причем и тогда уже. не было недостатка в теоретических и практических попытках его разрешения. Не было, правда, сознательной половой реформы, опирающейся на научное исследование и познание, последовательно приспособленной к социальному развитию и прогрессирующей вместе с ним. Но нельзя все же отрицать реакции против пагубной дуалистически-патриархальной половой реформы. Реакция эта выразилась в исследованиях и предложениях философов и врачей, в реформах законодателей, в возникновении новых и глубоких идей о сущности половой жизни. И если рассматривать все эти моменты в целом, их нельзя не признать своего рода движением в пользу реформы, идеи и цели которого во всяком случае продолжают действовать до настоящего времени и спорные пункты которого являются еще и нашими спорными пунктами; с теми и другими мы можем признать себя органически связанными, принимая, разумеется, во внимание совершенно изменившиеся культурные условия. Вот почему знакомство с теоретическими и практическими попытками разрешение полового вопроса в древности имеет существенное значение для всего вообще понимание и для борьбы с проституцией, и чем оправдывается нижеследующий обзор главнейших точек зрение античной половой реформы.

Если мы хотим исходить, при обсуждении полового вопроса в древности, из правильного основания, мы должны, прежде всего, уяснить себе, что побудительный момент, накладывающий свою печать на половой вопрос в настоящее время, в древности совершенно отсутствовал. Мы говорим о знакомстве с специфическими местными половыми болезнями и с заразительностью их, а также о том факте, что в древности не было сифилиса. В теперешних дискуссиях и предложениях реформ для новой организации половых отношений значительную роль с полным правом играют половые болезни и обширное распространение их путем проституции. Этот момент для древней эпохи совершенно исключается. Этим, прежде всего, объясняется значительная непринужденность и наивность, с которой рассматривали вообще в то время половые сношение – неомраченная страхом заражение наивная радость от половых наслаждений, для которых свободный мужчина имел также в древности больше досуга. Такое отношение к половым наслаждениям, которые считались столь же необходимыми, как еда и питье, сказалось, например, в знаменитой надгробной надписи Сарданапала (у Атен. XII, 529 f: «Пока я видел солнечный свет, я ел, пил и предавался половым наслаждениям»),

Этот естественный взгляд на вещи, достигший своего крайнего выражение в словах Домициана, что частое повторение соитие представляет своего рода «телесное упражнение» (Светон. Domit. 22), представляет всеобщее, народное воззрение древней эпохи. С ним считалось и законодательство, которое уже рано издало предписания, касающиеся половых сношений. Так например Салон требует от супругов, чтобы они совершали сношение три раза в месяц (Плут. Erotic. 20, 6), потому что «он хотел, подобно тому как государства от времени до времени возобновляют договоры между собою, чтобы и брак путем этого любовного акта обновлялся от всех накопившихся в промежутке недоразумений» (Плут., Erotic. 22). Воззрение про фанов о необходимости половых сношений для физического здоровья в смелой форме приводит в одном месте Гораций (Сат. I, 2,116–119). Однако, не только легкомысленный Гораций (Сат. I, 2, 31–35 и сат. II, 7, 42–52), «но даже и человек столь строгих нравов, как Жатон, не колеблясь рекомендовал посещение борделя, как средство для удовлетворение «taetra libido» (см. выше стр. 384), для достижение и сохранение половой сил. Такой взгляд, вообще говоря, разделяется и большинством врачей. Уже последователи Гиппократа подчеркивали необходимость половых сношений по наступлении половой зрелости и вред от продолжительного воздержании в этом периоде. В сочинении «о девственницах» (изд. Литтрэ, VIII, 466–471) очень наглядно описано неблагоприятное влияние полового воздержание на душевное состояние, вплоть до причинения душевной болезни, и как целебное средство рекомендуются половые сношение в браке. Необходимость сношений для здоровья доказывается также в гиппократическом сочинении «О семени» (глава 4). Взгляды александрийских врачей воспроизведены Делсот (de medicina 1,1), когда он говорит: «К половым сношениям не нужно прибегать слишком часто, но не следует также слишком долго воздерживаться. Редкие сношения придают бодрость телу, а слишком частая, напротив, ослабляют его». Во время империи вопрос о пользе и вреде половых сношений горячо дебатировался в медицинской литературе. Ниже мы увидим, что и здесь сказывалось влияние аскетических тенденций философского происхождения, в особенности у так называемой методической школы. Выдающиеся врачи, как Руф из Эфеса и Гален, писали особые сочинение о половых отношениях. Любопытно, что Руф начинает свою статью категорическим заявлением, что половое сношение представляет естественный акт и как таковой сам по себе, безусловно, безвреден. Отсюда можно заключить, что и в медицине, очевидно, существовала партия, которая считала половые сношения, в смысле аскетическом, «неестественными» и заслуживающими осуждения. Совершенно также высказывается Гален в начале своей статьи, направленной против взгляда философа Эпикура, что половые сношение оказывают вредное влияние на здоровье. Оба названных выше выдающихся врача сходятся в оценке половых сношений, как естественного и само по себе, безусловно, нравственного явления, и отвергают только эксцессы. Гален в особенности предостерегает против преждевременных и экстенсивных половых сношений в периоде полового созревания, а с другой стороны – и против дурных последствий вследствие слишком долгого воздержания.

Таким образом, в древности осуждали только неумеренное удовлетворение полового инстинкта, умеренное же считали необходимым для здоровья и тем благосклоннее относились к нему, что оно считалось древними предохранительным средством против чрезмерной духовной любовной страсти, которая признавалась в то время безусловно чем-то болезненным.

Выше мы уже говорили (стр. 187) об античном взгляде на индивидуальную любовь, как на «болезнь» (morbus: Еврипид Hyppolit. 477, 730,764 и след.; Антисфен у Елем. Алек., strom. II, стр. 485, и интересная полемика против него у Галена, изд. Кюна, т. XVIII В., стр. 18 и след.). В дополнение к сказанному укажем еще на забавные описание мужчины, томящегося в оковах любви и лишенного свободной воли у Горация (сат. II, 3, 259 и след.) и Персия (сат. V, 161 и след.), и приведем следующее характерное место из Лукреция:

Но избегать должно образов тех и от пищи любовной

Ум отвращать, направляя его на другие предметы;

И накопившийся сок извергать нужно в тело любое,

А не хранить этот сок лишь для той, кто в нас страсть возбуждает.

Тем оградим мы себя от тревог и от верных страданий.

Зреет ведь рана любви и растет, когда пищу находит.

Изо дня в день матереет безумство, скопляются беды,

Если ранением новым ты не исцелишь своей раны,

И не излечишь любви своей общедоступной любовью,

Или к другим побужденьям ума своего не направишь.

Кто избегает любви, не лишен наслаждений Венеры;

Наоборот, без труда он их с большим удобством вкушает,

Так как действительно чище услада у этих здоровых,

Чем у несчастных влюбленных людей.

Тит Лукреций Кар. «О природе вещей».

Перев. с латинского Иван Рачинский. Изд. «Скорпион», Москва, 1904, кн. 4.

При таком взгляде понятно, почему сношение с проститутками считались в древности лучшим предохранительным средством против опасностей чрезмерной любовной страсти индивидуального характера, в особенности, если принять во внимание иную моральную оценку добрачных и внебрачных половых сношений с рабынями и полное незнакомство древних с опасностью заражение венерическими болезнями.

Несмотря на это, уже очень рано можно проследить в народной жизни греков аскетическое направление и движение, направленное против проституции – движение, носившее сначала религиозный характер, испытавшее затем более глубокое философское обоснование и в конце концов нашедшее себе отклик и практическое осуществление в широких кругах представителей светской науки (например в медицине). Этими древними религиозно-философскими воззрениями, отрицающими половую жизнь, в значительной степени объясняется, прежде всего, соответственное учение христианства.

Как мы уже подробнее изложили во второй главе, половая жизнь в то время с одной стороны имеет религиозную окраску; она посвящена божеству и считается священной, что сказалось в религиозной проституции, в фаллических культах и символах; как элементарная идея, воззрение это встречается у самых различных народов земного шара. С другой стороны, такой же элементарной идеей, достигшей всеобщего распространения, является и противоположное воззрение, именно то, по которому половая жизнь считается чем-то нечистым, недостойным божества, так что официальные представители божества на земле, жрецы и жрицы, воздерживаются от половой жизни и обязаны соблюдать целомудрие. Идея воздержание от половой жизни по религиозным мотивам распространена по всему земному шару. Мы находим ее у американских индейцев (например, у Tlinkit, патагонцев, Chibcha, Totil), у которых существуют также обязанные соблюдать целомудрие жрицы (Юкатан, перувианские «девственницы солнца» и «Осllо»), на Канарских островах (девственные жрицы), в Лоанго (царь жрецов), в Персии (жрицы солнца), в Индии (в джайнизме и буддизме), во Фракии, в Галлии (жрицы оракула в Севе) и у многих других народов.

Из этого первобытного взгляда о нечистоте половой жизни и святости целомудрия-на что этимологически указывает, например, слово «coelebs», холостяк (от «coelibes» и «coelites», т. е. «небесные», и «castus», целомудренный, т. е. чистый для жертвоприношения) – произошло также и у греков и римлян требование полного полового воздержание жрецов. и жриц. У треков, например, четыре, жрицы Диониса, должны были произносить следующую Клятву: «Я соблюдаю священные обычаи, я чиста, целомудренна, незапятнанная тем, что оскверняет, и прикосновением мужчин». У римлян существовала знаменитая коллегия жриц из шести весталок, «священных девственниц» (virgines sanetae, Торац. од. I, 2, 27; Геродиан. I, 14; V, 6), которая не исчезла еще в течение четырех веков после Р. X.

Правда, как в Греции, так и в Риме практическое осуществление аскетического идеала ограничилось лишь указанными религиозными учреждениями, в широких же кругах идея об аскетическом образе жизни не нашла такого отклика, как мы это видим впоследствии в христианстве. Тем не менее, и там уже очень рано существовали склонные к аскетизму секты, как орфики и пифагорейцы. Общее миросозерцание, выразившееся в направлении этих греческих сект, прекрасно описано у Эрвина Роде:

«Аскетический идеал до известной степени существовал и в Греции. Но, как ни сильно он захватил некоторые отдельные области, он всегда все же остается для греков чем-то чуждым и гнездится лишь среди спиритуалистов мечтателей; по отношению же к господствующему в жизни настроению он является парадоксом, почти что ересью. Общественная религия заключает в себе некоторые зачатки аскетической морали, но развитие их в цельное религиозное мировоззрение имело место в Греции лишь среди небольших групп, выделившихся в тайные союзы с теологическим или философским направлением. «Мудрецы», идеальные образы которых изображаются в легендах об Аборис е, Епименидеи др., недолго оставались, однако, единичными идеалами аскетов. Вскоре явилась также попытка создать на почве этих идеалов общину».

Нельзя не признать, однако, что противоположение между чистым и нечистым, между наслаждением и одухотворением жизни, которое затем достигло резкого развитие в дуализме между телом и душой, плотью и духом, замечается уже и в греческой мифологии. Весьма поучительно в этом отношении понятие о небесной и земной богине любви, об Афродите Urania и Pandemos (Платон Sympos. 8, стр. 180 D; Ксеноф. Symp. 8, 9 f; Плут. Erot. 19, стр. 764В; Атен. XIII, 569d; Лук. dial, meretr. 7,1). По Сократу, любовь к телу происходит от обыкновенной Афродиты, а любовь к душе и к добродетели – от небесной. В известном смысле то же противоположение можно найти и между богом света Аполлоном и богом чувственной природы Дионисом: с одной стороны чистое мировоззрение, а с другой – упоение жизнью, «аполлоновское» и «дионисьевское» начала по Ницше.

К этим религиозным представлениям примыкали исследование и идеи философов, которые оказали величайшее влияние на постепенное развитие указанного выше дуализма между «плотью» и «духом» с его отраженным действием на понятие о половой жизни. Благодаря этому дуализму, душевное все более и более отделялось от телесного, которое считалось менее ценным, низшим началом; но тем самым низводили также на низшую ступень, накладывали известное клеймо и на половую жизнь, как на телесную функцию, телесное явление.

Описанное историческое развитие, по Гомпергу, началось еще задолго до Платона. Наряду с орфиками и пифагорейцами в особенности Ксенофан, вернувшись к религиозным представлениям, снова относит душу, как воздух, к небесному началу, а тело возвращает земле. Платон перенес это представление на половую жизнь и развил учение о небесном и земном эросе, которое в конце концов завершается настоящей эротической мистикой, в которой нет, однако, недостатка в глубоких наблюдениях. Так, Платой является, например, первым представителем учение о превращении, «сублимировании» половых процессов в духовные явления, которое затем развивал Ницше и после него до крайних пределов Фрейд (выражение «сублимирование» принадлежит Ницше). По Платону именно всякое истинное творчество связано с чувственностью; как для половой, так и для умственной продуктивной деятельности он употребляет одно и то же определение, «творчество в области прекрасного»; и та, и другая коренятся в одной и той же таинственной глубине человеческого организма. Чисто физическое проявление полового инстинкта Платон считает, однако, менее ценным, чем то другое, духовное начало.

Представление это связано также, вероятно, с отвращением, которое питали греки ко всякой победе чувственного над разумным, ко всякому вообще порабощению разума, которое ведь особенно очевидно именно в половом акте. Демокрит боялся половых наслаждений, потому что они подобны временному апоплексическому припадку, и вместе с тем вызывают чувство, нисколько не лучшее того, которое испытывает человек, когда чешет зудящее место. Гиппократ называет половое сношение «малой эпилепсией», чтобы подчеркнуть временное отсутствие сознание при этом. Геллий (Noct. att. XIX, 3, 8) справедливо видит в этом уничижение полового инстинкта и низкое понятие о нем.

Сказанным, вероятно, объясняется, почему Платон в «Timaios» (стр. 91) называет мужские половые органы «непокорными и своевластными, как зверь, который не слушается разума». Они «стремятся все покорить своим бешенным вожделениям; по тем же причинам и совершенно то же самое бывает у женщин с так называемым влагалищем и маткой».

Исследование Сократа и Платона о любви и высших и низших видах ее дали толчок к развитию богатой философской литературы по этому предмету (см. выше стр. 431) в различных сократических школах, хотя некоторые из этих сочинений о любви (например сократиков Симиаса и Симона), которые приводит Диоген Лаэртий, принадлежат гораздо более позднему времени. В особенности большое влияние на последующее время оказали взгляды на половую жизнь, которых придерживалась основанная Антисфеном школа циников, предшественников аналогично направленного стоицизма. Цинизм представляет антагонистический принцип стремление к чиста чувственному наслаждению; он возводит в идеал отсутствие потребностей и тем самым ввел в жизнь новое мерило для оценки этических явлений. Со времени Антисфена циники выступили, как проповедники нравственности, как моралисты, в особенности в сфере полового вопроса, и в качестве таковых неоднократно подвергались насмешкам. Сам Антисфен высказывается весьма враждебно о любви: она представляет, по его мнению, ошибку природы, и только подверженные ей несчастные люди сделали из Эрота бога Клементий Александр., Stromat. II, 406с). Брунс предполагает, что слова эти направлены против воззрения, которое видело в любви действие сверхъестественного начала, а акт размножение признавало божественным. Уничижение любви у циников соответствует и их презрению к женщинам, с которым в свою очередь связан их не выдерживающий критики взгляд на проституцию и онанизм, как на простейшее средство полового удовлетворения. Для циников в конце концов один только грубый физический акт остался необходимой вещью, от которой желательно было, однако, по возможности быстро и равнодушно отделаться. Антисфен сам хвастает у Ксенофонта (Sympos, 4, 38), как ему удобно, что он вступает в сношение лишь с такими проститутками, с которыми никто уже не имеет больше дела. Диоген открыто мастурбировал на улице и только жалел при этом, что не может так же просто утишить свой голод Диог. Epist. 42 и 44; Dio Christ, or., VI, 16; Гален de locis affect. VI, 5, изд. Кюна, VIII, 419; Anthol. Palat, V, 302 и др.). О нем передают также, будто он публично предавался разврату с проститутками. Аналогично говорят и о цинике Крате c е, будто он публично совершил половой акт с своей молодой супругой Гиппархией и что он сам назвал это своей «собачьей свадьбой» (Клем. Алекс. Strom. IV, 523а; Sext. Empir. Pyrrh. I, 153; III, 200).

Стоики во всех этих вопросах были верными последователями циников. Хризипп защищал безстыдства Диогена (Плут. Sto rep. 21, I); многие другие стоики защищали проституцию и сутенерство. В последнем счете все такие воззрение вытекают из строгого дуализма между телом и душей, который со времени Платона все резче и резче выражался в философских системах. Прекрасно понял эту связь Эдуард Целлер. «Мораль», говорит он, «которая так резко разграничивает внутреннее от внешнего, которая лишь первое считает существенным, а второе рассматривает, как нечто совершенно безразличное; для которой ничто не имеет цены, кроме добродетельного образа мыслей, и которая видит свою высшую цель именно в независимости от всего прочего – такая мораль неизбежно должна была обнаружить шаткость по тем пунктам, по которым нравственная задача заключается в том, чтобы сделать чувственность орудием и явлением духа, чтобы поднять естественные потребности и условие в сферу свободного хотения. И если преобладающей чертой ее при этом оказалось вообще стремление предоставить чувственности меньше прав, чем ей принадлежит по самой ее природе, то в отдельных случаях не могло быть недостатка и в обратном, моральное значение права, связь которого с общим воззрением не была непосредственно очевидна, не было распознано и признавалось безразличным».

Эта преобладающая черта-подавление полового момента-достигла полного своего развитие в неоплатонизме, когда Эпикур по гигиеническим соображениям высказался вообще против половых сношений; причем объявил их вредными для здоровья; это соответствовало его своеобразным взглядам на ограниченность и негармоничность физической похоти. В то время как идея об удалении из мира, об аскетизме и вражде к природе лишь коснулась души Платона, не завладев ею, связанное с его именем и его учением философское направление неоплатоников превратило эту идею в центральный пункт их мировоззрение и довело учение о противоположении между грешным телом и чистой душой до крайней степени. По примеру Филона и неопифагорейцев, Плотин называет материю первичным злом, с которым душа вступает в теле в пятнающую ее связь. Поэтому тело есть только оболочка, которую мы должны сбросить, чтобы причаститься к божественному, несовместимому с любовью к телу и с чувственным наслаждением. Отсюда следует, что все чувственные ощущение позорны, что чувственная страсть должна быть всецело подавлена. Неоплатоники не идут, как циники и некоторые стоики, на компромисс, в том смысле, чтобы предоставить чувственность самой себе, как не имеющую отношение к духу – воззрение, которое защищалось и некоторыми христианскими гностиками. Напротив, они требуют полного аскетизма, и, прежде всего, в половом отношении. Так, например, даже естественное половое наслаждение Порфирий рассматривает как «загрязнение» (De abstinentia, IV, 20). Даже эротические сны не составляют для них исключения. Все, что связано с «плотью» (оир5) как таковой рассматривается как греховное, в полном согласии с учением еврейского философа Филона. Учение о первородном грехе во всей его строгости уже разработано тем же Филоном (около 30 г. до Р. X. и до 50 г. по Р, X.).

Последствием такого взгляда на греховность половых отношений было половое воздержание, которое проявилось в древности в трех формах. При одной из них дело идет об относительном, при двух других – об абсолютном воздержании от половой жизни. Первая форма характеризуется требованием, чтобы половые сношение служили не сладострастию, а исключительно только размножению. Защитниками ее являются главным образом неопифагорейцы. Меньшинство еврейской секты ессеев стояло на такой же точке зрение и, в противоположность большинству этой секты, даже вступало в брак, но исключительно с такими женщинами, относительно которых они были убеждены, что они будут рожать детей. Женщины, у которой наступала беременность, нельзя было больше касаться (Joseph. Jlid. Krieg II, 8, 13). Последователем таких учений был и римский император Песцентий Нигер, о котором его биограф Спартиан сообщает: «Он предавался любви лишь с целью произведение на свет детей, а потому однажды в Галлии по общественному требованию на него возложено было исполнение известных мистерий, для которых выбирались главным образом целомудренные». Дальнейшим шагом, который вел уже к полному воздержанию, был так называемый «реформиро в анный брак» («Reformehe») – если только можно применить к аналогичному явлению древности этот современный термин, изобретенный американкой Алисой Стокгам: Это был брак без всяких половых сношений. Элиан сообщает о цитристе Амоибеас е, столь целомудренном, что он никогда не вступал в половую связь даже с своей очень красивой женой. То же самое он рассказывает о драматурге-трагике Диогене(Ael. Var. hist, III, 30). «Реформированный брак был до такой степени распространен во время империи, что Отто Зеек приводит его в числе причин уменьшение население империи. В неоплатонизме, а также в христианстве идея целомудренного брака нашла многих последователей. Так, даже сам Порфирий в преклонном возрасте женился, но в письме к своей жене (ad Marc. 1–3: 33) не только отрицает всякие чувственные побуждение к этому шагу, но даже намекает, что он воздерживался от супружеских сношений. Третью форму полового аскетизма представляет абсолютное воздержание в безбрачии. Безбрачие рекомендовали уже орфики, а впоследствии неопифагорейцы, большинство ессеев (Joseph. Bell. jud. II, 8, 2; Antiq. jud. XVIII, I, 5), Прокл и др.

Как уже упомянуто, эти взгляды на противоположность между телом, как носителем чувственных наслаждений, и духом, как носителем божественного познания, и необходимо вытекающий отсюда относительный или абсолютный половой аскетизм не ограничивались философскими кругами, а вскоре нашли себе почву и в общественной жизни. Это показывают, например, «Hippolitos» Еврипида, затем признание Саллюстие (в первой главе «Веllum Jugurthinum») о дуализме души и тела и его последствиях, наконец, и прежде всего, – проникновение таких аскетических воззрений в медицину. Необыкновенная защита половой жизни, как естественного явление, принадлежащая Руфу из Ефеса, приведена уже нами выше в доказательство того, что среди врачей, вероятно, существовала партия, оспаривавшая это положение. Партию эту нужно искать в школе методиков, как это видно из чрезвычайно интересных взглядов главного ее представителя, Сорана. В седьмой главе первой книги о женских болезнях Соран рассматривает исключительно вопрос о воздержании и противопоставляет друг другу различные медицинские партии, которые уже в древности защищали те же противоположные воззрения, как и теперь.

«Полезна ли для здоровья девственность»? Таково название главы, в которой он говорит следующее (цитируем по немецкому переводу):

«На вопрос о том, полезна ли для здоровья девственность, некоторые отвечают положительно, а другие отрицательно. Первые говорят, что тело страдает от чувственных потребностей. Так, влюбленные неоднократно бывают бледны, слабы и тощи; девственность же не знает любви и потому не имеет также потребности в ней. Кроме того, излияние семени в такой же степени вредит женщинам, как и мужчинам; таким образом, девственность целебна для здоровья, потому что она устраняет излияние семени. Доказательством этого служат также неразумные животные. Нетронутые кобылы лучше бегут; свиньи, у которых вырезана матка, больше, жирнее и сильнее, мясо их так же твердо, как у борова. То же самое очевидно имеет место и у человека. Среди мужчин именно те, которые остаются невинными, сильнее и больше других и пользуются лучшим здоровьем в течение всей своей жизни; равным образом, следовательно, и женскому полу полезнее для здоровья сохранять целомудрие. Зачатие и роды истощают тело женщины, и она скоро блекнет, поэтому мы по справедливости должны признать девственность, избавляющую женщину от этих вредных моментов, полезной для здоровья».

«Исследователи, придерживающиеся. противоположного взгляда, утверждают, напротив, что потребность в любви присуща не только женщинам, но и девушкам. У некоторых девушек потребность эта сказывается даже в более тягостной форме, чем у замужних женщин, так как она находит себе удовлетворение только в половом сношении, а никак не в воздержании. Пребывание в девственном состоянии, во всяком случае, не уничтожает полового инстинкта. Говорят также, что излияние семени как у мужского, так и у женского пола, само по себе не вредно, и становится вредным только в том случае, когда оно чрезмерно. При постоянном излиянии семени тело страдает; напротив, излияние это оказывает целебное действие, если оно происходит через известные промежутки времени, в том отношении, что оно уничтожает чувство тяжести при движениях и расстройства (в гортани). По крайней мере, многие после сношение двигаются легче и походка их более гордая. Некоторые говорят, что расточение семени вредно, потому что оно вызывает слабость и тем самым приносит вред телу; но если сношение имеют место не слишком часто и через правильные промежутки, то они даже приносят пользу, именно, они облегчают менструацию. Подобно тому, как движение вызывают потение всего тела, а покой обыкновенно ограничивает и задерживает пот, и подобно тому, как напряжение сил во время речи причиняет более сильное отделение слюны, наступающее вообще вслед задыханием, частое упражнение женских половых органов во время полового акта точно также вызывает одновременно ослабление всего тела: матка становится слабее и менструация может происходить беспрепятственно. Так, у многих женщин во время продолжительного вдовства крови отделялись только по каплям и с трудом, после повторного же замужества они снова менструировали без всяких затруднений. Кастрированные свиньи, правда, жирнее, но это происходит от того, что у них нет внутреннего органа, который совершает месячные отправления. Человек, не имеющий ног, не может страдать подагрой, а слепой не может косить, потому что у них нет органа, в котором локализируется болезнь; естественно, что не имеющие матки особи не испытывают тех затруднений, которые причиняются маткой, но у девушек ведь есть матка. И если они всецело воздерживаются от объятий, то можно опасаться, что деятельность матки у них прекратится. С другой стороны утверждают, что с воздержанием от половых сношений отпадают также дурные стороны родового акта; но против этого можно сказать, что дурные стороны воздержание все же гораздо больше в том отношении, что при этом затрудняется менструация. Такие особи несомненно становятся жирными и толстыми, потому что у них происходит постепенное накопление материала, который собственно должен был бы пойти на месячные очищения. Таким образом, девственность в общем вредна».

Вот как оба воззрение стараются доказать свою справедливость. Ми думаем, однако, что девственность на всю жизнь благоприятна для здоровья, как я уж подробнее говорил о том в моем сочинении о здоровье. Мы видим, что среди самок животных те, которым препятствуют совершать половые сношения, сильнее других, и что те женщины оказывают болезням большее сопротивление, которые в силу закона или из религиозных соображений воздерживаются от половых сношений и вынуждены соблюдать целомудрие. А если при этом затрудняется менструация и женщины эти нередко становятся жирными и толстыми, то причина этого заключается в лени и неподвижности тела; так как большинство из них содержится в четырех стенах и под надзором, то они лишены также физических упражнений и связанного с ним, физического благосостояния, и потому часто подвергаются упомянутым выше расстройствам».

Приведенные рассуждения Сорана дают нам в высшей степени поучительную картину состояние вопроса о половом воздержании на повороте первого и второго столетие после Р. X. Из объективного изложение великого врача школы методиков мы видим, что противники и сторонники полового воздержание были уже в то время приблизительно равносильны, что, следовательно, и в среде врачей уже нашли тогда отклик аскетические идеи философии, хотя они и обосновывались здесь главным образом гигиеническими соображениями. Сам Соран признает себя сторонником этих идей и из нижеследующих слов, которыми он заключает свое рассуждение, мы видим, что он сам, как врач, считал половую жизнь лишь неизбежным злом: «Таким образом», говорит он, «хотя сохранение девственности на всю жизнь полезно для здоровья у обоих полов, но всеобщий закон природы, по которому оба пола должны участвовать в произведении потомства, предполагает половое смешение».

Как мы уже видели выше, в более позднюю древнюю эпоху широко распространено было воззрение, что половая жизнь представляет нечто нечистое, греховное, почти противное природе. Последствием такого взгляда уже в то время были два весьма важных явления, которые с тех пор не перестают обнаруживать самое пагубное господство в отношениях полов. Мы говорим о половом лицемерии, pruderie, с одной стороны, и о презрении к женщинам или мизогинии, с другой. Оба эти психополовых явление имеют теснейшую связь с проституцией, развитию которой они чрезвычайно способствуют и в свою очередь также сами усиливаются под ее влиянием. Если половая жизнь объявляется чем-то нечистым, а женщина, воплощение полового начала, как нечто менее ценное и низменное, то ничего нет удивительного, если та же самая женщина является в проституции простым объектом чувственных вожделений, простым средством для достижение цели, если проституция на этой почве дает роскошные ростки, если ее защищают даже высоко развитые умственно мужчины, и если она, в свою очередь, постоянно поддерживает презрение к женщине. Гибельное взаимодействие между уничижением половой жизни, resp. женщины, и проституцией не прекратилось и по сей день и представляет один из главных пунктов борьбы с проституцией.

В то время как первоначально половая жизнь играла в жизни древних значительную роль и находила себе открытое и честное выражение в языке греков и римлян, – что сказывается в богатой эротической терминологии – позже на сцену выступает лживая pruderie и половое лицемерие, которое не только не позволяет называть эти вещи своим именем и в самых безобидных словах и в невинной игре слов подозревает нечто нечистое по старинному выражению: castis omnia casta, incestis multa incesta), но и вообще дает себя знать в жизни на каждом шагу.

Что касается первого пункта, т. е. полового лицемерия, то уже Ф. Риттер прекрасно объяснил в своей интересной статье происхождение половой pruderie в языке тем, что она «придает объектам вожделений более высокое значение». Дело в том, что и в словах здесь видели гораздо больше нечистого, грязного, чем при прежнем свободном, наивном отношении к половой жизни. Дошли до того, что неприличный смысл придавали даже таким словам и словосочетаниям, которые не содержали никаких половых понятий и только по созвучию напоминали неприличное слово. Лицемерие, заставлявшее скрывать все естественное, в особенности резко выступало у римлян, даже в научных и медицинских книгах. Так, например, в знаменитом месте у Цельса (De medicina VI, 18,1) не заключающие в себе, конечно, ничего неприличного, чисто медицинские название гениталий отвергаются, как запрещенные в научном языке. Цицерон (de offic?s I, 35, 126) старается объяснить такое отношение примером природы, которая ведь и сама поместила эти органы в скрытом месте. Впрочем, Цельс принадлежал к многочисленной уже в древности категории так называемых «Nudit а ten – schnuffler» т. е. людей, выслеживающих и улавливающих всюду неприличное. Квинтилиан сообщает о нем, что даже в безобидных словах Биргидие о море (Georg. 1,357), Incipiunt agitata tumescere (т. e. начинает, волнуясь, вздуваться) он подозревал нечто неприличное (Квинтил. instit orat. VIII, 3, 47).

Такое «улавливание» неприличие уже и тогда дало своеобразные ростки – римляне являются в этом отношении англичанами древности. У них были, например, запрещены некоторые слова только потому, что они у более древних авторов встречались в известном эротическом смысле; таково слово «ductare» или «patrare», запрещенное потому, что Плавт или Теренций употребляли выражение «ductare meretricem» или «аmicam», в смысле «иметь половые сношения» (Цицерон de offic. I, 35). Поэтому нельзя было сказать «ductare exercitum» (вести войско) или «patrare bella» (вести войны). Это считалось неприличным выражением. При употреблении числительного «bini» римляне вспоминали неприличное греческое слово «binei», т. е. совершать половое сношение, и Урбан, например, никогда не произносил слова «bini» (Цицерон ad Famil. IX, 22). Но всего хуже был страх римлян перед неприличными… словесными звуками! Так, например, они тщательно избегали сочетание слов «cum nobis», так как они произносятся «сunnobis», а это напоминает «cunnus». Поэтому ради приличие вместо cum nobis говорили «nobiscum» (Цицерон Orator? С. 45, § 154; ad Famil. IX, 22; Квинтил VIII, 3, 45). Если во времена Цицерона хотели произнести неприличное слово, то говорили извиняясь: sit venia verbo, honos ouribus sit (соответствует нашему «с позволение сказать»). Это называлось «honorem praefari» (Цицерон ad Famil. IX, 22). Поэтому Квинтилиан (VIII, 3, 45) называет неприличные выражение и сочетание слов «praefanda». О лживой pruderie языка, которая искусственно придает неприличное значение словам, его не имеющим, он говорит: «Вина лежит здесь йена писателе, а на читател е. Тем не менее нужно избегать таких слов, так как наши нравы испортили честные слова и мы должны уступить дорогу победоносному пороку». В новейшее время Сепп выводит отсталые воззрения Цельса в этой области из того, что он принадлежал к скептикам школы Пиррона (кротость) и (сдержанность) которых не мирились с такими вещами, так что скептики избегали как прямого название вещей, имевших отношение к половым органам, так и лечение болезней этих органов.

Что уже и тогда существовала если не официальная, то все же литературная цензура, что существовали литературные Катоны, показывают следующие стихи Петрония (sat. 132), в которых Энколпий защищает себя от упрека в сочинении неприличных стихов.

quid me constricta spectatis fronte Catones

damnatisque novae simplicitatis opus?

sermonis puri non tristis gratia ridet,

quodque facit populus, Candida lingua refert;

nam quis concubitus, Veneris quis gaudia nescit?

quis vetat irt tepido membra caiere toro!

ipse pater veri doctos Epicurus amare

iussit et hoc vitam dixit habere.

(Что за ужасные гримасы делают разные строгие критики и другие беспутные люди, читая такие вещи! А разве я написал что-нибудь, что не было бы наивно и чисто? Лежать и любить присуще всем людям! В свитках Эпикура ведь написано: «Что мы должны делать на земле, так это жить любить!»)

Дурной славой таких моралистов, проповедующих воду и пьющих вино, в особенности пользовались философы. Лукиан говорит о них в своем «Ikarotnenippos»: «Они прикрываются величественным именем добродетели, подымают кверху брови и волочат за собой длинные бороды, чтобы аффектированной внешностью скрыть свои отвратительные нравы. Ученикам своим они проповедуют сдержанность и умеренность, а когда они остаются одни – если бы только знали, сколько они едят и какому предаются половому разврату! Как много я знаю позорного и отвратительного о них и их ночных похождениях – о них, которые днем выглядят такими серьезными, мужественными и важными и которым так поклоняется невежественная толпа». Лукиан заставляет своего Икаромениппоса – который является здесь предшественником хромого дьявола Лесажа – наблюдать все эти ночные и тайные похождение людей с высоты. Между прочим, он видит циника Герофила спящим в борделе. В десятой беседе гетер Лукиана описан циник Аристенет, мрачная фигура с длинной козлиной бородой, который произносит добродетельные речи и, прежде всего, предостерегает своих молодых учеников от сношений с гетерами, потому что он закоренелый педераст и хочет сохранить наиболее красивых юношей для самого себя. Сенека говорит о большинстве философов, что они проповедуют свой собственный позор. Когда слышишь их громовые речи, невольно думаешь, что они делают признание относительно самих себя (Локтанц. instit. divin. Ill, 15). У Алкифрона (III, 64) описан философ-стоик, который днем имеет торжественный и строгий вид и ругает молодых людей, а ночью покрывает голову плащом и крадется из одного борделя в другой. В другом письме (Ш, 55) он описывает пирушку философов, в которой принимали участие стоики, перипатетики, эпикурейцы, пифагорейцы и циники, причем все они обнаруживают большую жадность к наслаждениям жизни. «Эпикуреец Зенократ привлек в свои объятья арфистку, томно смотрит на нее влажными полуоткрытыми глазами и утверждает, что в этом полный покой плоти и квинтэссенция удовольствия». Циник даже желает публично вступить в киногамию с певицей Дорис, потому что «природа есть принцип размножения». В Epist. I, 34 пригвожден к позорному столбу, как охотник на гетер, угрюмый академист. Ювенал в резких словах бичует распространенное среди гомосексуалистов Рима, в высшей степени отвратительное половое лицемерие (Ювен. II, 15 и след.,). А потому прямо противоположное поведение такой высокопоставленной женщины, как Ливия, производит трогательное впечатление: когда она встретила однажды голых мужчин и они потом присуждены-были к смертной казни за оскорбление величества и нарушение приличий, она не допустила казни– и сказала: «Чистые женщины могут смотреть на таких мужчин только как на статуи» (Ласе. Дио 58, 2).

Еще более чем половое лицемерие и pruderie развитию проституции способствовала мизогиния, женоненавистничество. Она представляет главным образом продукт греческой культуры и находится в связи с полным исключением женщин из общественной жизни, которое может быть доказано уже во время Гомера, и с очень рано уже распространенным взглядом, что природа женщины сама по себе есть зло. Наиболее старым литературным памятником женоненавистничества является знаменитое стихотворение Симонида из Аморюеа (7-й век до Р. X.) о женщинах (в 118 ямбах), в котором он сравнивает их с различными животными и приписывают женщинам все слабости и пороки этих животных. На повороте 7-го и 6-го века до Р. X. автор комедий Сузарион произнес часто повторяемое с тех пор слово: «жениться и не жениться равное зло», и объявил женщин единственно только Злом. В классическую эпоху наиболее значительным литературным памятником презрение к женщине является «Ипполит» Еврипида, в особенности большая речь главного героя, имя которого носит драма (стих 616 и далее),… В речи этой, между прочим, сказано:

О, Зевс! Зачем ты создавал жену?

И это зло с его фальшивым блеском

Лучам небес позволил обливать?

Иль для того, чтоб род людской продолжить

Ты обойтись без женщины не мог?

Иль из своих за медь и злато храмов

Иль серебро не мог бы сыновей

Ты продавать, чего который стоит, Освободив жилища нам от жен?

Что жены зло, мне доказать не трудно.

Родной отец, за дочерью, ее

Взлелеявши, чужому человеку

Приданое дает – освободи Его от дочки только.

Приспешниц – вон от жен подальше надо.

Вы сторожить поставьте терема

Зверей, когда хотите, да не этих

Пособниц, зверь укусит, да не скажет,

А то хозяйка козни мастерит,

А нянюшка их по свету разносит.

В «Ионе» Еврипида мы узнаем из уст Креусы, что женщины «мужчинам ненавистны. Злая доля!» (Перев. И. Ф. Анненского, т. I, стр. 468).

Что такое презрение к женщине отлично уживалось с грубой чувственностью и страстью к гетерам, показывает приведенное Иеронимом в его «Исторических Памятниках» мнение Софокла о женоненавистничестве Еврипида. Когда кто-то назвал Еврипида ненавистником женщин, Софокл сказал: «Да, но он мизогин только в своих комедиях, в постели же он филогин». (Атен. XIII, 557е). Как пренебрежительно относился к женщинам Перикл, мы уже указывали выше (стр. 390).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.