ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ (урожд. Зиновьева, во втором браке – Иванова) Лидия Дмитриевна

ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ (урожд. Зиновьева, во втором браке – Иванова) Лидия Дмитриевна

1866, по другим данным 6(18).10.1865 – 22.10(4.11).1907

Прозаик, драматург, хозяйка литературного салона. Роман «Тридцать три урода» (СПб.,1907); сборник стихов и прозы «Корабли» (М., 1907); сборники рассказов «Трагический зверинец» (СПб., 1907), «Нет!» (Пг., 1918). Вторая жена Вяч. Иванова. Ее памяти посвящен сборник Вяч. Иванова «Cor ardens».

«Лидию Зиновьеву-Аннибал мне когда-то описывали как „могучую женщину с громким голосом, швыряющую каждому под ноги Диониса“. Она напоминала сивилл Микеланджело, в посадке ее головы было что-то львиное; сильная, прямая шея, смелый взгляд, маленькие прижатые уши также усиливали сходство со львом. Но самым своеобразным в ней были ее краски: волосы белокурые, с розовым отливом, а кожа смуглая, что придавало особый блеск белкам ее серых глаз. Она была потомком абиссинца Аннибала, известного арапа Петра Великого, из рода которого происходил и Александр Пушкин. Лидия и в повседневной жизни носила тунику и драпировала свои большие красивые руки тогой. Сочетание тонов было очень смелым.

…Комната Лидии… была оклеена ярко-оранжевыми обоями. Там находились только две очень низкие кушетки и удивительно высокий сосуд из дерева, пестро раскрашенный, где она хранила свои рукописи, свернутые в рулоны…Все женщины нашего круга в то время держали по крайней мере кухарку, Лидия же все делала сама наряду со своей литературной работой и постоянными приемами, потому что не переносила в доме присутствия человека, не разделяющего полностью с ним их жизни.

Придя к ним, я почувствовала себя зайчонком, попавшим в берлогу к двум львам. Я видела, что Лидия по темпераменту и оригинальности не уступает своему мужу [Вяч. Иванову. – Сост.]. Они встретили меня с необычным интересом; обоим был присущ этот интенсивный интерес к людям. „Мы с Вячеславом, – сказала Лидия, – любим видеть сны на лицах людей“.

…В разговоре она сначала как бы пыталась нащупать почву, потом высказывалась неожиданно метко. Речь же Вячеслава была законченной по форме, мысли чеканные, почти по-византийски витиеватые фразы пылали то восторгом, то негодованием. Между этими связанными друг с другом людьми я всегда чувствовала творческую напряженность, поединок. Сегодня я убеждена, что именно женщина обладала в этом союзе духовной субстанцией, он же лишь придавал ей художественную и идейную форму. Там, где она поддавалась его замысловатым спекулятивным умозаключениям, часто служившим его страстям, она оказывалась на ложном пути; так как не только более слабые натуры, но и она, для которой много значила истина, бывала ослеплена исходившим от него многоцветным сиянием. Я и сейчас слышу ее слова: „В конечном счете Вячеслав всегда прав“, и это она сказала в момент, когда это утверждение требовало от нее величайшей жертвы» (М. Сабашникова. Зеленая змея).

«К тому времени, как я познакомился с Зиновьевой, ей было года сорок два. Это была крупная, громоздкая женщина с широким (пятиугольным) лицом… с огромными водянисто-белыми глазами среди грубо наведенных свинцово-пепельных синяков. Волосы едва ли натурального льняного цвета, очень тонкие, вились кверху вокруг всей головы, делая ее похожей на голову медузы или, более точно, на голову св. Георгия Пизанелло. Лицо было трагическое и волшебное, Сивиллы и аэндорской пророчицы…К ней дивно шли аквамарины, тогда и глаза ее голубели…В ее комнате стояла урна, крышки от диванов и масса цветных подушек. Там она лежала, курила, читала, писала на мелких бумажках без нумерации бесконечные свои романы и пьесы. Восстановлять их после ее смерти было китайскою работой. Когда Бакст пригласил ее завтракать, бедная раскрашенная Диотима [домашнее имя Зиновьевой-Аннибал. – Сост.], в плохо сшитом городском платье, при дневном свете в элегантной холостой квартире Бакста производила жалкое и плачевное впечатление. Но у нее было от предводительской породы уменье следить за всеми гостями, всем найти любезное и ласковое слово, никому не давать заговариваться, быть одиноким, спорить и т. п. А гостей бывало человек до 100, битком набитая гостиная и длинная столовая в виде гроба. Когда в эту-то наполненную людьми гробницу, где горели восковые свечи, стояли белые и красные четверти и во главе размалеванная, в розовом ореоле волос Зиновьева, [вошел я,] мне стало жутковато. Впрочем, мой вид вполне соответствовал этой потрясающей обстановке» (М. Кузмин. Дневник 1934 года).

«И если ее привычки и манеры казались некоторым чем-то эксцентричным, то вся эта эксцентричность забывалась при ближайшем знакомстве, и человек, покоренный умом и прямотой этой женщины, навсегда становился поклонником ее прекрасного дара, той „искры Божией“, которая в ней никогда не угасала…Удивительной чертой характера Лидии Дмитриевны было необычайное внимание к человеку…Она не только сознавала, но она всем существом своим постигала тайну личности. Она понимала, что человек не только ценность, неповторяемая и незаменимая, но и святыня. Вот почему она умела подойти ко всякому человеку со словом, ему нужным; умела разгадать сердце человеческое, умела понять язык собеседника. Она с одинаковым вниманием могла говорить и с утонченным петербургским эстетом, и с каким-нибудь английским джентльменом, и с деревенскою бабою… Везде, всегда и со всеми она была одинаково прямодушна и на все отзывчива» (Г. Чулков. Годы странствий).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.