«Вот мы и снова тут как тут»: два лика викторианского мюзик-холла в романе Питера Акройда «Процесс Элизабет Кри»
«Вот мы и снова тут как тут»: два лика викторианского мюзик-холла в романе Питера Акройда «Процесс Элизабет Кри»
Питер Акройд – одно из ключевых имен в современной английской литературе. Поэт, романист, биограф, критик, автор книг и эссе по самым различным вопросам английской истории и культуры, интеллектуал, обладающий широчайшей эрудицией и энциклопедическими знаниями, он являет собой классический пример того, что англичане называют self-made man.
Писатель родился в 1949 году в Лондоне в небогатой семье из рабочего класса. В одном из интервью на вопрос о том, были ли среди его предков люди, наделенные какими-либо талантами, П. Акройд ответил следующее: «Мой отец был художником, но других талантов в семье не было, это точно. Я вырос в районе, населенном представителями рабочего класса, в муниципальном доме. Мой дед был водителем грузовика. Так что проследить генеалогию моей одаренности весьма затруднительно» [46, с. 209]. По этому и многим схожим высказываниям можно сделать вывод о том, что «выбиться в люди» для П. Акройда было исключительно важно, но он отлично понимал, какие сложности ожидают его на этом пути. Даже география его любимого Лондона и схема столичной «подземки» становятся в сознании писателя картой, отражающей его путь «наверх». В книге «Подземный Лондон» («London Under», 2011) П. Акройд пишет: «Я хорошо понимаю, как метро может войти в плоть и кровь человека, стать частью его личности. Мои сны и воспоминания всегда были связаны с Центральной линией. Я вырос в Ист-Эктоне, ходил в школу на улице Илинг-Бродвей. Линия «Центральная» была одной из линий моей судьбы, одной из пограничных черт, ее пересекавших. Теперь, оказавшись вне пределов ее досягаемости, я чувствую себя свободным» [2, с. 163].
Окончив Кембриджский университет, Акройд продолжил образование в Йельском университете, после чего некоторое время работал кинокритиком и литературным редактором журнала «Спектейтор».
Первый роман Питера Акройда – «Большой лондонский пожар» увидел свет в 1982 году. Это произведение было постмодернистской вариацией романа Ч. Диккенса «Крошка Доррит», и в нем впервые появляется тот «фирменный набор» тем, мотивов и художественных приемов, который впоследствии будет неоднократно воспроизводиться в последующих произведениях П. Акройда и благодаря которому писатель войдет в число классиков неовикторианской литературы.
Помимо художественной прозы, Питер Акройд плодотворно работает в традиционно почитаемом в Англии жанре биографии. Перу П. Акройда принадлежат жизнеописания таких выдающихся деятелей английской истории, культуры и науки, как Диккенс, Блейк, Мор, Чосер, Шекспир, Тернер, Ньютон, Коллинз и др. Ну и, конечно, нельзя не сказать об особом интересе Питера Акройда, о ключевом образе его творчества – Лондоне. Лондон в произведениях писателя – всегда полноправное действующее лицо, а не просто место действия. Кажется, П. Акройд никогда не устанет добавлять новые штрихи к портрету своего родного города; Лондон для писателя – это средоточие мира, источник нескончаемых тайн и загадок. Обширный труд, опубликованный в 2000 году – «Лондон. Биография» («London: The Biography») не столько раскрыл читателю эти тайны и загадки, сколько разбудил интерес к самостоятельному их исследованию. Такова особенность образа Лондона в книгах П. Акройда: старательно воссоздаваемый, он, тем не менее, всякий раз ускользает от нас, словно призрачное видение. То же можно сказать и об образе викторианской эпохи, к которой писатель неизменно возвращается вновь и вновь: чем больше граней эпохи раскрывает перед нами автор, тем более сложной и неоднозначной предстает эта эпоха в читательском восприятии.
Роман П. Акройда «Процесс Элизабет Кри» – сложный постмодернистский текст, имеющий несколько уровней прочтения. Это неовикторианский триллер, художественная версия событий, связанных с преступлениями Джека Потрошителя (действие происходит в 1880-е годы), но в то же время это и историографическое исследование Лондонской жизни конца XIX века, и критическая работа о художественном потенциале реализма и натурализма, и очередное (столь характерное для постмодернистской литературы в целом) обращение к проблеме самоидентификации личности. Кроме того, Питер Акройд поднимает вопрос о сути и методологии исторического знания, реализуя свойственную всей историографической метапрозе (и неовикторианскому роману, в частности) концепцию исторического познания как вчувствования в историю, когда факт и вымысел, документ и фальсификация практически уравниваются в статусе.
Однако в рамках данного исследования я остановлюсь лишь на одном узком аспекте произведения: театр (мюзик-холл) как пространство поиска самоидентичности для главной героини произведения, Элизабет Кри.
Театральность является ключевым концептом произведения; весь роман построен как смена ролей одной актрисы и, соответственно – смена декораций, необходимых для той или иной мизансцены. Лиззи с Болотной – внебрачный ребенок, плоть от плоти Лондонских трущоб; успешная актриса мюзик-холла; добропорядочная супруга и хранительница домашнего очага; несостоявшаяся драматическая актриса и драматург; маньяк-убийца – все это различные ипостаси одной личности. И к проявлению некоторых из них мюзик-холл имеет непосредственное отношение.
Автор комбинирует различные типы и модусы повествования (повествование от первого и третьего лица – при этом степень «надежности» повествующих во всех случаях не одинакова; дневниковые записи, фрагменты протоколов судебных заседаний и полицейских отчетов), в результате чего текст становится похож на представление в мюзик-холле, объединяющее разнородные номера. Мюзик-холл – точка отсчета и финал истории, и в жизни героини он играет определяющую роль. Не случайно осужденная на казнь за убийство мужа Элизабет Кри, взойдя на эшафот, произносит мало подходящую к ситуации фразу – «Вот мы и снова тут как тут!»[10]. Таким образом героиня превращает свой уход в еще одно – последнее – сценическое представление.
С самого начала произведения одержимость Лиззи мюзик-холлом позиционируется как протест против религиозности матери, принявшей патологические формы. Родив внебрачную дочь, мать Лиззи погружается во мрак религиозного фанатизма, стремясь увести туда же и своего ребенка. Эта женщина пытается, с одной стороны, искупить свой грех постоянными исступленными молитвами, а с другой – осознанно или нет – переложить тяжесть этого греха на плечи незаконнорожденной дочери.
Мюзик-холл манит героиню прежде всего потому, что это совершенно иной мир – яркий, праздничный, такой непохожий на мир убогих трущоб Ламбета. Однако тяга Лиззи к театру по сути своей мало чем отличается от религиозного фанатизма ее матери – происходит лишь подмена «ключевого звена», объекта поклонения, и место сурово карающего за грехи Бога в религиозной системе Лиззи занимает сцена мюзик-холла. А вскоре подмостки расширятся до размера Лондонских улиц, и, разыгрывая на этих подмостках свои жуткие постановки, Лиззи провозгласит себя бичом Божьим.
Итак, в самом начале романа говорится об особом отношении героини к мюзик-холлу: «Я мечтала в жизни только об одном: побывать в мюзик-холле»[11] [3, c. 17].
Довольно скоро эта мечта становится реальностью, и первое посещение театра становится для Лиззи настоящим экзистенциальным шоком. Героиня буквально «заболевает» мюзик-холлом с первых мгновений знакомства с ним.
Прежде всего, ее поражают внешние атрибуты самого помещения для представлений. Лиззи сразу отмечает, что у театра есть свой особый запах: «Тут и запах стоял особый, запах пряностей, апельсинов и пива, немного похожий на запах лодочных мастерских…, но гораздо более сложный и насыщенный»[12] [3, c. 17].
Описание интерьера дешевого мюзик-холла исторически достоверно и соответствует сохранившимся свидетельствам: «В зальчике стояло несколько старых деревянных столов, сидящие за ними люди заказывали еду и выпивку, и три подавальщицы в черных с белым клетчатых передниках сбивались с ног, бегая за новыми порциями копченой лососины, сыра, пива»[13] [3, c. 18].
Отдельно следует отметить тот факт, что еще до начала выступления артистов Лиззи переживает настоящее потрясение от сценических декораций. Изображение Стрэнда, по которому она только что шла к зданию варьете, кажется ей намного более «ярким, переливчатым и праздничным»[14] [3, c. 20], чем реальная улица. Так Лиззи узнает, что театральные условности способны преображать реальность.
Следующее потрясение Лиззи при первом посещении театра – это выступление знаменитого комического актера Дэна Лино (Dan Leno, 1860–1904). Сразу подчеркнем, что восторг Лиззи абсолютно лишен эротического компонента (в отличие от сцены из романа «Бархатные коготки» Сары Уотерс, в которой Нэн Астли впервые видит выступление Китти). Сексуальность Лиззи подавлена самым жестоким образом ее матерью, поэтому мюзик-холл для нее становится – до определенно момента – способом замещения, сублимации сексуальной энергии, которая не может быть высвобождена естественным путем.
П. Акройд старательно воссоздает и оживляет образ знаменитого комика, «самого смешного человека в мире», «короля комедии и королевского комедианта» Дэна Лино. Описание его костюмов, его внешности, играемых им персонажей в точности соответствует тем фотографиям, рисункам и карикатурам, которые дошли до наших дней: «Из-за кулис вышел юноша, и публика в предвкушении засвистела и затопала ногами. У него было самое странное лицо из всех, какие она видела; такое худое и вытянутое, что рот пересекал его от одного края к другому, и ей почудилось, будто он опоясывает голову чуть ли не сплошным кольцом; такое бледное, что большие темные глаза светились на нем как два угля и смотрели, казалось, куда-то за грань нашего мира»[15] [3, c. 20].
Выступление Дэна Лино становится для Лиззи откровением – она впервые осознает, что театр – это настоящее убежище от всех жизненных несчастий, это иной мир, куда возможно убежать от реальности; это своеобразный земной рай. Именно поэтому окончание представления Лиззи переживает как «изгнание во тьму из какого-то светлого мира»[16] [3, c. 21]. В следующий раз окончание представления героиня сравнит с «изгнанием из чудесного сада или дворца»[17] [3, c. 51]. Религиозные ассоциации, связанные с театром, поддерживаются в романе постоянно. Не один раз упоминается в тексте о том, что зрительские места в зале называются «раек» и «преисподняя», а оказавшись впервые в фешенебельном театре «Вашингтон», Лиззи ощущает себя так, словно «попала в некий храм света»[18] [3, c. 73].
Закономерно задаться вопросом – почему из множества знаменитых актеров и актрис викторианского мюзик-холла Питер Акройд выбрал именно Дэна Лино? Возможно, прежде всего, потому, что Дэн Лино – фигура символическая для мюзик-холла: потомственный актер, который с четырех лет и до самой смерти не знал иной жизни, кроме актерской, великий комик, по мнению большинства критиков – квинтэссенция юмора кокни. А еще, возможно, потому, что – как и Веста Тилли – Дэн Лино был виртуозом трансгендерного переодевания. Эта тема особенно интересует писателя – в книге «Dressing Up: Transvestism and Drag: The History of an Obsession» (1979) П. Акройд исследует феномен трансгендерного переодевания и представления себя существом противоположного пола как древнюю культурную традицию, чье рождение совпадает с рождением театрального искусства [12]. И героиня П. Акройда, Лиззи с Болотной проявляет большое мастерство, представляясь особой противоположного пола, причем не только на сцене и в жизни, но и на бумаге (она мастерски фальсифицирует дневник собственного мужа, Джона Кри, для того, чтобы на него свалить всю вину за совершенные ею жуткие убийства).
Однако образ Дэна Лино, как мне представляется, нужен не только для того, чтобы оттенить образ главной героини и ввести некоторые связанные с нею мотивы. Стоит задуматься, почему в оригинальном авторском заглавии романа имя Дэна Лино одновременно поставлено рядом и противопоставлено Голему из Лаймхауса? (Изменение заглавия и вынесение в него имени главной героини было произведено для американской публикации романа, и своим заглавием русский перевод – «Процесс Элизабет Кри» – обязан именно этой американской версии.) Как мне кажется, называя свой роман «Dan Leno & the Limehouse Golem», Акройд обозначает два полюса, две стороны мюзик-холла и театральной жизни в целом. Это свет и тьма, психическое здоровье и безумие, добро и зло, наконец. Дэн Лино, несомненно – свет; он воплощает все лучшее, что ассоциируется с актерством: профессионализм, полную самоотдачу, творческую преемственность, готовность помочь коллегам по цеху – то есть все то, что составляет, по мнению П. Акройда, подлинную святость театра. Для Лиззи театр – нечто иное, чем для Дэна Лино; для героини сцена – это сфера выражения ее собственных потаенных преступных инстинктов, а также – чисто практический аспект – средство достижения более высокого социального и материального положения.
Два образа – Дэна Лино и Лиззи с Болотной – являются зеркальными и контрастными одновременно: то, что в образе Дэна представлено со знаком «плюс», повторяется и в Лиззи, но только – как в кривом зеркале – со знаком «минус».
Так, для Дэна Лино очень важна творческая преемственность – недаром в романе уделено особое внимание тому, как актер изучает материалы о Гримальди[19]. Дэн считает себя последователем и творческим наследником Гримальди, своего рода реинкарнацией этого великого клоуна. Но ценность преемственности по-своему понимает и Лиззи. Именно желание следовать «великим образцам» толкает ее на жуткое убийство целой семьи, проживающей в доме, где ранее уже было совершено такое же преступление, описанное в одном из эссе Томаса де Куинси.
Дэн Лино представлен в романе как человек, всегда готовый придти на помощь нуждающимся – и это соответствует тому, что пишут об актере критики и биографы. Так, Джордж Ле Рой отмечает: «Щедрость Дэна не знала пределов, стоило кому-нибудь поведать о своих несчастьях» [40, c. 14]. В романе есть эпизод, в котором Лино случайно встречает знакомого актера, давно потерявшего работу и бедствующего. Дэн Лино дает ему денег и посылает своего личного врача, чтобы тот осмотрел беременную жену этого актера. Таким образом Дэн Лино спасает ребенка – будущего великого актера Чарли Чаплина. Имел ли место этот факт на самом деле – неизвестно, но для Питера Акройда важна не историческая достоверность данного эпизода, но его способность ярче высветлить характер персонажа.
В отличие от Дэна Лино, Лиззи совершенно не способна помогать ближнему; она воспринимает окружающих лишь как средство достижения своих целей, она – искусный манипулятор. А если окружающие встают на ее пути, она безжалостно устраняет их. Первой жертвой Лиззи становится ее мать – она мешала дочери, уже открывшей для себя новый мир – мир мюзик-холла, полностью погрузиться в него. Затем, уже став актрисой, Лиззи убивает троих своих коллег по сцене: Малыша Виктора – за то, что позволил себе грязные домогательства, Дядюшку – за то, что шантажом заставил Лиззи участвовать в его садомазохистских эротических играх, Дорис – за то, что та однажды увидела Лиззи, возвращающуюся с прогулки по улицам Лондона в мужском костюме. Эти убийства – «рутинные», они нужны были Лиззи, чтобы защитить себя, свою тайну, поэтому исполнение их отлично от тщательно срежиссированных жутких постановок, которые героиня считает своими подлинными шедеврами.
Дэн Лино – воплощение актерства. Он никогда не жил вне сцены, а только на ней и ради нее, и именно поэтому он стал актером для всех, а не только для тех сословий, которые традиционно составляли основную часть публики в мюзик-холлах. Вот как описывает Джордж Ле Рой реакцию общественности на смерть Дэна Лино: «Когда в 1904 году Дэн Лино умер, его оплакивали представители всех сословий; многотысячная толпа, растянувшаяся вдоль пути следования траурного кортежа от Брикстона до кладбища в Тутинге, красноречиво свидетельствовала о том, какой любовью и каким уважением пользовался Дэн Лино в народе» [40, c. 14].
Однако Голем из Лаймхауса – это не только Элизабет Кри, но и то, что было скрыто в самом Дэне Лино, но не вышло наружу – по крайней мере, не обрело такой формы, как в деяниях Лиззи. Не стоит забывать о душевной болезни, которая настигла актера в конце его недолгой жизни. В 1903 году ему пришлось прекратить выступления и пройти курс лечения, после которого он предпринял попытку вернуться на сцену, однако всем уже было ясно, что этот изможденный, высушенный человечек не имеет ничего общего с тем блистательным Дэном Лино, которого знали и любили поклонники.
Таким образом, Дэн Лино и Голем из Лаймхауса – два существа, воплощающие противоположные начала, но взросшие на одной почве, имя которой – лондонский мюзик-холл.
Итак, первое знакомство с мюзик-холлом и творчеством Дэна Лино полностью изменяет жизнь Лиззи. Постоянный мотив посещений театра героиней в качестве зрительницы – ощущение, что показная, искусственная, сделанная из холста и дерева театральная реальность более реальна, чем жизнь: «В прежней моей жизни окружающее было словно окутано сумраком, теперь же все прояснилось и засверкало»[20] [3, c. 50].
Лиззи не может думать ни о чем, кроме театра, ей хочется лишь одного: вновь и вновь приходить сюда. Поначалу Лиззи чувствует себя среди театралов, словно простой смертный – среди высших существ. Показателен эпизод, в котором героиня впервые оказывается за кулисами – в так называемой «зеленой комнате», среди актеров, которых она только что видела на сцене. В этот момент героиня ощущает свою полную [20] неуместность в театральном мире, и для выражения этого чувства автор использует физическую деталь – руки: у Лиззи они слишком крупные, красные, натруженные, сплошь исколотые иглой. Тем не менее, Лиззи удается удержаться в театре. Первоначальная роль, доставшаяся героине, весьма далека от подмостков (она работает суфлершей и подсобляющей). Однако с первых же дней знакомства с мюзик-холлом героиня ощущает в себе театральное начало и мечтает о том, чтобы самой выйти на сцену: «Стены здания были разрисованы изображениями актеров, клоунов и акробатов в полный рост, и я представила себя среди этих фигур – как я фланирую по фреске в синем платье и с желтым зонтиком, напевая мою собственную, особенную песню, за которую весь мир будем меня любить. Но что это будет за песня?»[21] [3, c. 71]. Лиззи сразу чувствует, что сцена – это ее стихия; более того, она предполагает, что в прошлой жизни могла быть великой актрисой. И чем дальше, тем крепче становится эта уверенность героини в своем актерском потенциале. Лиззи внимательно следит за актерами и актрисами, окружающими ее, запоминает их повадки, жесты – словом, нарабатывает «багаж», не сомневаясь в том, что однажды выйдет на сцену.
Первый выход Лиззи – в роли дочери Малыша Виктора – открывает в ее жизни совершенно новую страницу. Дебютируя на сцене, героиня спокойна и уверена в себе – она достаточно наблюдала за другими актерами, чтобы суметь завладеть залом. Успех первого выхода Лиззи был обусловлен еще и тем, что это был акт мести своему прошлому в целом и персонально – матери: «Танцуя на сцене, я радостно ощущала, что танцую на ее могиле. Как я ликовала!»[22] [3, c. 107].
После первого выхода на сцену героиня ощущает рождение нового «я», новой личности – или, что фактически одно и то же – пробуждение личности, до сей поры глубоко дремавшей, неведомой: «Мое старое «я» умерло, и на свет родилась новая Лиззи»[23] [3, c. 107]. В Лиззи открывается комический талант, и как актриса она быстро идет в гору. Героиня быстро приходит к пониманию, что актриса, надевающая на себя сценические костюмы – это отдельная личность, не похожая на ту, что живет вне сцены.
У той, что на сцене – больше свободы, и она может позволить себе на сцене значительно больше, чем в жизни.
Новая ступень преображения – и одновременно самораскрытия Лиззи – переодевание в мужской костюм. Героиня смотрится в мужском наряде удивительно естественно: «В зеркале мне открылось удивительное зрелище: я сделалась вылитым мужчиной, этаким комиком-слэнгстером[24]; я не могла оторвать от себя глаз и сразу начала сочинять новый номер»[25] [3, c. 154]. Новое амплуа приносит еще большую популярность Лиззи. Но кроме этого Лиззи открывает в переодевании возможность невероятной свободы: «Я могла быть девушкой и юношей, женщиной и мужчиной, превращаясь из одного в другое без всяких затруднений. Я чувствовала, что способность становиться чем я захочу поднимает меня над ними всеми»[26] [3, c. 157]. Свобода, обретенная в результате переодевания, рождает в героине желание расширить сцену своих выступлений и придать им остроты. Так Лиззи решает вывести Старшего Братца на улицы Лондона – поначалу лишь для того, чтобы «показать ему мир». Однако вскоре Старший Братец сам показывает миру свои жуткие кровавые постановки.
Совершая убийства, Элизабет рассматривает улицы Лондона как декорации к своему собственному спектаклю. В сфальсифицированных ею дневниковых записях мужа эта «театральность» жутких убийств постоянно подчеркивается: «В моем собственном частном театрике, в ярком световом пятне под газовым фонарем – тут я должен был оставаться, тут мне надлежало играть. Но для начала сыграем за спущенным занавесом …»[27] [3, c. 27]. Чуть далее комната, в которую проститутка приводит своего убийцу, будет названа «зеленой комнатой» (green room), что на театральном языке означает артистическое фойе.
Переместив действие со сцены мюзик-холла на улицы Лондона, Лиззи жаждет публики, зрителей. Героине очень нравится, переодевшись в мужское платье, затеряться в толпе и подслушивать, что говорят люди о злодейских убийствах, совершенных загадочным Големом. Она также с интересом следит за тем, как освещаются ее «постановки» в прессе – словом, она старательно отслеживает реакцию публики.
В героине словно борются два начала, две личности. Одна – прирожденная актриса, для которой вся жизнь – одна большая сцена, и цель которой – идеальное представление (утратив способность различать грань между реальностью и подмостками, Элизабет Кри и предсмертную исповедь, и выход на эшафот превращает в театральную постановку). Другая же – обыкновенная мещанка, выбившаяся из «низов» в «добропорядочное» общество. Ее цель – выглядеть «респектабельно» в глазах общества, чего бы это ни стоило. Именно поддавшись зову этой личности, Элизабет бросает мюзик-холл и становится женой журналиста Джона Кри. Однако актерский импульс побеждает вс? – и свидетельством этого является то, как уходит Элизабет Кри из жизни. Мюзик-холл, таким образом, становится для героини тем пространством, в котором происходит раскрытие ее подлинной личности – ужасающей, темной, безумной, но в то же время наделенной несомненным актерским даром.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.