«В садник, Папою венчанный…»

Пушкин и наполеоновский миф

Екатерина Ларионова

1. Наполеон Бонапарт Французский лубок. Около 1810

Роль «наполеоновской легенды» в литературной мифологии XIX века вполне сравнима, по мнению современного исследователя, с ролью, отводившейся в гомеровской литературе Гектору или, скажем, Ахиллу 1* . Легенда о Наполеоне начала твориться еще при жизни французского императора и при его непосредственном участии. Общие контуры образа императора-воина, великого полководца, проницательного и твердого правителя, готового всем пожертвовать ради любимой Франции, страшного для своих победителей даже в плену и бессилии, были закреплены в «Mйmorial de Sainte-Hйlиne». Плоды победы антинаполеоновской коалиции не всем казались прекрасными. Невеселые размышления о причинах величия и упадка французскох! империи, нахлынувшие на европейское общество в годы, последовавшие за реставрацией Бурбонов, создавали питательную почву для наполеоновского мифа. Изгнание и смерть отверженного людьми героя на затерянном в морях скальном острове окрашивали образ императора в трагические тона, делая его бесконечно притягательным для романтического сознания. Индивидуализм, одиночество, презрение к миру – казалось, в образе Наполеона нашли реальное воплощение все черты входившего в моду байронического героя. Литературному образу соответствовала быстро складывающаяся иконография.

…Столбик с куклою чугунной

Под шляпой с пасмурным челом,

С руками, сжатыми крестом,

стоявший в деревенском кабинете Евгения Онегина, стал в 1820-е годы даже в России обязательной принадлежностью жилища образованного молодого дворянина.

Русская литература также внесла свою лепту в создание общеевропейского наполеоновского мифа. Время наибольшей популярности его в России, как и во Франции, связано с эпохой романтизма. Однако русские поэты 1830-1840-х годов, поколения Лермонтова, лишь с разной степенью полноты варьировали уже устоявшуюся «наполеоновскую легенду». Гораздо интереснее в историко-литературном ракурсе предыдущее десятилетие – время ее становления, связанное с именем Пушкина.

Основные вехи отношения Пушкина к Наполеону определены 2* . Свидетель войны 1812 года, Пушкин в ранних своих стихах отдал дань общерусским антинаполеоновским настроениям. В патриотической поэзии периода войны 1812 года, в журнальной публицистике, в ораторской прозе Наполеон представал кровожадным тираном, воплощением сил зла. Так и у Пушкина он «губитель» («На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году», 1815), «хищник» («Наполеон на Эльбе», 1815), «злодей», «ужас мира» («Принцу Оранскому», 1816), «самовластительный злодей» («Вольность», 1817) и т. д. В последующие годы Пушкин, подобно многим своим современникам, переживает период романтического увлечения Наполеоном, свидетельством которого стала ода «Наполеон», написанная в 1821 году после известия о смерти сверженного императора. В этой оде, которую сам Пушкин, впрочем, не считал удачным стихотворением, еще встречаются прежние антинаполеоновские формулы («кровавая память», «тиран»), но они растворены в откровенно восторженных интонациях: Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила И луч бессмертия горит. Наполеон для Пушкина теперь «великий человек», «могучий баловень побед», с ним прочно соединяется эпитет «чудесный», а важной темой становится один из общеевропейских поэтических мотивов «наполеоновской легенды»:

…Приосенеп твоею славой,

Почий среди пустынных волн!

………………………………………

Искуплены его стяжанья

И зло воинственных чудес

Тоскою душного изгнанья

Под сеныо чуждою небес.

И знойный остров заточенья

Полнощный парус посетит,

И путник слово примиренья

На оном камне начертит,

Где, устремив на волны очи,

Изгнанник помнил звук мечей

И льдистый ужас полуночи,

И небо Франции своей…

Произошедший в оде 1821 года отказ от однозначной, линейной трактовки образа был продиктован популярными в эти годы историософскими и политическими размышлениями о роли Наполеона в жизни Европы, о связи его с Французской революцией, о провиденциальном значении его явления в мир. Вновь Наполеон появляется в поэзии Пушкина в черновых набросках 1824 года «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» и «Зачем ты послан был и кто тебя послал…». К уже знакомому мотиву – «Одна скала, гробница славы…» – возвращают нас стихотворение «К морю», написанное также в 1824 году, и позднее стихотворение «Герой» (1830): …на скалу свою Сев, мучим казнию покоя, Осмеян прозвищем героя, Он угасает недвижим, Плащом закрывшись боевым…

2. Бонапарт Гравюра Ш.Л.Линже, законченная Ж. Год фру а по оригиналу Ж.-Б. Изабе. 1803

3. Александр Михайлович Опекушин (1838-1923) Памятник А.С.Пушкину в Москве. 1880 Бронза, гранит

В «Герое» Пушкин уже открыто выступает в защиту наполеоновского мифа. Афористическое высказывание поэта «Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман» прозвучало именно по поводу издания псевдомемуаров Бурьенна, где деге- роизировался эпизод посещения Бонапартом чумного госпиталя в Яффе (Бурьенн, а точнее подлинный автор мемуаров Вильмаре, утверждал, что Наполеон не прикасался к чумным). Несколько стихов, посвященных Наполеону и очень близких к тексту «Героя», имеются и в сохранившихся фрагментах сожженной песни «Евгения Онегина».

Если проследить, как именно изображает Пушкин французского императора в стихах 1824-1830 годов, то прежде всего бросается в глаза повторяющийся в них поэтический образ:

То был сей чудный муж,

посланник провиденья,

Свершитель роковой безвестного веленья,

Сей всадник, перед кем склонилися цари,

Мятежной вольности наследник и убийца,

Сей хладный кровопийца,

Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари.

(«Недвижный страж дремал на царственном пороге…»)

Всё он, всё он – пришлец сей бранный,

Пред кем смирилися цари,

Сей ратник, вольностью венчанный,

Исчезнувший, как тень зари. («Герой»)

Сей муж судьбы, сей странник бранный,

Пред кем унизились цари,

Сей всадник, папою венчанный,

Исчезнувший, как теш. зари.

(X глава «Евгения Онегина»)

В первом из приведенных выше отрывков Наполеон назван «посланником провиденья». Эта формула отсылает к провиденциалистской трактовке личности Наполеона, пришедшей на смену таким клише, как «сын счастья», «сын случая», коим отдал дань и молодой Пушкин (ср., например, в «Воспоминаниях в Царском Селе», 1814: «Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны?»). И «сын счастья», и «сын случая» отрицали гениальность, исключительность личности Наполеона, сводя весь его жизненный путь к игре обстоятельств. «Посланец провиденья» – несомненно, следующий этап в развитии литературного образа.

Мысль о предопределенности всей своей жизни проводилась самим Наполеоном в его «Мемуарах». Историософские концепции, согласно которым Наполеон был орудием в руках правящих миром высших сил, господствовали порой, в более прагматичные периоды – отступали в тень, но никогда не исчезали полностью. Нет оснований думать, что Пушкин, отдавший им дань в 1824 году, к 1830-му от них освободился. В рецензии 1830 года на второй том «Истории русского народа» Н.А.Полевого Пушкин парадоксально объединяет случай и предопределение именно в связи с Наполеоном: «…провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения. Один из остроумнейших людей XVIII столетия предсказал Камеру французских депутатов и могущественное развитие России, но никто не предсказал ни Наполеона, ни Полиньяка». Однако в формулах «пришлец сей бранный», «сей странник бранный» эти смыслы почти не прочитываются, а «муж судеб» 3* звучит прямой противоположностью «сына случая». «Муж судеб» – великий человек, достигший невиданных высот и обязанный этим главным образом своему гению. Слова же «странник» и «пришлец» имеют очень широкий круг семантических коннотаций; применительно к образу Наполеона они актуализируют мотивы «инакости», чуждости окружающему миру, принадлежности к другой стихии (что, в принципе, может рассматриваться и как реликт провиденциалистского «посланца провиденья»), а также внутренней тревоги, неуспокоенности.

Аналогичный переход от конкретных формул к многозначному поэтическому образу можно проследить и на примере определения «мятежной вольности наследник и убийца». Имя Наполеона прочно соединялось в сознании современников с Французской революцией и разрушением феодального режима в Европе. Превращение же служившего революции республиканского генерала в единовластного диктатора либеральным сознанием рассматривалось как узурпация. Об этом Пушкин писал в 1817 году в оде «Вольность»: И се – злодейская порфира На галлах скованных лежит… – и в оде «Наполеон» в 1821 году: И обновленного народа Ты буйность юную смирил, Новорожденная свобода, Вдруг, онемев, лишилась сил… – и в наброске 1824 года «Зачем ты послан был и кто тебя послал…».

В 1824 году связь Наполеона с революцией еще прямо ассоциируется с представлениями о нем как узурпаторе, «убийце» вольности, тиране, что влечет за собой определение «Сей хладный кровопийца». В 1830-м формула «вольностью венчанный» предельно абстрагирована от конкретных исторических теоршг, сведена лишь к общему мотиву революционного «генезиса» Наполеона. Зато в ней отчетливо преобладает стилистический ореол царственности, величия.

Наконец, определение «всадник» и странное сочетание «тень зари», настойчиво повторяемые Пушкиным, также имеют свое историческое наполнение. Они уходят корнями в эпоху войны 1812 года, в апокалипсические трактовки Наполеона, согласно которым Наполеон – Антихрист, Люцифер, а также (продолжая этот ряд) Денница, «утренняя звезда», «сын зари». Так, например, в оде С. И. Висковатова «Время» (1814), написанной по случаю взятия Парижа, Наполеон – «злой вождь Геэнны», «вдохновенный адом князь тьмы»; в оде Г.Р.Державина на победу при Лейпциге (1813) – «Надменный запада Денница», в его «Гимне лиро-эпическом на

прогнание французов из отечества» (1813) – «седьмглавый Люцифер» 4* . В это же семантическое поле попадает и апокалипсический «всадник» 5* . Дальнейшее движение поэтической темы диктовалось молитвенными формулами церковного богослужения: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его. Яко исчезает дым, да исчезнут». У Висковато- ва: «Где мира властелин? исчез»; у Карамзина в стихотворении «Освобождение Европы и слава Александра I» (1814): «Исчез, как безобразный сон!»; в «Воспоминаниях в Царском Селе» Пушкин почти повторяет Карамзина: «Исчез, как утром страшный сон!». Найденное Пушкиным сочетание «исчезнувший, как тень зари», с одной стороны, концентрирует религиозно-мистические смыслы, с другой – не поддержанные общей образной системой, эти смыслы не получают своего прямого значения, лишь слабо мерцая в прекрасном и загадочном поэтическом образе.

Как видим, Пушкин, каждый раз обращаясь к фигуре Наполеона, варьирует один и тот же набор поэтических формул, но постепенно приглушает конкретное историческое и политическое звучание, присущее им в момент возникновения. Тем самым он абстрагирует и поэтизирует образ, возникающий на пересечении разных семантических полей, стремящийся к почти символической обобщенности и глубине. Эта трансформация поэтического образа менее всего, однако, отражает реальное отношение Пушкина к Наполеону. Возможно, пережив в 1821 году краткое увлечение великим героем, в дальнейшем Пушкин вовсе не склонен был его идеализировать. Рассыпанные в его письмах, статьях, прозаических набросках упоминания Наполеона дают достаточно пестрый набор неоднозначных, но совершенно непоэтических суждений. Характерен, например, отзыв о «Мемуарах» Наполеона в письме брату в январе-феврале 1825 года из Михайловского: «На своей скале (прости, Боже, мое согрешение!) Наполеон поглупел – во-первых, лжет как ребенок 6* , 2* ) судит о таком-то не как Наполеон, а как парижский пам- флетер, какой-нибудь Прадт или Гизо». Все это, впрочем, не касалось поэзии, в которой Пушкин последовательно творил «наполеоновскую легенду», унаследованную от него последующими поколениями русских литераторов.

Примечания

1* Descotes M. La Legende de Napoleon et les йcrivains franзais du XIXe siиcle. Paris, 1967, p. 6.

2* Некоторые общие наблюдения см.: Sorokine D. Napoleon dans la litterature russe. Paris, 1974; наиболее полно наполеоновская ?пема в творчестве Пушкина освещена в работе О.Муравьевой «Пу шкин и Наполеон (Пушкинский вариант «наполеоновской легенды») // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1991. Т. 14.

3* Эта формула впервые применена Пушкиным к Наполеону в на броске 1824 года «Зачем ты послан был и кто тебя послал…».

4* См. также: Вацуро В. «Тень зари« // Вацуро В. Записки комментатора. СПб., 1994, с. 82-84.

5* «Всадник», однако, осложняется и другими побочными значениями. Так, во французских памфлетах Наполеона называли «Робеспьером на коне» (Descotes M. La Legende de Napoleon… p. 75).

6* К этой фразе Пушкин делает примечание: «т.е. заметно».