“Забытые в прошлом”: освоение заброшенных пространств и феномен нового городского туризма
“Забытые в прошлом”: освоение заброшенных пространств и феномен нового городского туризма
Роман Абрамов
“Заброшки”: материальные следы деиндустриализации
В течение последних двадцати лет Россия пережила несколько промышленных кризисов, которые лучше всего описываются термином “деиндустриализация”: происходил распад советской индустриальной системы, что означало высвобождение гигантских производственных мощностей, безработицу, закрытие предприятий[304]. Опустевшие цеха и конторские здания в лучшем случае сдавались в аренду под торговые площадки и склады, реже перепрофилировались под нужды малого бизнеса, однако нередко просто забрасывались. За банкротством промышленных предприятий последовало закрытие объектов социальной и исследовательской инфраструктуры – больниц, ведомственных НИИ, домов отдыха, пионерских лагерей, спортивных комплексов. Многие из них тоже пополнили список заброшенных объектов.
Помимо промышленности советский материальный мир состоял из развитой системы объектов военного назначения, куда входили бесчисленные бомбоубежища, военные городки, аэродромы и пристани, радиолокационные точки, склады, гаражи, ангары и казармы, ракетные шахты. Исчезновение СССР и окончание холодной войны обозначили избыточность сложившегося военного комплекса, а поэтому многие объекты были оставлены армией, которая не могла уже справляться с управлением столь громоздкой собственностью.
Другими словами, отступление советского мира носило не только политический, экономический, культурный и символический характер, но было буквальным – опустевшими, брошенными, сдавшимися на милость природы и мародеров становились тысячи зданий и сооружений по всему бывшему СССР. Конечно, деиндустриализация – это глобальный процесс, затронувший многие европейские страны и США. Нефтяной кризис 1970-х годов привел к появлению легкого капитализма[305], ключевым свойством которого стал перенос производственных мощностей в страны с дешевой рабочей силой и гибкими экологическими стандартами – Китай и страны Юго-Восточной Азии. Таким образом, угольные бассейны Уэлльса и Йоркшира, Рурский промышленный комплекс, “ржавый пояс” Америки, призрачный Детройт[306] стали жертвами перехода экономик к постиндустриальному типу. Все эти регионы уже пережили упадок или еще пребывают в нем подобно “автомобильной столице” США Детройту, привлекающей тысячи туристов видами заброшенных кварталов.
И все же постсоветская ситуация уникальна: заброшенный завод, бомбоубежище, исследовательский институт, детский сад можно найти почти повсюду – от центра столичного мегаполиса до небольшого северного поселка или курортного черноморского побережья.
“Городская разведка” как форма нового городского туризма
Погибающий советский мир привлекает не только сборщиков цветных металлов и вандалов, но и является предметом интереса молодых и образованных горожан, не ищущих металлолом и не стремящихся реализовать свои деструктивные желания. Эти молодые люди избрали заброшенные объекты (“заброшки”) для получения нового опыта освоения невидимых или закрытых урбанизированных пространств, что породило феномен городского туризма, не предполагающего посещения обязательного набора готовых к употреблению достопримечательностей, вся информация о которых представлена в путеводителях, а бюро путешествий включило их в экскурсионные маршруты. Вместе с дифференциацией стилей жизни, потребительских культур и распространением GPS появились запросы на альтернативное познание города. И это познание не ограничивается скольжением по очевидным маршрутам, но требует смещения реальности, при котором город попадает в “сумрак”, столь хорошо описанный в “дозорной” серии Сергеем Лукьяненко.
Уже не нужно покидать свой город в поисках новых впечатлений – место географической мобильности занимает мобильность проективная[307], когда участники подобных экспедиций наделяют знакомое городское пространство собственными символическими кодами, встраивают в сложную сеть взаимодействий между людьми, компьютерными поисковыми системами и материальными объектами. Альтернативное освоение пространства связано с поиском и открытием “потаенных” мест и путей, которые в обычной ситуации либо остаются вовсе незамеченными для горожанина, либо находятся на периферии его восприятия и интереса. Новый городской туризм накладывает на привычные городские карты разметки, видимые только владельцам соответствующих ключей. Эти разметки подобны тематическим картам, где видны, например, только системы подземных коммуникаций, бомбоубежища, заброшенные промышленные объекты и т. п.
Под понятием “нового городского туризма” мы объединяем широкий спектр самодеятельной активности, развивающейся вокруг инновационных практик освоения городского пространства. Эта активность принимает самые разнообразные формы, включая элементы городских молодежных субкультур, экстремальных хобби и даже коммерческих предприятий. В зарубежной литературе данные активности называют “городской разведкой” (“urban exploration”). “Городская разведка” может быть определена как практики проникновения в те части городской среды, которые обычно скрыты от взгляда и посещения населения[308]. Проникновение представляет собой сочетание теории и практики городских обследований пространств, исключенных из общественного пользования и являющихся артефактами искусственного происхождения[309]. Существуют пособия по городской разведке, включающие описание целей, техник и этики проникновения на закрытые и заброшенные объекты[310]. Исследователи из США С. Хай и Д. Льюис склонны характеризовать движение “городской разведки” как временную моду, получившую распространение среди “белых подростков и молодых людей из среднего класса”, которых интересует не история, а эстетика заброшенных пространств[311], хотя в основном антропологи и социологи считают этот феномен более глубоким и заслуживающим серьезного внимания[312].
В данной статье мы будем использовать термины “городская разведка”, “сталкинг” (самоназвание деятельности любителей “заброшек”) наряду с понятием “нового городского туризма”, отдавая предпочтение последнему. На наш взгляд, эту активность можно отнести к рекреационным практикам, подобным массовому движению походного туризма, существовавшему в СССР[313]. Есть соблазн определить “новый городской туризм” через движение психогеографии, как ее описывали Ги Дебор[314], акционисты[315], Эш Амин и Найгел Трифт[316]. Но в отличие от психогеографии, где свободное для восприятия впечатлений сознание связано с фланированием и дрейфом, блужданием и глазением, “новый городской туризм” является целеориентированным действием с правилами и ожидаемыми для участников результатами. Общее с психогеографией – это настрой на эмоциональные впечатления, стремление вывести городское пространство из системы капиталистического отчуждения и полицейского государства и исследовательская интенция, присутствующая как у фланеров, так и у “городских разведчиков”.
Одним из ранних проявлений “нового городского туризма” в России[317] стало “диггерское” движение, получившее медийную известность еще в 1990-х гг. благодаря интересу СМИ к загадкам городского подземного мира вроде исчезнувшей библиотеки Ивана Грозного и поиску засекреченного “Метро-2” в Москве. Диггеры осваивали системы подземных коммуникаций и тоннелей крупных городов и одними из первых стали посещать заброшенные бомбоубежища и подземные объекты военного назначения, выстроенные на случай ядерной войны.
В 2000-х годах появилось множество других групп и сообществ, занятых собственной городской разведкой (“urban exploration”): “руферы”, “сталкеры”, “дозорные”, “геокешеры” и т. п. Помимо стремления к контролируемому риску и жажды острых ощущений общее у этих движений то, что в их деятельность вмонтировано активное использование разнообразных электронных девайсов и коммуникационных устройств[318]: GPS-навигаторов и раций, профессиональных фотокамер, светотехники и т. п. Здесь уместны параллели с насыщенным компьютерными технологиями обмундированием солдата современной армии, который не только имеет защиту в виде кевларового шлема, но и контролирует свое положение и окружающее пространство с помощью набора девайсов. Впрочем, главным оружием “нового городского туризма” служит не автоматическая винтовка, а качественная цифровая фотокамера, поскольку съемку нередко приходится вести в условиях недостаточного освещения.
Важным объединяющим элементом большинства культур “городских разведчиков” является их одержимость фотопрезентациями (“отчетами”) об “экспедициях”. Фотографирование действительно можно считать ключевым процессом, целью и результатом этих экспедиций. Успешность или неуспешность посещений невидимых городских объектов оценивается сообществом по итогам проведенных фотосъемок.
Без взрывного развития цифровой фотографии такого всплеска “нового городского туризма”, вероятно бы, не произошло. Фототехника профессионального уровня стала доступной широкому кругу потребителей при одновременном исчезновении стоимости отдельного кадра. Открывшиеся возможности используются для документирования и обмена интернет-отчетами о совершенных путешествиях. Вырабатываются правила представления “заброшек” в тематических интернет-ресурсах[319] – своеобразная “визуальная грамматика”, включающая принципы отображения интерьеров, людей, вещей и настроения, а также стиля фотографирования и техник обработки изображения[320]. Последовательный просмотр фотоотчетов активистов “нового городского туризма” позволяет охарактеризовать принятые грамматические приемы и увидеть, каким образом зрители участвуют в производстве визуальной грамматики, оценивая отдельные кадры и весь отчет в целом. Сам фотоотчет также построен в соответствии с внутренней грамматической логикой повествования, куда входят обязательные элементы и “произвольная программа”, что образует завершенное высказывание. Так появляется иконография заброшенных пространств, призванная вызвать у зрителей ожидаемые эмоции и переживания[321]. Позже мы остановимся на характеристике визуальной грамматики, используемой при фотографировании “заброшек”.
Для всякого сообщества необходимы поведенческие и культурные образцы, которые будут задействованы в построении идентичности. Такими образами могут стать произведения популярной культуры – литературы, кино, музыки, телевидения, компьютерных игр. Сразу нужно отметить, что массовая культура не просто выступает источником идентичностей для сообществ, но сама впитывает практики поведения и модные стили, перерабатывает их и возвращает в измененном виде. В этом обмене между субкультурами, массовой культурой и медиа нет исходной точки – он носит непрерывный, взаимообогащающий характер. Сегодня уже можно классифицировать артефакты массовой культуры, влияющие на производство идентичностей, стилей и самопрезентаций участников сообществ “нового городского туризма” в России.
Важнейшим источником мифологии “городских разведчиков” стали разнообразные артефакты массовой культуры, обыгрывающие терминологию, сюжетные ходы, стиль и антураж романа А. и Б. Стругацких “Пикник на обочине” (1972). Причем сам роман не является прямым источником вдохновения, но более важными стали его производные в кинематографе, литературе, компьютерных играх. Другим, более значимым ресурсом для формирования символики российских “городских разведчиков” стал фильм А. Тарковского “Сталкер” (1979), чей визуальный ряд, основанный на поэтике заброшенных индустриальных и городских пейзажей, сыграл важную роль в формировании визуальной грамматики “нового городского туризма”.
Впрочем, мифология любителей “заброшек” выросла не только на культурных образцах. Чернобыльская катастрофа 1986 года воплотила в жизнь многие “сталкерские” мотивы Стругацких и Тарковского – от появления огромной закрытой зоны, покинутой людьми в спешном порядке, до опасных видов заражения и мутаций. Для вызревания культуры “городской разведки” Чернобыль как крупнейшая техногенная катастрофа ХХ века оказался чрезвычайно плодотворным, породив собственные легенды, мифологию, визуальный ряд с таинственным саркофагом – апофеозом недоступного для человека места. Став одной из самых масштабных “заброшек”, Чернобыльская зона послужила предвестником близкого завершения индустриального советского проекта, который породил множество опустевших промышленных и военных объектов. Несанкционированные проникновения в Чернобыльскую зону начались вскоре после катастрофы, а в 1990-х годах туда были организованы вполне легальные экскурсии для поклонников “темного туризма”, “танатотуризма”, “патологического туризма” (“morbid tourism”)[322].
Первое десятилетие 2000-х годов дало жизнь новым формам культурной эксплуатации сталкерского наследия братьев Стругацких и А. Тарковского. Пожалуй, именно эти искаженные симулякры исходной идеи талантливых фантастов и режиссера придали завершенный вид мифологии “нового городского туризма”. Знаковым событием в этом ряду стал выход в 2007 году компьютерной игры “S.T.A.L.K.E.R.: Тень Чернобыля” и ее последующих релизов. Эта игра, являющаяся шутером от первого лица, соединила в себе фрагменты сюжета “Пикника на обочине”, фильма “Сталкер”, сложившегося мифа Чернобыльской зоны и мотивов постапокалиптической компьютерной игры “Fallout”. Игровым пространством стала Чернобыльская зона, насыщенная разнообразными объектами типичного советского города начала 1980-х годов, включая остовы автомобилей, интерьеры и фасады магазинов и жилых домов, типографику вывесок, высоковольтные линии электропередач и т. п. Естественно, все эти объекты находились в полуразрушенном, заброшенном состоянии, покрытые ржавчиной, с отслаивающейся краской, омытые многочисленными дождями и поросшие мхом и деревьями, т. е. вписывались в визуальную грамматику любителей “заброшек”, и даже игровая топонимика включала советские аббревиатуры “ЧАЭС”, “НИИ” и др. Участнику игры предлагалось бороться с мутантами в одряхлевшем пространстве позднего СССР, что само по себе может служить метафорой постсоветского мира, не расставшегося с призраками прошлого. Многие поклонники этой компьютерной игры и сами захотели стать “сталкерами”, пополнив ряды “городских разведчиков”, посещающих заброшенные объекты.
Параллельно с игрой была запущена межавторская серия фантастических романов “S.T.A.L.K.E.R.”, призванная повысить интерес к игре, а затем ставшая самостоятельным циклом pulp fiction на темы “сталкинга” и породившая альтернативные издательские проекты – “Зона смерти”, “Технотьма”, “Апокалиптика”, “Метро 2033” и т. п. Впрочем, серия “Метро 2033” нуждается в отдельном описании, поскольку она основана на вполне оригинальном романе Дмитрия Глуховского, где диггерская романтика и постапокалиптический сюжет сочетаются с антуражем заброшенных городских пространств вполне советского типа.
Итак, у российских “городских исследователей” имеются богатые источники для подражания – от классики советской фантастики до компьютерных игр, что, конечно, отражается на их визуальной грамматике, терминологии, аллюзиях, возникающих при обсуждении фотоотчетов.
Типология “заброшек”: специфика постсоветского
Статус “заброшки” – покинутого, брошенного, оставленного, забытого, законсервированного, плохо охраняемого здания, промышленного или инженерного сооружения или комплекса зданий – требует отдельного рассмотрения, поскольку во многих случаях “заброшенность” не означает отсутствия охраны и владельцев или прекращения хозяйственной деятельности. Более того, среди российских “городских разведчиков” считается доблестью попасть на охраняемый или действующий объект, подкупив либо обманув охрану. Самым известным случаем несанкционированного проникновения на охраняемый объект, получившим широкую огласку благодаря болезненной реакции российского вице-премьера Д. Рогозина, стало посещение “городскими разведчиками” территории НПО “Энергомаш” – стратегического предприятия, выпускающего ракетные двигатели[323]. Широкая общественность и СМИ узнали о проникновении на завод из фотоотчета участницы путешествия Ланы Сатор (Lana Sator), размещенного в ее блоге[324]. Участники акции были прекрасно осведомлены о том, что объект не является “заброшкой”, но, пользуясь слабой охраной, решили туда попасть. Несмотря на громкий резонанс в медиа, серьезных последствий для участников акции не последовало – согласно отзывам Ланы, прокуратуру больше интересовало, что именно в системе охраны предприятия сделано ненадлежащим образом.
Участники обсуждения блогерского фотоотчета также не обвиняли ее в раскрытии секретной информации. В первую очередь блогеров волновало состояние здоровья Ланы после посещения объекта, где идут работы с токсичным ракетным топливом: “Там же все гептилом насквозь пропитано. Легко можно потерять возможности воспроизводства. И срок жизни сократить раза в два”[325]. Многие комментарии посвящались разгильдяйству охраны, неспособной предотвратить незаконное проникновение на секретный объект: “феерический бардак по обеспечению режима на предприятии не подвергается сомнению, и там разбор полетов с посадками просто наверняка будет”. Однако больше всего участников обсуждения поразило состояние предприятия, работающего на оборонные заказы, – ржавые трубы и старое оборудование позволяет спутать объект с типичной “заброшкой”: “все старое, осыпающееся, ржавое, выщербленное, затопленное и разваливающееся”; “это похоже на творение апокалипсиса, а не на завод выпускающий вообще что либо – ржавая куча металла и царство разрухи”. Ну конечно, появились комментарии, которые дают посетители советских заброшенных объектов, впечатленные размахами промышленного или военного строительства в СССР: “блин, сколько же было вложено, а! Вот хрен сейчас кто такое же «поднимет» построить. Ощущение что строили какие-то гиганты, какие-то мегалюди, иная цивилизация, которые просто вымерли все”.
Попробуем реконструировать типологию объектов, которые обычно входят в круг интересов нового городского туризма. Меню одного из известных тематических англоязычных интернет-ресурсов Infiltration.org предлагает следующую классификацию: заброшенные места, лодки и корабли, подземелья и городские стоки, отели и больницы, транспортные туннели (метро, автомобильные, железнодорожные), технические подземные сооружения. Международное ЖЖ-сообщество http://abandonedplaces.livejournal.com/ просит участников верифицировать в фотоотчетах посещаемые ими объекты в соответствии со следующими категориями: больницы (приюты, санатории, клиники, включая ветеринарные и т. д.), дома (от особняков до хижин), военные объекты (форты, бункеры, башни, базы, ангары и т. д.), транспортные средства (самолеты, поезда, корабли, автомобили и т. д.), коммерческие объекты (заводы, шахты, офисы, гостиницы, склады, магазины, торговые центры и т. д.), кладбища (гробницы, катакомбы, усыпальницы и т. д.). Наконец, ведущее русскоязычное сообщество “Забытые в прошлом” (http://ru-abandoned.livejournal.com ) предлагает очень простой набор тегов для классификации отчета – завод, ферма, военное, церковь, шахта, жилой дом и т. д. Можно сказать, что перечисленные типологии, сделанные отнюдь не профессиональными урбанистами, вполне точно и лаконично охватывают все группы городских сооружений, включая транспорт. Обращает на себя внимание появление тега “военное” в сообществах, куда свои посты размещают жители постсоветского пространства. Это отражает специфику территории, где объекты оборонной инфраструктуры строились повсеместно.
Если просматривать блоги российских посетителей “заброшек”, то внутри общих типологий можно увидеть специфические типы объектов, которые пользуются популярностью на постсоветском пространстве. Какие же это объекты?
Заброшенных отелей или гостиниц почти не встречается – их место занимают пионерские лагеря, которые нередко достаются “новым городским туристам” в хорошей сохранности, т. е. с инвентарем, мебелью, плакатами, библиотекой и всем обветшалым пионерским антуражем. И хотя пионерлагеря, так же как и заброшенные усадьбы и военные базы, по географической принадлежности не являются городскими объектами, однако для самих “новых городских туристов” они вполне вписываются в ряд урбанизированных пространств, которые по своей территориальной организации и архитектуре можно рассматривать в качестве таковых в противоположность заброшенным российским деревням и селам. Кроме того, сам способ посещения подобных мест можно рассматривать как продолжение городского туризма.
Конечно, нередко такие лагеря по инерции работали в 1990-е и даже начале 2000-х годов, однако все здания и сооружения, а также основная часть интерьеров, включая наглядную агитацию и мебель, остались неизменными с советского времени. Нередко пионерские лагеря были частью социальной инфраструктуры богатых советских предприятий и ведомств, что отразилось в оригинальности архитектурных решений. Так, макабрическое впечатление оставляет пионерлагерь “Сказка”, фотоотчет о посещении которого размещен блогером deni_spiri в сообществе “Забытые в прошлом”[326]. В оформлении фасадов и интерьеров архитекторы использовали сказочные морские мотивы, в результате чего сегодня заросшая территория лагеря вместе с полуразрушенными остовами железобетонных рыб и океанских моллюсков может служить готовой декорацией для съемки фильмов ужасов. Вот какими комментариями сопровождает фотографии автор отчета: “Огромный монстр-осьминог опутал своими щупальцами всю стену спального корпуса!”, “Стены – словно аквариум. Правда, с мега-рыбинами”, “Заглядываем в палату и видим перевернутого монстра, похожего на огромное насекомое”. Заросшие пионерлагеря дают “городским разведчикам” не только возможность ощутить себя героями хоррора, но также служат источником ностальгии о пионерском детстве, тем более что обилие наглядной агитации и других пионерских артефактов вполне располагает к этому.
Например, в качестве “хабара” посетители пионерских “заброшек” взяли памятные фотоальбомы, освещающие жизнь лагеря с разбивкой по сменам, годам и основным событиям. Размещенные в блоге фотографии из этих альбомов[327] рисуют повседневность отдыха пионеров, включающую игру “Зарница”, антивоенный митинг против американской агрессии во Вьетнаме, торжественные линейки, спортивные соревнования, обед и даже дневной сон. У большинства комментаторов эти фотоотчеты вызвали ностальгию по пионерскому детству: “Было лето – был отдых, игры, дискотеки, фильмы, всякие кружки и прочее. Никто особо не был заморочен на политике. Дети все-таки. А поднять флаг СССР на линейке всегда было почетно, не из-за того, что это советское знамя, а из-за того, что ты выделился и чем-то заслужил (например, хорошим дежурством на воротах). Было замечательно в детстве”.
К другому специфически постсоветскому типу “заброшек” можно отнести разнообразные научно-исследовательские центры – бывшие НИИ, лаборатории, испытательные площадки, технические библиотеки и т. п. Деиндустриализация и демилитаризация российской экономики в 1990-х годах повлекли за собой сокращение исследовательских центров, работавших на нужды отдельных ведомств и ВПК. Не везде освобожденные площади были перепрофилированы и отданы под офисы, часть помещений была “законсервирована”[328] еще в начале 1990-х годов, другие организации обанкротились уже в 2000-е. Они стали объектами интереса “городских разведчиков”, поскольку обеспечивали их острыми впечатлениями, неожиданными находками и богатым материалом для фотоотчетов – антуражными научными приборами и оборудованием, лабораторной посудой и мебелью, плакатами, книгами, вещами[329].
Вот как описывает свои ощущения от похода в заброшенную лабораторию один из его участников[330]:
Когда какая-нибудь крупная отрасль начинает деградировать или приходить в упадок, она вместе с собой тянет ко дну связанные с ней научные учреждения, производственные объекты и т. д. Останавливаются исследования, закрываются лаборатории, увольняется персонал, в местах, где еще вчера кипела работа, теперь уже никого нет. Порой это происходит так неожиданно, что все оборудование и даже личные вещи остаются в закрытых зданиях на произвол судьбы. Скорее всего с этой лабораторией, которая занималась исследованием пестицидов, так и произошло.‹…› Меня всегда удивляло оставленное, работоспособное оборудование, как будто ему нельзя уже найти применения. ‹…› Когда я увидел такое количество никому не нужной химической посуды, я вспомнил свои уроки химии в школе, на которых был дефицит оборудования и все боялись разбить какую-нибудь колбу.
Безусловно, законсервированные и заброшенные бомбоубежища (“бомбари”) являются важнейшей темой “нового городского туризма”. В советское время в рамках мероприятий по гражданской обороне на предприятиях и при учреждениях создавалась мощная сеть подземных убежищ, оборудованных всем необходимым. В последние годы многие из бомбоубежищ были отремонтированы и заново оборудованы, только уже для того, чтобы стать укрытиями на случай чрезвычайной ситуации. “Городским разведчикам” бомбоубежища интересны тем, что они связаны с диггерской романтикой, обладают постапокалиптическим антуражем и наличием множества артефактов советского периода – телефонных аппаратов, плакатов по гражданской обороне, мебели, энергогенераторов, фотографий и архивов. Также “бомбари” являются неизвестными объектами для большинства работников организаций и жителей города, хотя и предполагается, что население укроется там в случае чрезвычайной ситуации. Соответственно, находка и обследование таких помещений выглядят для “новых городских туристов” еще более привлекательно, поскольку позволяют создавать собственную, альтернативную карту городского пространства, тем более что “общее количество существующих объектов гражданской обороны в Москве – государственная тайна. Причем мне кажется это тайна и для силовиков, так как с развалом СССР, много убежищ было снесено или затоплено. А уж об их состоянии известно наверно только тем, кто увлекается проникновением в подобные сооружения”[331].
Наконец, еще один тип объектов, который стоит отдельного упоминания, поскольку является специфически российским. Речь идет о заброшенных загородных помещичьих усадьбах. Безусловно, в зарубежном “сталкинге” тема заброшенных вилл и жилых домов занимает свое место, но помещичьи усадьбы – это особый тип мест, которые насыщены многочисленными литературными и историческими аллюзиями. Поэтому посещение таких мест для “новых городских туристов” предполагает романтический фрейм их восприятия – как руинированных пространств коллективной памяти[332], чье пограничное состояние между культурой и природой подчеркивает социокультурную амбивалентность данного типа “заброшек”[333]. После революции сохранившиеся усадьбы были перепрофилированы под санатории, пионерские лагеря, психиатрические больницы, исследовательские институты, склады, конторы, что наложило маску советского казенного интерьера на усадебное убранство. Потом все это оказывалось заброшенным: реставрацией никто не занимался, поскольку такие объекты располагались не в городской черте и часто вдали от крупных магистралей. Анализ тематических интернет-ресурсов показал, что “новые городские туристы” заново открыли многие руинированные шедевры усадебной архитектуры, выступив в жанре краеведения: тематические фотоотчеты нередко содержат сведения об истории создания и судьбах владельцев поместья.
Этические дилеммы “городской разведки”
Изучение содержания основных российских интернет-сообществ “городской разведки” позволяет охарактеризовать некоторые правила и принципы их деятельности, которые связаны с этикой, нормами поведения на объектах, а также визуальной грамматикой фотоотчетов.
Пожалуй, главное – это дискуссии о допустимости раскрытия локации посещенного объекта. “Городские разведчики” ценят объекты, которые остались нетронутыми с момента, когда были брошены. Нетронутыми – это значит, что их не испортили вандалы и “гопники”, не покорежили и не “расхабарили” мародеры, бомжи и искатели цветных металлов, а также что объект не стал “баянистым”, т. е. не превратился в популярное место посещений других “новых городских туристов”, представителей молодежных субкультур (панков, готов, граффитистов) и уже не был “слит” в Интернете. Другими словами, эмоциональный инстайт “городского разведчика” сильно возрастает, если тот понимает, что он открыл новый объект, “куда не ступала нога человека” уже долгое время.
Раскрытие местоположения найденного объекта в фотоотчете означает его “слив”, т. е. объект становится беззащитным перед мародерами, вандалами и юными любителями острых ощущений. Сообщество “Забытые в прошлом” в своих правилах оставляет разглашение местоположения объектов на усмотрение автора материала, хотя в большинстве случаев, если речь не идет об уже известных объектах, локация не раскрывается или раскрывается только для зарегистрированных членов сообщества, как в случае специализированного интернет-ресурса “Урбантрип”[334]. Например, “городской разведчик” Лана Сатор в своем тематическом ЖЖ сразу оговаривает: “не надо меня спрашивать, где все это находится. По умолчанию я не сообщаю координаты объектов”. Нераскрытие данных о локации объекта включено в визуальную грамматику фотоотчетов: изображения всех сфотографированных вывесок или реквизитов документов, по которым можно определить название и местоположение организации, обычно редактируются, чтобы все указания на локацию исчезли. Конечно, с ростом популярности посещений “заброшек” найти “незапаленный” объект становится все труднее, что повышает ценность таких открытий.
“Городские разведчики” подобны сторонникам экологического туризма – минимизируют последствия своего посещения, стремясь оставить территорию в первозданном виде. Поэтому мародеры и вандалы рассматриваются как их главные враги: они не только грабят и разрушают “заброшки”, дискредитируют саму идею освоения и присвоения этих объектов. Однако это не значит, что туризм в “заброшках” обходится совсем без сувениров. Как и в романе братьев Стругацких, различные вещи, которые могут заинтересовать “новых городских туристов”, называются хабаром[335], хотя у современных сталкеров нет полного консенсуса по поводу того, можно или нельзя что-либо брать из “заброшек”: ведь у всех объектов и предметов номинально есть свои владельцы, а следовательно, изъятие этих вещей может быть интерпретировано как кража. Поэтому в качестве хабара городские разведчики берут вещи, которые, по их мнению, не представляют ценности, т. е. их невозможно продать: хабар рассматривается как сувенир, подобный бессмысленному сувенирному магнитику на холодильник. Чаще всего такими сувенирами становятся устаревшие советские справочники по различным отраслям промышленности и технологическим процессам, фотоальбомы давно закрытых предприятий и пионерлагерей, советские плакаты по технике безопасности и гражданской обороне, противогазы, мелкие детали, приборы, канцелярские принадлежности и т. п., т. е. весь материальный хлам ушедшей цивилизации, который не имеет никакого функционального значения. В ходе онлайн-обсуждений фотоотчетов нередки вопросы и восклицания типа “А ты забрала этот девайс?”, “Здорово! Я так хочу вот этот плакат!” или “Этот прибор можно продать за хорошие деньги”. Вопрос о ценности хабара возникает регулярно в тематических сообществах “городских разведчиков”, и этический аспект обращения с находками остается нерешенным. Сами авторы отчетов либо настаивают на том, что они ничего не брали, либо говорят, что взяли “вот этот учебник по технологии ткацкого производства, выпущенный в 1967 г.”.
Проблема хабара не только носит юридический характер, но связана с конструированием идентичности “новых городских туристов” и заботой об экологии “заброшек”. Как уже говорилось, “городские разведчики” резко противопоставляют себя мародерам, гопникам и вандалам, разрушающим “заброшки”. Для сталкеров важен не материальный, а эмоциональный и культурный аспекты потребления заброшенных пространств. Идентичность “городских разведчиков” находится на стыке городского фланерства, экстремального туризма и локального краеведения с элементами современной археологии. Все эти занятия подразумевают альтруистическую позицию в отношении объектов получения новых впечатлений, а поэтому извлечение какой-либо материальной или символической выгоды[336] из посещений “заброшек” скорее осуждается участниками этого движения.
Экология “заброшек” также находится в орбите внимания сообщества “новых городских туристов” и подразумевает минимальное вмешательство в сложившийся порядок вещей и природы на посещаемых объектах, поскольку самыми ценными являются “нерасхабаренные” точки, которые сохранились в первозданном виде с того момента, как их покинули жители. Как и всякий туризм, “городская разведка” – это поиск и потребление впечатлений, локализованных в территориях и местах[337]. В случае обычного туризма мы ищем “настоящие венецианские кофейни”, “подлинные домашние сыры”, “истинные морские виды” и “городки, куда не добрались толпы туристов”. Предполагается, что эмоциональная ценность подобных впечатлений сильно возрастает, если они имеют ауру аутентичности, а турист имеет эксклюзивный опыт владения полученными впечатлениями.
Поиски аутентичности на волне постмодернистской new-edge культуры стали мощным двигателем капитализации туристской индустрии, начиная с путешествий хиппи на Гоа и музеефикации всего того, что ранее не было предметом внимания историков и краеведов[338]. “Городская разведка” вполне укладывается в эту тенденцию, поскольку сами сталкеры рассматривают себя в качестве “первооткрывателей”, “исследователей” пространств, исключенных из активного оборота. С одной стороны, “экология «заброшек»” означает сохранение открытых объектов в максимально первозданном виде. В комментариях к фотоотчетам пуристы из числа комментаторов осуждают авторов уже за то, что те передвигали предметы на территории “заброшек” ради какой-нибудь “атмосферной” фотоинсталляции с противогазами, плакатами и пыльными колбами. С другой стороны, наделение посещаемых пространств собственными смыслами и применение к ним правил поведения, выработанных внутри сообществ “нового городского туризма”, переопределяет фактические права собственности на посещенные объекты – теперь это уже территории, освоенные и присвоенные сталкерами.
“Городская разведка”: варианты интерпретаций
“Новый городской туризм” может быть интерпретирован в контексте STS и “постчеловеческой социологии”[339] как попытка осознания города в качестве сложной непрерывной системы, где коммуникации в виде туннелей, стоков и технических сооружений создают сеть отношений между отдельными элементами. Сталкеры заняты своеобразной этнографией сложных социотехнических систем, показывая различные стадии деградации этих систем при изъятии из них одного элемента – человеческой активности. Это процесс, обратный тому, что Т. Хьюз описывал как эволюцию больших технологических систем[340].
“Новый городской туризм” также может быть отнесен к широкому движению народного краеведения и современной археологии. Ностальгические реминисценции постоянно возникают в обсуждениях “заброшек”, антураж которых порождает привидения памяти, чаще всего относящиеся к советской эпохе. “Заброшки” становятся местами памяти, продуцирующими эмоции и сопереживания, отсылающие к романтизированному прошлому, и даже знаки увядания на стенах и предметах лишь обостряют это горько-сладкое чувство безвозвратно ушедшего. Посещение таких объектов и фотодокументирование их состояния можно понимать как попытку воскрешения, но воскрешения посмертного, а следовательно, чаще всего пугающего, отталкивающего, но и чем-то завораживающего эстетикой посмертной архитектуры.
Подписи к фотографиям вполне соответствуют этому наслаждению увяданием материального, а визуальная грамматика отсылает к языку декаданса через преувеличенное внимание к деталям разложения, дезорганизации, энтропии[341]. Визуальная грамматика “нового городского туризма” не ограничивается некрофильской порнографией руин (“ruin porn”), и более того, фотографическое раздевание “заброшек” не является главным мотивом фотографов. Обычно фотоотчеты представляют собой развернутый нарратив и содержат не менее 25–50 фотоизображений с комментариями. На фотографиях фиксируются следы разрушения, представленные в виде полусгнившей от дождей мебели, беспорядка, осыпавшейся штукатурки, запыленных стеклянных шкафов, разбитой посуды, полуразобранных станков, ржавых труб, грязных стен, выцветших плакатов и т. п. Одержимость “городских разведчиков” фотодокументированием проистекает и из желания власти над временем, иллюзии контроля над вечностью.
Если рассматривать активность “городских разведчиков” максимально широко, то в их увлечении можно увидеть реакцию на гомогенизацию культурной идентичности, особенно в тех случаях, когда популярный исторический нарратив представляет те или иные события и факты как герметичные в своей интерпретативной завершенности, хотя в действительности внимательный наблюдатель видит противоречия, темные стороны и возможности иных трактовок свершившегося. Так, для российских “городских разведчиков”, основную часть которых составляют люди, выросшие уже в постсоветское время, сильным внутренним потрясением становится знакомство с заброшенными советскими объектами, которые поражают сталкеров масштабами и сложностью. В данном случае неважно, идет ли речь о заброшенной базе стратегических ракетных установок, служащей немым свидетелем милитаризации жизни в СССР, или о прекрасно оборудованном пионерском лагере. Важно, что у многих “новых городских туристов” возникает ощущение, что они живут на руинах сверхцивилизации, способной воплощать в камне и металле пусть зачастую и безумные, но величественные проекты. И в данном случае неважно, была ли эта сверхцивилизация “Империей зла” или “Миром Полдня”, – важны поражающие воображение масштабы ее активности. Так, “советское” невольно проникает в сознание сталкеров, становясь предметом личного переживания, подобно тому как радиация незаметно влияет на человеческий организм[342].
Наконец, рассуждая о природе “нового городского туризма”, не будем забывать о любопытстве как движущей силе этого движения. Это любопытство, корни которого начинаются в детстве вместе с первыми шагами ребенка по освоению окружающего пространства. Социальными психологами, антропологами и детскими писателями[343] хорошо исследована и описана тяга детей к освоению и присвоению “места” – “субъективно значимых, эмоционально окрашенных островков в пространстве мира, которые человек посещает для какой-то надобности”[344]. Особой традицией детской групповой жизни, согласно социальному психологу М. В. Осориной, является посещение “страшных мест”, к которым относятся “опасные, запретные, чуждые ребенку пространственные зоны” – чаще всего “не обитаемые людьми замкнутые пространства: подвал, чердак, старый погреб или колодец, заброшенный дом и т. п.”. “Страшные места” становятся для детей точками соприкосновения “обыденного мира с миром иным – таинственно-мрачным, населенным непонятными враждебными силами, живущими по нечеловеческим законам”[345]. От них веет могилой, и они вызывают у ребенка экзистенциальный ужас, но поэтому и являются страшно притягательными. Как дети “в описаниях «страшных мест» вне дома (чаще всего это бывают подвалы) отмечают их темноту, холод, запах сырости и тлена – их могильность, принадлежность миру мертвых”, так и для “городских разведчиков” является притягательной готическая романтика распада и разложения[346].
Если размышлять о функциональных аспектах посещений “страшных мест” детьми, проводя параллели с эмоциональными переживаниями взрослых посетителей “заброшек”, то можно выделить несколько важным моментов. Во-первых, путешествия в “страшные места” способствуют выработке системы статусной дифференциации в детской группе – более высокие места в иерархии принадлежат тем, кто преодолевает свой страх и движется в глубь темного подвала или коридора заброшенного дома. Обычно такие путешествия носят коллективный и организованный характер и проводятся как своеобразные “экспедиции”: в этой деятельности происходит обучение командным действиям. Во-вторых, “страшные места” в детском фольклоре (так же как и в фольклоре “городских разведчиков”) наделяются сакральным смыслом и мистическими чертами, а поэтому визиты в такие места дают возможность буквально пощупать границы сакрального и опробовать собственные силы в преодолении этих границ. В-третьих, свалки, “заброшки”, “недострои”, “бомбари” и тоннели являются “изнанкой взрослого мира, его вывернутой наружу потаенной стороной”[347]. Городской мир редко проявляет свое внутреннее устройство, стремясь повернуться лицевой стороной, и только специальные усилия по проникновению в изнаночные пространства могут дать знание о другой стороне взрослого, городского мира.
В заключение нашей статьи мы недаром обратились к работам по детской психологии и антропологии детства. Вполне возможно, что “новый городской туризм” – это в большей степени возвращение к детским страхам и переживаниям, преодолению которых способствует активность по освоению заброшенных пространств. Тогда существование движения “городской разведки” объясняется проще, хотя и имеет очевидный налет психологизма.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.