5.4. Красные, розовые, черные…

5.4. Красные, розовые, черные…

Прилагательные со значением цвета (колоризмы) в эмигрантской прессе часто служили лексико-семантическими знаками, называющими ту или иную идеологическо-политическую позицию индивида, социальной группы. В первые годы после революции именно большевистский лексикон и его прагматические оценки определяли семантику цветовых прилагательных в политическом контексте; единственным словом с «положительной» семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось прилагательное красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него – отрицательно.

Активность цветовых прилагательных в языке первой трети XX в. определяется во многом популярностью такой семантической модели в большевистских изданиях; по мере роста большевистской партии и влияния ее на политику цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения «своего» от «чужого». Ср. мнение С. И. Карцевского: «[В эпоху 1905 г. ] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70–80-ые), когда для широкой публики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни; белые, черные, зеленые (дезертиры), жёлтые (социалисты-“соглашатели”), розовые (те же в лексиконе правых)» [Карцевский 2000: 236].

Парадокс, однако, заключался в том, что все политические цвета, кроме красного, были – в принципе – сведены в большевистской прессе 20–30-х гг. к одному – белому; все, что не было красным, оценивалось как белое: «Белыми большевики называют всех, кто не с ними…» [Карцевский 2000: 242]. Так (с)формировался советский двоичный политический код: общая семантико-идеологическая оппозиция красного – белому протекала в области нейтрализации «не-красных» цветов политического спектра и приведению их всех к одному «общему знаменателю» – белому «политическому» цвету.

Центральными смыслоорганизующими прилагательными являлись, конечно, слова красный и белый (детальный анализ дан в [Зеленин 1999а; 1999b; 1999c; 2003a]).[179] Использование прилагательных в «политическом» значении было активным не только в анархических изданиях, что было вполне объяснимо (общий со всеми революционными партиями и группами период подпольного или полулегального революционного прошлого), также эти прилагательные достаточно широко проникли во многие другие издания – монархистов, демократов, кадетов.

Демократам были одинаково ненавистны как красные, так и белые (защитники старого режима); ср. характерные словосочетания: красный террор, белый террор. Однако гораздо чаще красный в демократических или кадетских газетах выступал в смысловой оппозиции прилагательному черный («монархический»), чем белый; оба понятия оцениваются отрицательно:

Какую же огромную моральную поддержку оказывает «Humanit?» грядущей реакции, провозглашая, что для России нет другого выбора, как только между красной или черной диктатурой! (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Мы боремся против обеих диктатур, против красного и черного разложения, боремся за те идеалы народовластия, к которым неизбежно придет русский народ… (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).

Для кадетов (демократов) и монархизм, и советский режим (диктатура) представляют собой практически равноценные, равнозначные типы террора, несвободы. Ср. также наблюдение Карцевского о прилагательном черный: «…в эмиграции… ожило слово черный для обозначения крайне правых» [Карцевский 2000: 242]; «…в эмиграции выделяют крайне правых… как черных (ср. черная сотня, черносотенник)» [там же: 245]. В демократических газетах происходит семантическая нейтрализация прилагательных белый и черный в общем переносном значении «монархический, реставраторский по своим убеждениям». Языковые антонимы становятся контекстуальными (публицистическими) синонимами (квазисинонимами).

Оттенки красного в политическом значении для обозначения разной степени «близости» к коммунистической идеологии активно использовались эмигрантами; в языковом плане это находило выражение в развитии у слов полукрасный, розовый, розоватый нового значения – «прокоммунистический, сочувствующий большевикам, советскому строю». Эти прилагательные были характерны в особенности для монархических, профашистских или «народно-патриотических» изданий:

Комиссарская власть продолжает усиленно кидать деньги, в надежде разжечь красное движение на Балканах. Особенно велика ненависть Комиссаров к маленькой Болгарии, где правит в полном согласии с молодым Царем Борисом Национальное правительство Цанкова, успевшее за эти годы, после свержения полукрасного правительства друга большевиков Стамбулийского, благополучно подавить уже несколько устроенных из Москвы попыток красного переворота (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Почему СЖТ [Генеральная конфедерация профсоюзов. – А. З.] ведет именно теперь такую усиленную агитацию? […] Русских белых нужно перекрасить в красных или, по меньшей мере, в розовых. Однако какие делаются для этого усилия… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Потерпевшая тяжелое поражение в Каталонии и оставленная на милость победителя своими друзьями – красной Москвой и розовой Францией – красная Испания агонизирует. Восстания и перевороты в красном стане – это последние конвульсии (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Число членов партий фашистов все время увеличивается. […] Если сравнить, что было три года назад, при правительствах всяких розовых и розоватых «соглашателей», то Италию прямо не узнать. Вся страна точно воскресла (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

У слова розовый ранее (с 40-х гг. XIX в.) существовало только «неполитическое» значение «безмятежный, романтический, не омраченный заботами», вычленившись из фр. калькированного выражения видеть в розовом свете (voir en rose) и употребляемого первоначально в художественной литературе [Сорокин 1965: 527]. Прилагательное розовый развило переносную «политическую» семантику уже на русской языковой почве. Только в начала 80-х гг. XX в. в французском языке прилагательное rose («розовый») начинает ассоциироваться с социалистической партией [TLF 10: 671].

Слово красный (и его политические «оттенки») вступало в сочетание с другими прилагательными политического спектра: зелено-красный, зелено-розовый:

Зелено-красный фронт [название заметки]. «Зеленые» между Петроградом и Ярославлем разобрали железнодорожный путь на расстоянии 100 верст и образовали новый фронт. Они имеют орудия, и большевики их очень боятся (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

В конце марта Лебедева передавала по прямому проводу во Владивосток: «…Создание «буферного государства» [в Николаевске] считаем зелено-розовой контрреволюцией, а то, что некоторые коммунисты поддерживают эту идею, считаем глубокой ошибкой…» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное и субстантиват зеленый возникло в послереволюционные годы для обозначения участников национально-освободительного движения на Украине в 1919–1920 гг., которые руководствовались идеей самоуправления и избрали партизанскую тактику ведения борьбы, часто скрываясь в лесу. Именно этот признак (зеленый лес, а также военная форма зеленого цвета) и лег в основание наименования:

В ночь на 20-е августа многочисленная банда «зеленых» напала на Бешуйские угольные копи, разграбила кассу, взорвала пороховой погреб… и после перестрелки ушла (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

В анархических изданиях происходит смыкание понятий коммунистический, монархический, фашистский (как известно, идейный источник у них один – социалистические идеи) и образование сложных прилагательных красно-фашистский, бело-фашистский с негативной прагматикой:

Т-щи [товарищи] рабочие, крестьяне и революционные социалисты Запада и Америки! Мы вам сообщаем об этом факте издевательства [расправы над участниками вечера памяти П. Л. Лаврова. – А. З.] над революционными социалистами России… не для того, чтобы поразить ваше воображение. Этот факт тонет в море подобных и еще более возмутительных фактов, имеющих место везде, где трудящиеся ведут борьбу за свои права, встречая отпор как со стороны красно-фашистской, так и бело-фашистской реакции (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное желтый («компромиссный; идущий на соглашение») продолжает использоваться эмигрантами, в советском словоупотреблении оно становится языковым маркером некоторых реалий зарубежной (буржуазной, капиталистической) жизни. Интересно, что до революции отрицательные коннотации прилагательного желтый[180] ярко проявлялись только в большевистской (вообще «левой») прессе, находящейся на периферии общественного внимания и оценок. Напротив, в демократических изданиях прилагательное желтый (в сочетаниях желтые синдикаты, желтые объединения, желтые профсоюзы) могло употребляться в терминологическом, без негативных коннотаций, значении «мирное улаживание всех споров между предпринимателями и рабочими» [Лексика 1981: 272]. Бескомпромиссность политической борьбы и резкое противопоставление всему капиталистическому, постепенное уничтожение всех иных, кроме большевистских, изданий способствовали закреплению отрицательной коннотации в семантической структуре прилагательного желтый; так, в СУ дается: «работающий в сотрудничестве с капиталистами, реформистский (о профсоюзах; презрит., в языке революционеров)» [СУ Т.1: 855], прагматически сближаемое со словом штрейкбрехер(ский), имеющим однозначно негативную оценочность.

Прилагательное желтый было свойственно (преимущественно) демократическим или «левым» эмигрантским изданиям, где его семантика и прагматика близка употреблению в социал-демократическом (и, соответственно, большевистском) лексиконе:

В духовной жизни русской эмиграции здесь [в Нью-Йорке] виден распад, но не заметно сложение. […] Антибольшевицкие [sic] группы тоже не расцветают. Одно время заметное место заняли было анархисты. Полгода тому назад их газета, утратив в Нью-Йорке влияние, перешла в Чикаго, ее руководящая группа слилась с обществами взаимопомощи, анархизм принял совсем желтые тона (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…центр тяжести в обвинениях третьего интернационала против этой федерации [тред-юнионов] как раз и заключается в том, что она [федерация] ведет «желтую» политику компромиссов (Руль. 1920. 2 дек. № 2766).

Прилагательное черный в социал-демократических и анархических изданиях часто употреблялось в составе устойчивых сочетаний (черная сотня) или сложных слов (черносотенцы, черносотенный, черносотенство), идущих еще из дореволюционного языка.

…господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Под несомненным давлением французов, решивших устроить на Крымском полуострове нечто вроде «union sacr?e» всех «патриотов», туда выезжают: Гучков, Маклаков, Могилянский, Моркотун, Климович, Гурко, Цитович, приглашены… Каменка, Второв, Денисов, Милюков, граф Коковцев, Третьяков и целый сонм кадетов, профессоров, миллионеров и черносотенцев (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

…для «Humanit?» лучшие и просвещенные люди, «?lite», воплощаются в образе Лениных, Троцких, Луначарских etc., тогда как «Призыву» [монархическая газета в Берлине. – А. З.] эта «?lite» рисуется в образе ныне выступающих на авансцену истории полковников Бермонтов, баронов Паленов, сенаторов Римских-Корсаковых и прочих бывших и будущих героев реакции и черносотенства (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Зарождение в Германии и Италии фашизма вызывало большую тревогу в демократических эмигрантских кругах. Из итальянского языка во многие европейские языки калькируется слово чернорубашечник (из итал. camicia nera, по цвету черных рубашек первых фашистских групп Муссолини, созданных в 1922 г. [Cortelazzo & Zolli 1979 T. 1: 191]); ср. эквивалентные кальки в других европейских языках: англ. black shirt = blackshirted, франц. chemise noire, нем. schwarzes Hemd. В немецком известно слово Hakenkreuzer – «сторонник, последователь фашистской, или национал-социалистической, идеологии» (от существительного Hakenkreuz – «крест в форме свастики» [BE 1979 T. 4: 371–372; GW 1973 T. 3: 1222]). Это понятие в русских социал-демократических и анархических газетах приравнивается по смыслу и прагматическому потенциалу русскому словосочетанию черная сотня; сторонники национал-социалистического движения в Германии называются черносотенными элементами. Несомненно, такая семантическая субституция немецкого понятия русским термином с негативной окраской (в пределах прагматического поля демократической и «левой» прессы) имеет целью усилить отрицательную прагматику иноязычного лексического знака (варваризма):

…один из подсудимых – немцев стоит во главе реакционной политической организации в Баварии и участвовал в пресловутом Гитлер-Людендорфском путче, другой печатал в своей типографии немецкие черносотенные брошюрки и пр. (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских «Hakenkreuzer» (черная сотня), идет по тем же следам и, без сомнения, имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Напротив, в русских профашистских эмигрантских кругах идеи Муссолини и Гитлера встречали сочувствие и поддержку, поэтому группа лексики с ключевым понятием черносотенный имеет положительные коннотации:

В Мукачево, на легковой машине, я прибыл вечером. Ехал я с офицером гвардии чернорубашечников В. И. Чепинцем (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

В анархической прессе черный, помимо общего с демократическими изданиями употребления в значении «монархический, крайне правый по убеждениям», имело также «собственно анархическую» семантику и символику, которые были мотивированы известными историческими событиями.[181] Анархические издания используют прилагательное черный в составе терминологических сочетаний черный крест (общество, группа анархистов-социалистов), черный интернационал (= «анархический» или даже еще в идущем из XIX в. значении «социалистический»):

…Меккель, попав в концлагерь, в первый же день там сильно избивается и – вследствие шума, поднятого по этому поводу Одесским Черным Крестом, а также ввиду последовавшей в скором времени ликвидации концентрац. [ионных] лагерей, – вовсе освобождается (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…в Москве власть еще терпит кое-какие легальные учреждения, как книгоиздательство «Голос Труда», карелинский Черный Крест и Музей имени Кропоткина… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Приведенные цитаты характеризуют черный как «позитивный» политический цвет в контексте всего анархизма. Ср., однако, негативную оценку термина черный интернационал промонархической газетой:

«Черный, желтый и красный интернационал против русского народа», – протестует ужгородская газета «Русский народный голос», выражая свое недоумение, как коммунисты могли объединиться с фашистами, а безбожники со служителями церкви (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Таким образом, семантика и прагматика цветовых прилагательных в эмигрантской публицистике первой волны показывает их дифференциацию по различным партийно-политическим изданиям. В эмигрантском речевом узусе колоризмы – при всей непримиримости идейных и мировоззренческих установок людей – продолжали свою языковую жизнь (с дореволюционных или послереволюционных времен), развивали новую семантику и прагматику применительно к изменившимся социально-политическим условиям и сосуществовали в едином противопоставлении красному, номинативное значение которого («советский, коммунистический») было тесно связано с прагматическим элементом «насильственный, рабский». Советский лексикон оперировал красным как единственно «правильным» цветом политического спектра, насыщая его новыми смысловыми оттенками и сгущая его во всеобъемлющий символ пролетарской революции. Одновременно с этим шло вычеркивание всех других политических «цветов», которые квалифицировались в словарях как «историзмы» (зеленые, белые) или реалии зарубежной (капиталистической) действительности («экзотизмы»), враждебные «красному».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.