Заключение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Заключение

Случилось так, что одна озабоченная мама попросила меня провести воспитательную беседу с ее дочкой-готом.

– Дрянь всякую носит, волосы испортила, веснушки свела, глаза дикие, как у бездомной кошки, боюсь, наркотики употребляет, – таков был отзыв о ней.

И вот в назначенный день под предлогом передачи тома философа Канта внушающую опасение дочку отправили ко мне домой.

Звонок в дверь. Открываю. Стоит девчонка лет семнадцати, худенькая, стройная, с кислотно-синими волосами, сильно загримированным лицом и в длинной черно-фиолетовой юбке с кружевами. Стоит и листает моего Канта на лестнице. С интересом листает, по глазам видно. Я ее приглашаю зайти, попутно начинаю расспрашивать, что ее так в Канте заинтересовало. И неожиданно она сразу включается в разговор. Мы обсуждаем «Критику чистого разума». Час говорим, два, от Канта переходим на другие предметы. А через три звонит мне ее мать.

– Моя к тебе заходила? Видела, какая стала уродина? Сидит еще у тебя? Как сидит? Вы разговариваете? Ты с ней разговариваешь? Да о чем с ней говорить? О чем? Я не просила тебя философов обсуждать! Ты про дело с ней говори: чтобы волосы в естественный цвет покрасила и о наркотиках не думала. Как не будешь? Ты же обещала! Ты что тоже этот…как его…гот?

Трудно мне было объяснить маме этой девушки, что у человека есть право думать, как он думает, одеваться, как он одевается, и распоряжаться собственной жизнью, как ему кажется правильным.

Про наркотики мы, конечно, поговорили, но совсем не так, как предполагала ее мама.

– Вы тоже пробовали? – распахнула она глазищи. – Вам тоже не понравилось? А я думала, что одна такая ущербная. Даже травку не могу курить.

– А остальное?

– Я то, что по вене, и пробовать не стану, – покачала головой, – я, наверно, неправильный гот. Я крови боюсь и боли.

О, сколько, оказалось, эта девушка знает о готике! Нет, не о субкультуре, а об истории архитектуры, живописи, литературы. И стихи пишет. Явно готические: «на черном небе миндалевидным глазом смотрит луна мертвецов»… Красиво же, хотя и напыщенно! А мать заботится совсем о другом: почему тощая – не ест, что ли? И задает мне вопрос по одному из 38 осмеянных пунктов – готическая еда это кровь? Нда… И советует: ты ей вены-то проверь, а то я не понимаю, как выглядит след от укола – должен быть синяк или не должен? Нет бы ей сесть и поговорить со своим ребенком. Не о школьных успехах, не о предпочтениях в одежде, а исходя из круга интересов девушки – о поэзии, например, или об истории.

– Мама у меня хорошая, – между тем делится со мной гостья, – только недалекая. Да и какая у нее жизнь между работой и кухней?!

И совершенно безапелляционно делает вывод:

– Я такой не буду. Я умру молодой.

– Знаешь, – улыбаюсь, – в свои семнадцать я считала, что умру в двадцать пять. Думала, что в двадцать пять уже начинается старость. Специально ночью ходила на кладбище, подбирала могилу, в которой мне хотелось бы лежать. Нашла. Был там старинный памятник, кажется, еще восемнадцатого века. Очень колоритный – огромный крест, на котором сидит голубь. И надпись получитаемая – «всяк приходящий пред очи мои да благословен в молчании будет». До сих пор помню.

– Красиво, – соглашается девушка. – Но я умру, чтобы стать бессмертной и вечно молодой. Я очень боюсь постареть.

На это я ей ничего не возразила, потому что бессмысленно – с возрастом пройдет.

Мать девочки, которой я отчет о воспитательной беседе предоставила, так и не поняла, что это было. Но свой вывод она сделала: я с заданием не справилась. Знаю, что было у нее желание отвести дочку к врачу-психиатру, но тут за девочку вступился отец. Запретил.

Прошло два года, девушка стала студенткой, выбрала в качестве будущей специальности медиевистику. От готического имиджа не избавилась, но ей это очень идет. Иногда мы с удовольствием и интересом общаемся.

С эмо у меня контакта так и не получилось. И не потому, что я не старалась, а потому что внешне открытые и эмциональные, они не шли на такой контакт. Сказывалась все же разница в возрасте между эмо и готами. Разговор иссякал и быстро сходил на нет. Правда, как-то мне встретилась девочка-эмо из более старшего поколения – ей было уже шестнадцать лет. И то, что она мне сказала, удивило.

– Да о чем с малолетками говорить? – удивилась она. – У них только одежда эмо, а мозги неразвитые! Я тоже сякну через пять минут. Говорить нужно с нами, но мы не совсем эмо.

Это заявление меня ошарашило. Как это не совсем эмо? Одета как эмо: черное с розовым, на боку черная сумка со значками, на голове полосатая шапочка с длинными ушками на черно-красных волосах, руки в митенках, совершенная эмо.

– Мы тут с эмочками рассудили, – объясняет девочка, – что не хотим быть «тру». Это скучно. Мы эмо-готы.

Вот тебе и на! Об эмо-готах я слыхом не слыхивала.

– Мы переросли себя, – разоткровенничалась эмочка. – У нас отношение к миру не изменилось, он гадость. Мы будет менять себя в сторону готичности. Да и музыка у готов лучше. Каулиц отстой.

Я даже растерялась. Каулиц для эмо – святое, а тут сидит девочка в черно-розовом и говорит про недавнего кумира такие слова.

– А кто же тебе нравится тогда? – спрашиваю.

– Мэнсон и «Девять гвоздей», – говорит, и видя растерянность на моей физиономии, добавляет, – да знаю, знаю, это не совсем готика, но нам нравится. Еще «Найтвиш», еще «Продиджи»… Мы пока в поиске, – скромно добавляет она.

Каюсь, разобраться в сумятице эмо-готского ума мне не удалось. Скорее всего, что этого пока не удалось и самим эмо-готам. Но то, что два течения могут слиться, дело понятное. К этому их подталкивают обстоятельства: если взрослые хотят запретить и тех, и других, то эмо, которые не полностью разделяют идеи эмо, и готы, которые не целиком разделяют идеи готов, вполне могут объединиться. В таком объединении им проще выживать. Эмо и готы уже проводили совместные акции.

Когда сумасшедшие взрослые предложили принять запретительную директиву в своей новой доктрине молодежной политики, эмо и готы в нескольких крупных городах вышли протестовать вместе. Они стояли на площади плечом к плечу с заклеенными пластырем ртами.

Когда это случилось в Красноярске, заместитель руководителя агентства по реализации программ общественного развития и молодежных проектов администрации Красноярского края Светлана Ковригина высказалась так: «Красноярские эмо и готы не знают, чего хотят. Они против какой-то концепции, но концепция – всего лишь чье-то субъективное мнение. Мы обращались к организаторам этого пикета, предлагали им оформиться в группу, изложить свои требования в письме. Но в ответ получили отказ. Я твердо уверена в том, что подобный законопроект не вступит в силу. Еще очень много здравомыслящих депутатов, которые его не пропустят. Насчет обвинения в безнравственности могу сказать следующее – есть такие места, в которых нужно соблюдать этикет в одежде. Неприлично появляться в театре в кедах и джинсах… И эмо, и готы могут ходить, как им заблагорассудится, везде! Только не в каких-либо государственных учреждениях, школах и т. д. Эпатажность неформалов приносит им удовольствие, они думают, что всем интересны. Нужно, чтобы человек этим «наелся». И через год-два он сам попросит у мамы нормальную одежду». Однако страх перед запретом всколыхнул не только Красноярск. Как это не знают, чего хотят? Знают, в том-то и дело. А еще лучше знают, чего не хотят. Трудно было даже вообразить, какое событие заставит эмо и готов участвовать в общей акции. Но здесь эмо стояли рядом с готами. Протестуя молчанием.

Трудно соединить плохо соединяемое. Однако вот пообщалась же я с девочкой, которая считает себя эмо-готом. Заметьте, она не херка, и не «готик».

Как она сказала сама: «Мы люди креативные, возьмем лучшее от эмо, лучшее от готов…»

Может, лет через двадцать, когда и эмо, и готы станут историей, а мир накроет какая-то совершенно пока неведомая новая волна, ее старожилами как раз и станут эти эмо-готы, то есть и не эмо, и не готы, а субкультура, которой пока нет названия?

Поживем – увидим. Но одно могу сказать точно: будущего не запретишь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.