Интеллектуальная жизнь без интеллектуалов

Интеллектуальная жизнь без интеллектуалов

…Интеллектуал все больше превращается в музейный экспонат. <…> Но, несмотря на это, интеллектуальная жизнь продолжается de facto…

Оливье Монжен[67]

Какова дальнейшая судьба интеллектуалов? Осталась ли у них хоть какая-то надежда на будущее? Варианты ответов на эти вопросы варьируются от крайне оптимистических до крайне скептических.

Мы уже знакомы с мнением Жюльяра, согласно которому интеллектуал, несмотря на свое более чем сомнительное прошлое, должен снова занять место морального арбитра в обществе. Однако такой оптимистический, хотя и несколько наивный ответ, способен удовлетворить немногих. Часть новаторов, не делающая различия между медиатизированными интеллектуалами и «интеллектуалами во второй степени», приветствует исчезновение интеллектуалов как прекращение профанации социальных наук.

«Конец интеллектуалов? А, это очень хорошо. Потому что, если интеллектуал, который не занимается ни подлинными исследованиями, ни созданием подлинной литературы, исчезнет, это будет отлично. Исчезновение людей типа Финкелькрота, Режиса Дебре… я не хочу сказать физическое, конечно… это будет очень хорошо. Потому что интеллектуалы — это те, кто говорит без права говорить. Они не имеют мандата — ни политического, ни научного, ни литературного… Исчезновение этих людей и их кризис мне отнюдь не помешает спать. Напротив, если социальные науки будут плохо работать, если не будет хороших рецензий в журналах, — это меня опечалит гораздо больше»,

— признается известный антрополог науки.

Другие поборники прагматического подхода гораздо меньше уверены в том, что судьба интеллектуалов и гуманитарного знания может столь радикально различаться, и поэтому выступают за более «мягкий» сценарий. В то же время они остро реагируют на попытки связать кризис социальных наук с кризисом интеллектуалов, полагая, что новая парадигма позволит преодолеть кризис и что речь идет не о распаде социальных наук, но об их «реконструкции».

Несмотря на пессимистические прогнозы, интеллектуал продолжает рассматриваться в качестве неотъемлемой части современной французской культуры. Могут меняться отдельные способы концептуализации этой группы, но она сама кажется незыблемой, как гора.

«Я не верю в конец интеллектуалов. Есть просто модные слова — конец того, этого, конец истории, конец иллюзии. Это — заголовки для газет. Была также мода на „рождение“, на „изобретение“. Было „изобретение гор“. В самом деле, горы были изобретены как ощущение гор, как способ отношения к ним, как объект познания, туризма и т. д. Но это не горы были изобретены, а отношение к ним. Если речь идет о конце интеллектуалов в смысле „группы давления“ и т. д., то это означает конец того определения группы, которое она получила в конце XIX в. во время дела Дрейфуса. Хорошо, признаем, что эта социальная и культурная группа, особым образом осознанная, опирающаяся на те или иные институты, организованная вокруг определенных дебатов, имела начало в истории. Но я подозреваю, что когда речь идет о конце, то имеется в виду конец определенного понятия в той же степени, в какой может идти речь о конце гор. Конец гор не означает, что некуда будет поехать кататься…»

— такова точка зрения Мориса Эмара.

Парадоксальным образом даже тем, кто поставил вопрос о конце интеллектуалов, трудно расстаться с этим дорогим их сердцу персонажем. В итоге и П. Нора, и М. Винок полагают, что интеллектуал, приговоренный ими самими к исчезновению, не может сгинуть без следа, что у него, несмотря ни на что, должна сохраниться какая-то роль в современном мире.

«Интеллектуал должен быть, прежде всего, мыслителем, тем, кто наделяет смыслом мир, находящийся сегодня в состоянии полной неуверенности и неопределенности, мир, у которого нет никакого подлинного проекта будущего. Его задача — придать смысл и значение происходящему. Но вопрос о будущем интеллектуалов остается крайне сложным. Во французской традиции нового времени, традиции, восходящей к эпохе Просвещения, люди пера, люди пишущие всегда играли важную моральную роль в обществе. Вопрос заключается в том, следует ли считать законченной и эту традицию тоже?»

— с горечью вопрошает Мишель Винок.

С точки зрения Нора, основной вопрос, который сегодня должен волновать интеллектуала, — это вопрос о том, что гарантирует сосуществование разных социальных и политических групп сегодняшнего демократического общества. Несмотря на то что интеллектуал не подготовлен для этого специально, он «должен думать о проблемах демократии, которая одержала победу формально, но не на деле».

Оливье Монжен, другой активный участник дискуссии, тоже не мыслит будущее без фигуры интеллектуала, хотя, по его собственному убеждению, таковой фигуры уже не существует. Характерно, что в послесловии ко второму изданию своей книги «Лицом к скептицизму» Монжен не может определить, в чем состоят особенности того «третьего типа интеллектуала», который не является «ни политическим пророком вчерашнего дня, ни специалистом, замкнутым в себе самом»[68] и который должен прийти на смену современным интеллектуалам. Автору остается лишь утверждать, что интеллектуальная жизнь продолжается… без интеллектуалов! Живут журналы, сохраняя свой вес и свою аудиторию, несмотря на конкуренцию со средствами массовой информации и Интернетом… Интеллектуалов нет, но интеллектуальная жизнь «сохраняется de facto»[69].

Этот парадокс требует объяснения. Роль интеллектуала будущего или интеллектуала нового поколения выглядит не просто размытой — ее не удается определить из-за отсутствия самой общей идеи о том, какой она может быть. Крайне расплывчатое представление участников дебатов о том, что сегодня является достойным поприщем для деятельности интеллектуала (если оставить в стороне ностальгические проекты реанимировать его «славное прошлое»), указывает скорее на нежелание поверить в собственный прогноз о конце интеллектуалов, чем на ясное видение перспективы развития этого социального типажа. Нечеткие контуры образа «подлинного интеллектуала» имеют крайне мало общего не только с современными интеллектуалами, но и с интеллектуалами прошлого, его задачи в современном обществе тоже предельно неопределенны. Не потому ли миссия интеллектуала кажется исчерпанной, что перемены, переживаемые обществом, не укладываются ни в какие привычные представления?

Единственным легитимным амплуа, в котором сегодня может выступать — и уже действительно выступает — интеллектуал, остается роль исследователя-эксперта. Она возвращает размышления к модели специалиста в области социальных наук, который высказывается по вопросам своей узкой компетенции. Здесь как будто происходит смычка между представлениями новаторов и «продолжателей дела» интеллектуалов. Неужели единственным прибежищем французских интеллектуалов даже в Париже станет узкий профессионализм социальных наук, и в будущем их ждет печальная участь американских собратьев — «нейтральных экспертов», скучающих на университетских кампусах?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.