Г.И. Анохин Фарерцы[3]
Г.И. Анохин
Фарерцы[3]
Тема брака и его заключения у фарерцев в научной литературе не разработана. В единственной по Фарерским островам этнографической монографии «Фарерская народная культура» Иоана Паули Йоенсена — в одной из ее глав на 10 страницах,{262} а также в его научной статье{263} проблема показана через пространное цитирование в хронологическом порядке отрывков из 10 письменных свидетельств XVII — первой четверти XX в. Сами эти свидетельства, изданные в одних случаях при жизни написавших их очевидцев, в других значительно позже, вплоть до наших дней, принадлежат знатокам быта фарерцев, преимущественно священникам. Источники не всегда равноценно освещают разные аспекты темы. Например, в одних отсутствует описание ухаживания, в других — сватовства, в третьих — свадебного кортежа на пути в церковь и, наоборот, в иных опущено несколько этапов бракосочетания, зато описано подробно свадебное застолье или действа после этого застолья.
Лишь в двух источниках встречается высказывание о том, ради чего фарерцы вступают в брак — ради того, чтобы иметь детей. «Может она детей мне рожать!..» — мечтает Якуп из Мёна,{264} и «богатство фарерца в его многих детях».{265}
Не менее серьезный недостаток этих источников — нехватка социального аспекта при характеристике фарерской семьи. Отчасти он восполняется работами автора настоящего очерка.{266} Так как фарерская терминология строго не разработана, нам придется далее столкнуться с разнобоем в наименованиях, которые встречаются по ходу описания свадебного цикла.
С самого начала заселения Фарерских островов в IX в. предками нынешних фарерцев — норманнами из Западной Норвегии — для существования простой семьи здесь не было возможностей. Жили сложными семьями численностью в среднем не менее 15 человек.{267} Они селились отдельным хутором (dar?ur), ставшим впоследствии, к позднему средневековью, поселением братских общин. Всего на 17 населенных островах возникло 80 первичных хуторов и еще 20 выселков (в средневековье на бывших приусадебных пастбищах).{268}
Лошади и крупный рогатый скот, привезенные переселенцами, остались частной собственностью сложной патриархальной семьи. Пастбища же и отары полудиких овец, принадлежавших здесь до появления норманнов кельтским христианским отшельникам, оказались в совместном пользовании соседской общины. Общину составляли жившие поблизости друг от друга хуторяне или же все население островка. Для первоначального освоения требовались исключительно коллективные трудовые усилия. Трудности с расчисткой, вскапыванием земли, посевом и уборкой урожая вручную, досушивание зерна ячменя, выпас общей отары овец, привоз с былой родины как строительного леса, так и хлебного зерна постоянно цементировали связи соседской общины. Лишь полученный результат трудов — зерно, солому, сено, а также баранину и овечьи шкуры — соседская община делила между входившими в нее семьями пропорционально доле их участия в совместной работе. Пахотные земли, которые первоначально были лишь в пользовании отдельных семей, через определенное число поколений переходили в их собственность — оуаль (o?al). До 1380 г. действовало норвежское обычное право, когда старший сын, единолично наследуя собственность, становился оуальсмэавуром (o?alsma?ur), т. е. главой семейной общины, а братья и сестры — безземельными и шли в батраки.
С 1380 г. вошло в силу датское право, когда оуаль наследовали все дети одновременно, причем дочери получали половину доли брата. Датское право приводило к дроблению оуаля из поколения в поколение. К тому же католическая церковь, введя в практику наследование оуаля «на смертном одре верующего», к моменту церковной Реформации (на Фарерских островах в 1538 г.) присвоила половину оуаля. После Реформации церковные владения стали собственностью датского короля и земли начали сдавать в узуфрукт (пожизненное право пользования землей и получения урожая при сохранении целостности участка и без права его передачи по наследству).
После смерти арендатора тот же участок мог получить в пожизненное землепользование только мужчина. Как правило, наследником всегда становился старший сын умершего. Остальные дети из семей королевских крестьян (kongsb?ndi) могли остаться жить в семье наследника-брата лишь при условии безбрачия.{269} С тех пор и доныне на королевских землях архипелага существуют богатые королевские крестьяне, пашни которых составляют половину всех угодий островов. А вторая половина находится в наследственном владении многочисленных малоземельных оуальсмэавуров.
Можно предположить, что когда в упомянутых свидетельствах XVII — первой четверти XX в. говорится о пышных свадьбах продолжительностью два-три дня, то имеются в виду бракосочетания жениха-наследника и невесты из семей королевских крестьян или священников, которые в отличие от католических имели право жениться и, как правило, имели много детей.{270}
Все свадьбы, описываемые в названных выше источниках, богатые.{271} Лишь путешественник И. X. Свабо мимоходом заметил и об очень скромных, однодневных свадьбах в поселке Тоурсхавн.{272} Выбор брачного партнера обычно совершался в пределах одной социальной группы.{273} Свадьбы богатых людей привлекали больше внимания наблюдателей. О брачном возрасте, запретах брака, местах знакомств в фарерских источниках нет сведений.
В средневековье хутора разрослись до размеров сел, некоторые из них в последнее 100-летие превратились в рыболовецкие поселки, а в последние 50 лет 10 из них — в города. (На Фарерских островах городом считается поселение, в котором живет более тысячи человек).
Источники XVII — начала XIX в. указывают, что должно было пройти определенное время, иногда длительное, прежде, чем претендент (frierer, Frieren, en Frier, friggjarin){274} получит согласие самой избранницы на брак. Лишь после этого он отправляется к ее родителям, высоко неся над головой (как символ дела, с которым он идет) специально вырезанную им палку длиной 3,5 локтя, заостренную на конце (fj?lstaf, Fj?ldstav). В XIX в. ее называли «посох претендента» (Frierstav, friggjarastavin).{275}
В единственном источнике описана одежда сватавшегося претендента: двурогий колпак, белая шерстяная рубаха, синяя куртка, белый шейный платок, черные суконные штаны со штанинами немного ниже колен, толстые светлые шерстяные чулки с тесьмой, завязанной ниже колен, привозимые из Дании башмаки.{276}
Придя во двор, претендент просил у отца избранницы позволения войти в дом и разрешить прислать сватов. Очевидно, прежде, чем дать согласие, родители избранницы оценивали социальное положение претендента на руку их дочери. По данным конца XVII — начала XVIII в., если сватавшийся получал согласие, он в доме мог обнимать и целовать девушку, лежать одним боком на краю кровати — рядом с нею.{277} Это называлось полусупружеством.
Ни один из источников XIX в. уже не сообщал о таком полусупружестве, да и сами переговоры с отцом девушки теперь вел «пользующийся авторитетом доверенный» (reputeerlig Fortrolige),{278} как будет указано ниже, глава зажиточной семьи. Лишь в случае удачи этих переговоров претендент с посохом через восемь дней шел договариваться о дате свадьбы.{279} В середине XIX в. говорится о том, что «два почтенных женатых» и юноша со своим посохом отправлялись свататься. В случае согласия родителей в комнату приглашали девушку. Получив и ее согласие на брак, садились за стол; сваты и претендент не должны покинуть дом, не отведав обеда.
После этого девушка считалась помолвленной (forlovede), и молодые люди получали названия «невеста» (br??ur) и «жених» (br??gomur). Назначалось время свадьбы, обычно в той же половине года, когда произошла помолвка. Но наиболее удобным считалась осень — время массового забоя скота. Иногда требовалось длительное время для подготовки свадьбы, чтобы получить из Дании заказанные через королевскую торговую монополию водку, вино, зерно и другие необходимые припасы.{280} При помолвке определялось, в каком доме проводить свадьбу — у родителей жениха или невесты или попеременно в обоих домах.{281}
Случалось, что сватавшемуся отказывали, но никогда прямо не говорили об истинных причинах отказа — социальном или личностном несоответствии претендента. Это всегда делалось под каким-либо предлогом, например не устраивала манера одеваться{282} или излишняя настойчивость в домогательстве размера приданого.{283} Обычно отказ не был позором для сватавшегося.
Редкими были случаи, когда девушка, очевидно с помощью подруг, зажигала пук сырого сена или соломы, чтобы дымом уведомить всех о провале претендовавшего на ее руку.{284}
В церкви оглашение о состоявшейся помолвке производилось священником трижды, причем между вторым и третьим оглашениями назывался день свадьбы. На свадьбу приглашали каждого персонально специально назначаемые зазывалы (Bedemanden, bj?эara, bj??ari, bi?ima?ur).{285}
В своем селении и в других хуторах соседской общины зазывала приглашал в первую очередь родственников жениха и невесты, во вторую — друзей и знакомых жениха, невесты, читая стандартный, заранее написанный для таких случаев текст, а приглашаемые угощали его стаканом водки. Отмечают, что пока зазывалы обходили всех намеченных, сильно напивались.{286}
Важнейшими свадебными чинами для ведения всего свадебного цикла были распорядитель свадьбы (ki?gemesteren, k?gemesteren){287} и кухарка (kogekone, kokkagildi).{288} Эти два чина являлись главнейшими и по расходам на них со стороны родителей брачующихся. Активными участниками свадебного торжества были два дружка жениха (Brudem?nd) и две дружки невесты (Brudekoner).{289} Дружки помогали брачующимся облачиться в свадебный наряд, сопровождали их по пути в церковь на венчание и обратно, и в этой части обязанностей соответствуют трактовке В. И. Далем русского понятия «шафер».{290} Однако в фарерских источниках нет указаний на то, чтобы дружки, стоя при венчании сзади четы, держали над нею венцы. Имеются лишь свидетельства, что дружки невесты «во время венчания стоят сзади четы» и что «во время венчания две дружки невесты стоят впереди всех в колонне девушек, каждая на своей стороне колонны по две»,{291} т. е. вообще-то может даже непосредственно не за спинами брачующихся. Фарерские дружки отличаются и своим статусом — это люди семейные, не холостые: дружки жениха избирались из самых степенных мужчин, обе дружки невесты — замужние.{292}
До обеда, пока гости жениха собирались в доме его родителей, а гости невесты в доме ее родителей, зазывала или «один из кравчих» (en af Mundsk?nkene){293} угощал их, кто что пожелает, а дружки одевали жениха и невесту каждого в своем доме в отдельной комнате. Обязательным элементом свадебного костюма жениха была алая лента, повязанная вокруг шеи.{294}
На невесту подружки надевали платье-стаккюр (Stakkur), зауженное в талии голубого, синего или красного цвета с длинными рукавами и с манжетами из черного бархата. На плечи набрасывали белый тонкий платок, отороченный по краям широкой полосой кружев. Поверх платья на груди закреплялась большая серебряная булавка, с которой одним концом соединена квадратная четырехдюймовой ширины тонкая серебряная пластинка с серебряными подвесками. Вокруг талии — пояс из красного бархата с серебряной пряжкой спереди, а на ногах — туфли. Важнейшее же в убранстве невесты — прическа и головной убор. Волосы заплетали в две косы, которые укладывали вокруг головы. Если невеста была девственницей, то поверх кос был еще валик высотой 3–4 см или венок (венец), украшенные шелковыми лентами разных цветов. Сзади к этому головному убору прикреплялись четыре широких ленты, две из которых свисали по спине, а две перебрасывались на грудь. Недевственной невесте или вдове должны были покрыть голову лишь красным бархатным или матерчатым чепцом.{295}
Когда раздавался церковный звон, к церкви направлялся жених, он шел впереди дружек и других мужчин. Едва мужчины входили в церковь, как звонарь ударами в колокол подавал сигнал невесте. И из дома, где будет свадебное застолье, выступали колонной по двое 12–15 пар «невестиных дружек» (Brudepiger, Stojla, Stojlar, Stojlur). Возглавляли колонну девушки, менее близкие невесте (Pajkustojlur, Pegestoiler, «указательные девушки»), а замыкали ее самые близкие подруги. Невесту сопровождали по обе стороны два телохранителя-холостяка (Ungkarle, Laj?svajnur, Lojasvojnar),{296} затем шли обе ее подружки и далее — другие женщины. Недевственнице или выходящей вновь замуж вдове полагалось сопровождение лишь одного мужчины и одной женщины.{297}
В церкви мужчины располагались на сидениях справа от входа, женщины слева, а «невестины девушки» стояли в проходе в порядке, обратном тому, каким они шли туда.{298} Невеста и жених утрачивали эти свои звания лишь после брачной ночи, называясь с тех пор «жена» (kona) и «муж» (ma?ur). После венчания и поднесения каждым гостем пожертвований в пользу церковнослужителей, «невестины девушки» во главе с «указательными» направлялись из церкви в обратный путь. За ними шли невеста и жених, телохранители невесты, дружки (в парах — мужчина и женщина), затем — все гости.
Во второй половине XIX в. не только гости, но и брачующиеся «одевались почти всегда» в привозные из Дании костюмы, а свадебный кортеж возглавляли жених с невестой, за ними — обе пары дружек, вслед за последними — попарно все гости.{299}
Но тогда же на Фарерских островах впервые стало набирать силу национально-освободительное движение, сначала как борьба за традиционную культуру и культурную автономию в составе Дании. Движение способствовало восстановлению традиционной одежды, традиций, в том числе раздельных кортежей на пути к церкви и участия «невестиных девушек». В период между мировыми войнами на архипелаге появилось и гражданское бракосочетание с упрощенными ритуалами.{300}
Возвращение после венчания происходило ближе к вечеру. Повенчанные получали поздравительные поцелуи каждого гостя в доме, где устраивалось свадебное застолье, а встречавшие буфетчики (Skj?nkerne) предлагали каждому гостю стакан водки.{301}
Свадьба считалась обычной, т. е. достаточно богатой, если длилась не менее двух дней при числе гостей от 60 до 80, но бывали свадьбы, которые праздновали до четырех дней с участием сотни гостей и, возможно, крупнейшая свадьба была зафиксирована в 1916 г. На ней присутствовали 250 гостей и она продолжалась до 5 дней.{302}
За свадебным столом свиты кортежей рассаживались в том самом порядке, в каком они следовали в церковь. При очень большой численности гостей на свадебную трапезу усаживались группами поочередно. Первой в очереди была самая главная группа: невеста и жених, их родственники, священник и те, которые были в свите невесты. Этой группе выставляли более богатый сервиз и более изысканные блюда, чем для следующих групп.{303}
Большой изысканностью свадебный стол фарерцев, по нашим меркам, не отличался. Это относится и к обеду. Там были мясной (бараний или говяжий) суп, жаркое из баранины или говядины, на десерт — рисовый суп, черносливовый пирог, пончики; буфетчик (Skj?nkeren) следил за своевременной подачей гостям водки. Традиционным блюдом являлась невестина каша из тонко помолотой гречневой крупы, сваренная на молоке и сдобренная сиропом. По источникам XIX и XX вв., ее подавали в первый же обед, но, судя по сведениям XVIII в.,{304} невестина каша — одно из блюд второго дня.{305}
Вечером, ближе к полуночи комнату освобождали для танцев. Источники XVII — начала XVIII в. свидетельствуют о том, что танцам обязательно предшествовало следующее: жених и невеста поочередно произносили в присутствии всех перед священником формулу благодарения богу за создание семьи, а за спинами каждого из брачующихся стояли все их родственники. С последней четверти XVIII в. перед танцами пели псалмы, невеста танцевала со священником под общее пение «невестиной баллады».{306}
Этот вечер завершался фарерским танцем цепочкой с пением баллад. Благодаря тому, что круг взявшихся за руки может быть и двойным, и тройным, даже в небольшом помещении могло вместиться очень много одновременно танцующих. Распорядитель этой части свадьбы следил, чтобы во время танцев веселящихся угощали водкой, затем трижды ударяли по балке, что служило сигналом для невесты отправляться в постель. После третьего сигнала невеста в сопровождении пожилых женщин, танцуя, направлялась к постели.{307} Новые три сигнала этот же распорядитель давал жениху, и тот, танцуя, вместе с мужчинами и священником приближался к постели, где его уже ждала полураздетая невеста. После пения нескольких псалмов и чтения вечерней молитвы гости покидали брачующихся и продолжали танцевать и пировать посменно до утра.{308} Утром гости несли подарки — деньги новобрачным, которые, по данным начала XIX в., еще лежали в постели,{309} но, по сведениям второй половины XIX в., сидели одетые. Подаренные деньги клали в подол невесте, а жених из имеющихся тут же запасов наливал гостям стакан вина или водки.{310}
Весь второй день проводился в чередовании трапез с танцами. По завершении вечернего обеда начиналась юмористическая часть свадебных торжеств. Остроумнейший из гостей, видимо, завсегдатай свадеб, вносил на подносе запеченную заднюю часть коровьей туши с торчащим вверх хвостом, на котором был повязан бант, а вокруг этого окорока — мишура. В изощренной декламации с будто бы скучным перечнем заслуг коровы, ведущий намеками задевал присутствующих, побуждая отвечать стихами же. И вокруг этого стоящего на столе окорока разворачивалось всеобщее юмористическое и даже сатирическое многоборство, в котором доставалось всем — в том числе священнику и администрации островов. Экспромты сменялись пением баллад и танцами, едой с выпивкой.{311}
Если свадьба, как было принято, начиналась в пятницу, то на воскресенье оставался праздник благодарности — распорядителю свадьбы и обеспечивающим приготовление пищи и уборку во главе с кухаркой, которая со свадьбы уходила с большими подношениями от новобрачных и их родителей, обычно это было съестное.
