Антикоммунизм как идеология и политика: итоги первого десятилетия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Антикоммунизм как идеология и политика: итоги первого десятилетия

С нашей точки отсчета, первый послевоенный период заканчивается смертью Сталина. Безусловно, это была дата знаковая не только для бывшего СССР, но и для всего мира; но даже с точки зрения отношений «Запад – Восток» где-то до 1955–1956 гг. сталинский период продолжается без существенных изменений. Это сказалось, в частности, в том, что после кризиса в 1950 г. на Дальнем Востоке, когда США решали, бросать на китайцев атомную бомбу или нет, наступили тревожные дни 1955 г., когда американцы решали вопросы: принадлежат ли острова Куэмой и Мацзу Тайваню или же континентальному Китаю и следует ли отвечать на захват красными этих островов как на агрессию коммунизма против свободного мира – атомным ударом? Человечество находилось на грани атомной войны и позже, во время Кубинского кризиса, но то уже была другая эпоха с другими проблемами.

Джон Кеннеди

Основы американской и мировой монетарной политики формировались в 1944–1945 гг. на переговорах, которые закончились соглашением в Бреттон-Вудсе. Бреттон-Вудская система действовала до 1973 г., а первые шаги к ее пересмотру предпринял Кеннеди. Суть системы заключалась в том, что стоимость национальных валют ее участников определялась одновременно в золоте и долларах в соответствии с письменным обязательством правительства США поддерживать конвертированность доллара в золоте, данного им в письме в Международный валютный фонд. В случае дефицита баланса своих внешних расходов Соединенные Штаты обязывались не принимать никаких ограничительных мер и, таким образом, не действовать во вред европейским валютам. Следовательно, неявным образом все трудности в западном мире, которые могли возникнуть в финансовой сфере, США брали на себя.

Поначалу в Европе определенные националистические круги протестовали против преимущества США, связанного со статусом доллара как международной валюты, равной золоту. В действительности же Бреттон-Вудская система была непосредственно выгодна европейцам и невыгодна Соединенным Штатам. Доллары использовались европейскими и японскими банками наравне с золотом (а также национальными валютами и фунтом стерлингов) для создания резервов. Доллары потекли за границу, образовался дефицит внешнего баланса США, достигший в 1950-х гг. около миллиарда долларов в год; доллары поступали к европейским банкам, которые на них покупали американские ценные бумаги. В связи с особенной ролью доллара спрос на него был повышен, завышенной в результате оказывалась оценка доллара, и американские экспортеры оказывались в проигрыше; естественная в подобном случае девальвация доллара была исключена из-за того, что американское правительство обязалось ее не допускать.

Для Соединенных Штатов симптомом больших изменений, которые закончили послевоенный период, был приход в Белый дом в 1960 г. Джона Кеннеди. Это касалось не только идеологии и политики американского либерализма, но и тонких механизмов мировой финансовой и экономической политики Америки.

Позже оживленно обсуждался вопрос, была ли эта система обреченной с самого начала. Но суть дела заключалась в том, что американская экономика была несравненно более сильной и более динамичной, чем европейская, и американская финансово-кредитная система могла взять на себя груз обязательств, подобный Бреттон-Вудскому. Благодаря этому мировая монетарная система избежала обвалов, которые разрушили ее в 1930-х гг. С 1947 г. Европа и Япония наращивают экспорт и переживают непрестанный подъем, существенно уменьшая разрыв с США в жизненном уровне. Если в 1930-х гг. серия девальваций европейских национальных валют выражала стремление улучшить условия для экспорта и перенести груз безработицы на соседей, то теперь находился партнер, который своим отказом от девальваций брал все проблемы на себя. Общей проблемой оказалась лишь инфляция, сопровождавшая экономическое процветание.

Американцы, присоединившись своей Великой депрессией к европейскому хаосу в 1930-е гг., теперь помогали Европе избежать голода, безработицы и финансовых кризисов. Делалось это не только через прямую помощь в системе плана Маршалла, но и монетарной политикой, которая играла еще большую роль. Завышение стоимости доллара способствовало экспорту, особенно Японии и Германии, а также поощряло американские компании к инвестициям в Европу. Таким образом происходила санация европейской экономики; слабые и обанкротившиеся фирмы покупались американцами, обогощавшими европейцев новыми технологиями. В свою очередь монетарная система способствовала европейским инвестициям в Америку, поток которых становился все мощнее и в конечном итоге превысил поток американских инвестиций в Европу.

Можно сказать, что такая ситуация в конечном счете была выгодна и Соединенным Штатам, поскольку нарастание хаоса в Европе способствовало бы деструктивным тенденциям также и в здоровой американской экономике.

Период 1944–1971 гг. принес западному обществу опыт международной организации экономики, который не использовал насильственное вмешательство в финансово-экономическую деятельность, но существенно включал влияние властных факторов – ведь основой Бреттон-Вудской системы были письменные обязательства правительства США, то есть вмешательство американского государства. Система, способствовавшая существенно экономическому процветанию Европы и в конечном итоге также Америки, была связана с участием государства в регуляции экономических процессов. Это была последняя акция администрации Рузвельта и в то же время – последнее большое дело выдающегося экономиста XX века Джона Мейнарда Кейнса, который подорвал окончательно свое здоровье в Бреттон-Вудсе и умершего в 1946 г. Правда, Кейнс отстаивал не принятый вариант соглашения, а более выгодный для Англии, но по своей сути политика Бреттон-Вудса была близка к кейнсианской идеологии. Дело в том, что Кейнс настойчиво учил относиться к деньгам не как к простой тени отношений стоимости, которые реализуются в товарном обмене, а как к элементам сложного и важного, относительно самостоятельного денежного хозяйства. Монетарная политика, или влияние на экономические процессы через денежное хозяйство, может оказаться более важным стимулом, чем прямая государственная регуляция.

Поддерживая европейских партнеров в первую очередь как силы демократии и антикоммунизма, США укрепляли фундаменты европейской цивилизации и косвенно выигрывали сами. Только в начале 1970-х гг. возросшие финансово-экономические трудности США и возросшая мощь Европы привели к существенным изменениям в мировой системе.

Поддерживая международные механизмы монетарной регуляции, руководство Соединенных Штатов решительно отказалось от попыток государственной регуляции экономики и вернулось к политике неограниченного либерализма свободной конкуренции. Это ослабляло позиции сторонников социальных реформ, и американская история 1940–1950-х гг. не слишком богата примерами акций мирового значения, направленными на последующую демократизацию общества. Исключениями могут быть очень существенные шаги в направлении расовой десегрегации, которые осуществлялись как демократом Трумэном, так и республиканцем Эйзенхауэром. Преодолевая сопротивление консерваторов в своей партии, Трумэн после специального послания Конгрессу 2 февраля 1948 г. осуществил ряд мероприятий, усиливающих федеральный контроль за справедливыми условиями найма на работу и равными возможностями в образовании и службе в вооруженных силах. На то время в армии еще были вспомогательные подразделения, укомплектованные исключительно черными американцами; в начале президентства Эйзенхауэра небольшое число таких подразделений сохранилось только в войсках, расположенных в Западной Европе.

В агитационной кампании Эйзенхауэра на президентских выборах 1952 г. требование равенства прав и возможностей американцев независимо от расы занимало первое место.

Большую роль сыграло решение Верховного суда о десегрегации в школах, принятое в 1954 г. Борьба администраций обоих президентов и судебных властей США против агрессивной расистской белой черни была тяжелой и драматичной, тем более что негритянские массы реально были далеки от материального и культурно-политического уровня белого большинства, а равные возможности нельзя просто декларировать. В конечном итоге, это специфически американская проблема, которая досталась демократическому обществу в наследство от рабовладения, и она до сих пор далека от решения.

Позиция Америки как военного и политического лидера либеральной цивилизации порождала опасные тенденции. Руководство Соединенных Штатов имело перед собой и либеральную, и реакционную альтернативы коммунизму, и слишком много сил толкало его на путь реакции.

Показательная в связи с этим история с похищением в 1945 г. советской разведкой секретов атомного оружия, которое оказалось в центре внимания американцев на протяжении 1950–1953 гг. Паника в связи с испытаниями атомного оружия в СССР вспыхнула на фоне Берлинского кризиса и особенно войны в Корее. Парадоксально, что преследование тех, кто способствовал передаче секретов американской атомной бомбы Советскому Союзу, осуществлялось одновременно и в США, и в СССР. В 1950 г. в США были арестованы супруги Розенберги – курьеры советской разведки, работавшей на атомном направлении, и через два с лишним года состоялся громкий процесс над ними, закончившийся казнью обоих. В то же время организаторов советской разведывательной сети в США Хейфеца, Семенова, Эйтингона и других одного за одним арестовывали в СССР по обвинению в «сионистском заговоре» или, как супругов Зарубиных, Василевского и прочих, тихо убирали из «органов».

О каждом из этих советских разведчиков можно писать приключенческие романы. Василий Зарубин, профессиональный нелегал, как секретарь посольства в США был резидентом разведки, ему задачи ставил лично Сталин. Его жена Елизавета, родственница румынской коммунистки Анны Паукер, сотрудница секретариата Дзержинского, была замужем за чекистом Блюмкиным, донесла в «органы», что муж привез тайное письмо Радеку от Троцкого, что стоило Блюмкину жизни; она работала со вторым мужем-нелегалом в нацистской Германии. Хейфец был секретарем Крупской, дядя его, коминтерновец, – один из организаторов компартии США; Хейфец работал нелегалом в Германии, закончил в Йене университет. Он был сильной и привлекательной личностью и благодаря своему влиянию на левых интеллектуалов – ключевой фигурой в советской разведывательной сети в США. После успешного завершения операций в США Хейфец возглавлял отдел зарубежных связей Еврейского антифашистского комитета и не был расстрелян вместе с Лозовским и другими только потому, что его держали для «дела Молотова». Семенов (Тауберг) закончил (по заданию советской разведки) Массачусетский технологический институт, после США работал налегалом в советской сети в Палестине. Это были фанатики коммунистической идеи, жизнь которых была непрерывным риском, профессионалы высокого класса, люди, способные своей личной привлекательностью, культурой (все говорили свободно на нескольких языках), тактом завоевывать симпатии интеллектуальной элиты. А к тому же среди них были евреи, что облегчало контакты и с американскими евреями, и просто с людьми антифашистского мировоззрения. Разведчики-коммунисты имели широкие связи с американскими коммунистами (руководитель проекта Оппенгеймер был тайным членом Компартии США) и с левыми по своему мировоззрению ведущими физиками, среди которых были даже Гамов, Бор и Эйнштейн, сознательно помогавшие утечке секретов супероружия. По мнению руководителя советской атомной разведки Судоплатова, ФБР провело следствие в деле Розенбергов поспешно и неквалифицированно, в духе худших традиций НКВД, и большинство связей советских разведчиков осталось нераскрытым. Но арестовано было около 200 человек, второстепенные фигуры сети – курьеры Розенберги – после отказа дать показания против своих сообщников были 19 июня 1953 г. казнены на электрическом стуле, а в стране развернулась антикоммунистическая кампания, которая дорого стоила американцам.

В. М. Зарубин

И американские правые, и сталинская диктатура были врагами довоенных, коминтерновских «красных».

Героем Америки стал зловещий сенатор-республиканец Джозеф Маккарти, который был наиболее агрессивным правым противником правительства Трумэна и благодаря своим нападкам на демократов занял высокое положение, а теперь стал организатором и вдохновителем настоящей инквизиции. Разоблачениям Маккарти не было конца, только аппарат ЦРУ оставался недосягаемым для его проверок; охота на ведьм дошла до варварских демонстраций – сжигания «прокоммунистических» книг перед библиотеками. Маккарти боялись все. Инсинуации его были просто безумными, Маккарти даже администрацию Эйзенхауэра обвинил в том, что она оказывает помощь лейбористской Англии, «красной» потому, что торгует с Китаем. В конечном итоге деятельность Маккарти 2 декабря 1954 г. была осуждена Сенатом США, а вскоре он окончательно спился и умер; однако его глубоко реакционная фигура не была случайным и исключительным явлением в эру Эйзенхауэра. 24 августа 1954 г. президент Эйзенхауэр подписал закон о контроле над коммунистической деятельностью, согласно которому компартия лишалась всех прав, которые, согласно законам, предоставляются организациям в США. Комиссия Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности не опускалась до уровня маккартизма, но о ее деятельности в настоящий момент пытаются вспоминать пореже. Антикоммунизм эпохи правления республиканцев был именно той реакционной альтернативой коммунизма, против которой предостерегал Рузвельт.

Джозеф Маккарти

Показателем настроений в американском и европейском политикуме было отношение к Испании. Рузвельт придерживался точки зрения, что Франко не место в европейском сообществе, но американцы и не собирались после войны вмешиваться во внутренние дела Испании. Первым сигналом к пересмотру отношения к Франко подал Черчилль, который еще в мае 1944 г., выступая перед Конгрессом США, похвалил Испанию за решимость остаться вне войны (ему пришлось потом извиняться перед Рузвельтом). Франко до конца надеялся на победу Германии и держал на столе портреты Гитлера и Муссолини (их потом заменили портреты папы Пия XII и португальского президента Кармоны). Умонастроения испанской верхушки выразил министр Карреро Бланко в письме к Франко в сентябре 1944 г.; он писал, что Англия ошиблась в выборе врага, ей нужно было воевать с немцами против России, а теперь мир ожидает катастрофа – американское господство, евреи и масоны; единственное спасение от которых – ось Англия – Испания, ее должен построить Франко. На протяжении всего периода своей диктатуры Франко под псевдонимом публиковал статьи о мировом еврейско-масонском заговоре. И позже, когда к власти в Англии пришли левые, Франко утверждал, что нет разницы между «социалистическим империализмом Лондона» и «коммунистическим империализмом Москвы», и упрямо настаивал на объединении усилий Англии и Испании для защиты западной цивилизации.[663]

Попытки Франко прийти к согласию с Черчиллем закончились неудачей, а вскоре великий консерватор надолго отошел от руля Британской империи. В 1946 г. ООН приняла резко антифранкистскую резолюцию, предложенную Мексикой, а лейбористское правительство заняло непримиримую антифранкистскую позицию. Черчилль иронизировал по этому поводу: «Немыслимо: иметь посла в Москве и не иметь в Мадриде. Жизнь каждого отдельного испанца намного счастливее и более свободна, чем жизнь отдельного русского, поляка или чеха».[664] Хотя он, может, и был прав, но это не было основанием для реабилитации фашизма и «наших мерзавцев» из лагеря ультраправого радикализма. Вопреки настояниям лейбористов в их антифашистских оценках в марте 1950 г. Трумэн заявил, что не видит разницы между СССР, нацистской Германией и франкистской Испанией, поскольку все они – «полицейские государства». Франко возмущался, но, по существу, высказывания Трумэна и Черчилля задним числом реабилитировали именно довоенный европейский консерватизм.

Провинциальный политик, вознесенный на высший государственный пост предвыборными комбинациями Рузвельта, Трумэн воспроизводил в своих концепциях антикоммунизма идею с наивным и образным простодушием, выраженным им во время войны: «…если побеждать будет Германия, нам следует помогать России, а если будет побеждать Россия, следует помогать Германии, и пусть они таким образом убивают как можно больше».

Приход Эйзенхауэра к власти в условиях обострения противоречий с коммунистическим блоком положил конец колебаниям Запада. Осенью 1953 г. заключен конкордат Ватикана с Испанией, и папа Пий XII наградил Франко высшей наградой Ватикана – Верховным орденом Христа. 26 сентября 1953 г. Эйзенхауэр подписал договоры об обороне между Испанией и США, чем была официально оформлена интеграция полуфашистской Испании в западное содружество.

Другие альтернативы коммунизму в 1940–1950-е гг. выдвигает европейское развитие, поскольку в ведущих европейских государствах состоялся поворот влево.

В Англии консерваторы в 1945 г. на выборах потерпели поражение, и к власти пришло лейбористское правительство Эттли – Бевина. Во Франции партия Леона Блюма – Ги Молле имела достаточно сильные позиции, и социалисты не раз входили в правительственные коалиции и возглавляли правительство. В Германии Социал-демократическая партия имела много сторонников, хотя и уступала по влиянию христианским демократам. Сильные позиции имели во Франции и особенно в Италии коммунисты. В идейно-политической жизни Европы все больший вес приобретала Швеция, в которой социал-демократы возглавляли правительство (во время войны – коалиционное) на протяжении сорока лет, с 1936-го по 1976 г. Внимание привлекала также социалистическая политика правящей партии в новом еврейском государстве, а после разрыва с Москвой на новые формы социалистического управления все больше претендует Югославия.

Какие же новые идеи выдвигает некоммунистическая европейская левая?

Больше всего можно было ожидать от английских лейбористов, которые начали после прихода к власти реализовывать идеи «демократического социализма», альтернативного тоталитарному. Была проведена серия национализаций отраслей промышленности, требовавших больше всего обновления. В планах лейбористов принципы социалистического управления национализированной экономикой имели бо?льшее значение, чем проблемы эффективности. В так называемые Working groops – «рабочие группы» – на национализированных предприятиях вводили представителей промышленников, инженеров и профсоюзов для согласования взаимных претензий и выработки общих позиций. В реальности, однако, роль национализаций свелась к использованию государственных ресурсов для модернизации отсталых отраслей, после чего в 1970-х наступила пора массовых приватизаций.

Характерно, что «шведский социализм» никогда не стремился к любым формам национализации производства или банков. Началом «шведского социализма» можно считать соглашение между Конфедерацией работодателей и Конфедерацией профсоюзов 1938 г., где на многие годы исключался из практики такой вид неявного насилия, как забастовки. Договоренности и компромиссы между трудом и капиталом стали элементом национальной политики, которой придерживались организации всех классов шведского общества. Какими бы острыми не были противоречия между партиями и классами, шведы достигали понимания, касающегося национального интереса, – в первую очередь в вопросах внешней политики. Это было очень непросто, потому что в довоенное и военное время Швеция проводила политику нейтралитета, в конечном итоге выгодную нацистской Германии, поскольку без шведского стратегического сырья она не могла вести войну. Левые и правые шведские политики проводили в жизнь политику нейтралитета, поскольку альтернативой была бы война с немцами, которую Швеция неминуемо проиграла бы. Проблему шведского сырья союзники должны были решать сами. После войны Швеция продолжала политику нейтралитета в конфликте демократии и коммунизма, что тоже не вызывало протестов ни слева, ни справа.

Испытанием для национального единства Швеции стала идея собственного атомного оружия как гарантии нейтралитета, выдвинутая влиятельным министром обороны Пером Эдвином Шельдом в 1954 г. Идея Шельда встретила решительное сопротивление Социал-демократической партии и поддержку у некоторых ее руководителей, но окончательно была осуждена социал-демократами только в 1959 году.

Сферой, где действовали принципы «шведского социализма», стала в первую очередь политика на рынке труда, а наибольшее обострение противоречий принесли проекты пенсионной реформы, вынесенные на референдум в 1957 г. К этому времени оформились разные платформы – рабочих, или «синих воротничков», поддерживающих Конфедерацию профсоюзов, профсоюза «белых воротничков», профсоюза высшей интеллигенции (людей творческих профессий), объединения самостоятельных работников (не работодателей и не наемных рабочих) – партии аграриев, преобразованной в партию центра, а также консерваторов и либералов, которые представляли работодателей и высшую интеллигенцию. Победили «синие воротнички»; пенсионная система стала одним из элементов перераспределения национального дохода в интересах более бедных классов, который обеспечивал выравнивание социальных возможностей. В Швеции существовала собственная очень интересная школа экономистов; Гуннар Мюрдаль, один из видных шведских ученых и социал-демократический министр, позже – известен как деятель ООН, сформулировал важные идеологические принципы, которые можно считать социал-демократической альтернативой философии либерализма фон Хайека. Мюрдаль различал в социальных теориях ценностные ориентации и объективное научное содержание, независимое от идеологии. Ценностными ориентациями экономической теории гуманистического характера Мюрдаль считал защиту демократии и принцип равных возможностей.

В социальной практике еврейского государства Израиль особенное внимание привлекали сельские коллективные хозяйства – кибуцы разных форм. Правящая социалистическая Партия труда поддерживала движение кибуцев из идеологических соображений: еще в XIX ст. социалисты в сионистском движении наибольшую опасность для возрождения еврейского государства видели в том, что в обществе Израиля не будет собственного рабочего класса и собственного крестьянства. Освоение новых земель путем руками наемных арабских рабочих, что было типичным для первых волн колонизации, лидеры сионистов следом за Мозесом Гессом считали гибельным для будущего.

Коллективные хозяйства в Израиле не только реализовали социалистические идеи, но и стали способом эффективного ведения сельского хозяйства бывшими горожанами, которые приехали осваивать земли полупустынь засушливой страны. В условиях противостояния демократий Запада и тоталитарного режима Востока еврейский кибуц приобретал символический характер антитезиса советскому колхозу.

Германия 1940–1950-х гг. не родила какой-либо плодотворной социалистической альтернативы тоталитарному коммунизму. Лидер социал-демократии Курт Шумахер в первые послевоенные годы имел наибольший личный авторитет: он не был эмигрантом, а сидел в концлагере, руку потерял еще в Первую мировую войну, был страстным и даже злым критиком власти и пламенным антикоммунистом, а в дополнение мог себе позволить такую меру немецкого патриотизма, которая была недосягаема для буржуазных политиков, мирно переживавших диктатуру. Что касается социалистических идеалов, то Шумахер, критиковавший перед войной социал-демократическое руководство с правых позиций, в целом сохранил отношение немецкой социал-демократии к традиционным высоким принципам: отдавая «воскресный» почет марксизму как политической религии социал-демократии, в «будничных» делах Шумахер больше полагался на личный опыт и здравый смысл. В результате пылкий критический заряд социал-демократии был направлен против «четырех К» – капитализма, консерватизма, клерикализма и картелей, – а вместе с тем против европеистской политики Аденауэра.

Конрад Аденауэр

Как это ни парадоксально, именно немецкие консерваторы подхватили в эти годы самые передовые реформаторские начинания, инициаторами которых были французы.

Во Франции, как и в Англии, прошла серия национализаций, осуществленная еще под руководством националиста и государственника де Голля (он подал в отставку с поста премьер-министра в начале 1946 г. и впоследствии возглавил правую и националистическую оппозицию). Однако во французском варианте национализации были лишь одним из элементов политики плановой модернизации, рожденной совсем не в левых кругах. Инициатором новых подходов был давний сторонник европейской интеграции, вполне «буржуазный» деятель Жан Монне. Монне, по происхождению и профессии виноторговец из города Коньяк и по призванию мастер больших коммерческих соглашений и компромиссов, служил идее Соединенных Штатов Европы как способу согласования взаимных интересов национальных европейских бизнесов. Именно в русле идей «буржуазного» европеизма рождается та идеология и политика, которая сегодня служит левопрогрессистским целям европейских социалистов.

Шарль де Голль

В первую очередь Монне с группой своих сотрудников осуществил компетентный анализ состояния французской экономики. Результаты были плачевны. Франция, невероятно ослабленная двумя войнами, давно страдала от слабости инвестиций в производство и модернизацию. Оказалось, что самое современное металлургическое предприятие построено в 1906 г., да и то в Лотарингии, то есть еще до немцев. Средний возраст машин во Франции составлял 25 лет, в США – 5–6, в Англии – 8–9.[665] Французам была нужна перспектива решительной модернизации, и группа Монне выработала такой перспективный план, рассчитанный до 1952 г. Рычагами, используемыми в реализации этого плана, был не командно-административный режим, а преимущественно кредитная политика и другие средства непрямого воздействия. Кредиты и другие виды американской помощи благодаря четко сформулированным перспективам были использованы не для латания узких мест, а для решения далеко идущих задач реконструкции с модернизацией. В каждой отрасли были созданы ассоциированные группы, которые состояли из членов администрации, экспертов и представителей профсоюзов. До 1947 г. в этой системе охотно и плодотворно работали и коммунисты.

Следующей акцией было объединение усилий Франции и Германии, что реализовалось в Европейском объединении угля и стали (ЕОУС) по инициативе того же Монне. К интеграции и немцев, и французов толкали диаметрально противоположные послевоенные обстоятельства, которые имели тем не менее одинаковый результат. Французская промышленность не могла конкурировать с более динамичной немецкой, немцы, особенно с условиях «холодной войны», не могли позволить себе выступать на мировой и европейской арене самостоятельно.

ЕОУС многими политиками воспринималось поначалу как очередный картель и потому было встречено в штыки государственным секретарем США Дином Ачесоном так же, как и социал-демократом Куртом Шумахером. На деле для Монне, поддержанного министром иностранных дел Робером Шуманом, шла речь о зародыше общеевропейской государственности, но государственности нового, невиданного характера. Европа как государство возникала из «общественного договора» – из правового согласования экономических интересов, а не из силовых структур. Тем не менее, центральное правление ЕОУС не только называлось официально «Властным центром», но и имело функции государственной власти в том ограниченном объеме, который был необходим для решения экономических проблем.

Из этой нетрадиционной сверхгосударственной и межгосударственной структуры, которая была наиболее либеральной как продукт свободного соглашения сторон, исключающего любое силовое давление, и в то же время недостаточно либеральной, поскольку опиралась не на парламентские формы народной воли и народного контроля, начинается история нового типа европейской государственности. К сожалению, очень быстро европейская структура приобрела формы обычного межнационального договора, поскольку на первый план вышла проблема военного союза европейских государств во главе с Америкой – проблема НАТО и немецкого участия в этом военном объединении. Задача построения европейской государственности отошла на второй план, и это привело к отставке Монне в 1955 г. и созданию им Комитета борьбы за Соединенные Штаты Европы.

Подытоживая опыт европейских интеграционных процессов и реформирования общества на гуманистической основе, можно сказать, что процессы обобществления производства в них имели место, но не всегда и не как самоцель, а всего лишь как одно из средств для повышения эффективности и модернизации. Там, где национализаций можно было избежать, западные социалисты их избегали, получая желаемый главный эффект – повышение жизненного уровня более бедных классов населения, в первую очередь «синих воротничков». В других случаях социалисты шли даже дальше, чем национализация больших предприятий, – вплоть до национализации земли и образования коллективных сельских хозяйств (Израиль). Вырисовывалась перспектива разных, не обязательно через коллективную собственность, путей для достижения больших гуманитарных целей, которые формулировались как политическая демократия, общество равных возможностей и наднациональная государственная организация «наций-государств».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.