Канун чего?

Канун чего?

Из сказанного следует, что каждый исторический тип знания имеет свою теорию перехода, пограничья. Все эти типы знания всегда были концентрированным выражением знания о мире и предельным выражением возможностей человеческого миропонимания, своего рода хранилищем «последней тайны» – от тех, что появлялись в рамках архаического мифологического мышления с его космически-циклическим пониманием и истолкованием мира, и менее архаического, мифологически-исторического, что пришло ему на смену (типа христианства), и в эзотерике, в гностико-герметической традиции, которая представляет собой своеобразный тайнознательный андерграунд, сопровождающий официальное и позитивное знание во всех его вариантах и на всех этапах, и в сциентизме, сначала породившем линейно-прогрессистское понимание социокультурной динамики с ныне кажущейся примитивной футурологией, а затем более сложные нелинейные теории перехода. И точно так же, как архаическое и традиционное, не исчезая, сосуществуют с модерным на всех этапах развития культуры, сосуществуют все «теории» перехода. В «культуре пограничья» рубежа XX–XXI вв. широко представлены и различные варианты мистики (от возрожденного Нострадамуса до современных астрологов и «пророков»), и традиционный эсхатологизм в разных формах, ощутимо пропитавший искусство «порубежья» (типичная тема спора: мир живет в начале апокалипсиса или уже в постэсхатологическую эпоху?). Сциентизм утратил былую самоуверенность и подпитывается из традиционных «теорий» перехода, из архаики и эзотерики.

Нынешняя ситуация легче всего обнаруживает себя в понимании исхода «перехода», его финала. Если космически-мифологический циклизм, как и мифологически-историческая стратегия (христианство) в разных вариантах находили выход в обновлении мира, в уничтожении старого и утверждении нового порядка (в земном или в трансцендентном состоянии), то современное секулярное сознание, отбросившее и трансцендентную и утопическую составляющие, относится к идее перехода по-иному. Возможность «нового» стоит под большим вопросом. Современный финализм в разных его вариантах пропитан ощущением конца «без компенсации». В научном языке последних десятилетий XX в. укоренились такие понятия, как глобальные угрозы (техногенные, экологические, демографические и др.), а итоги социокультурной динамики осмыслены как «ночь истории», «конец истории», «конец утопий», «конец идеологий», перспектива же предстает как «война цивилизаций» на фоне общей картины неоархаизации, глобального регресса. Согласно таким концепциям, мир катастрофически быстро теряет ресурс рационалистически-рефлективной конструктивности, вступает в бездну нового иррационализма.

Но есть и иная линия – «нового оптимизма» и «новой рациональности». Ее представители говорят о конце «авраамистской ойкумены», христианской либерально-антропологической цивилизации с ее панэтизмом, гуманизмом, логоцентризмом, монизмом и о старте постхристианской эпохи «новой естественности».

Все перечисленные теории находят хорошо взрыхленную почву в России, у которой ее частный и очередной кризис перехода выплеснулся за рамки «частности» и предстает в общей мировой картине как один из эпицентров мирового кризиса, как выразительнейшая и важнейшая составляющая общемировой ситуации перехода. Ведь именно в России, одном из полюсов системы общемировых глобальных противоречий, потерпели крах общеевропейский гуманизм и утопизм, и этот провал трагически переживался европейской культурой на протяжении большей части XX в. Если это так, то не завершается ли полная «развертка» фундаментального мифа европейской цивилизации? Или это завершение одного и начало нового цикла все той же цивилизационной матрицы? Иными словами, конец или начало нового акта цивилизационной драмы?

Этот вопрос со всей недвусмысленностью был поставлен на упоминавшейся конференции «Культура в эпоху цивилизационного слома». Само понятие «слома» многозначительно говорит о направленности дискуссии на конференции.

Среди фигурировавших точек зрения наиболее разработанной, несомненно, следует считать точку зрения А. И. Неклессы, который рассматривает современность в геополитико-цивилизационной перспективе и дает систематизированную схему вариантов развития[51]. В его понимании XX век – век транзита, перехода рубикона на пути свершающейся системной цивилизационной революции, происходит «формирование нового цивилизационного текста», грядет «новая цивилизация». В свете такой перспективы он предлагает свою систематизацию состояний человечества или исторических эпох/ цивилизаций: 1) протоистория; 2) Древний мир; 3) великие интегрии и империи; 4) средневековый мир; 5) Новое время; 5) Новый мир – наступающий «новый порядок». Смена эпох подобна неспокойному состоянию пограничных поясов цивилизационных разломов, она сопровождается хаотизацией социума, периодами смуты, причем фундаментальные коды всех предшествующих базовых состояний человечества в латентной или актуальной форме сохраняются на всем протяжении истории и соприсутствуют в современном мире (вплоть до протоисторического бытия).

Динамику современного процесса А. И. Неклесса толкует как переход от проекта Большого Модерна, связанного с базовыми ценностями христианской культуры, предполагавшими утопию всеобщего гражданского общества на основе всемирной модернизации, к новой цивилизации Постмодерна. Сам процесс секуляризации и историзации базовых универсалий христианской культуры повлек за собой дехристианизацию социальной ткани западного сообщества, и, соответственно, коррозию и распад начал двухтысячелетней цивилизации. Соответственно, качественную мутацию переживает и христианско-европейский проект модернизации-глобализации.

В ходе модернизации-глобализации рождается новый «цивилизационный рисунок» мира. Навстречу этому проекту поднимается ответная цивилизационная волна, которая реализует новую встречу Востока с Западом, а затем синтез поднимающегося из вод истории Нового Востока с секулярным Западом, утрачивающим свой привычный культурный горизонт и неоспоримую инициативу. Это уже мир Постмодерна, в котором несостоявшееся на основе идеологии Модерна единение планеты на практике замещается ее хозяйственной унификацией, в которой центральное место занимает невидимая, безликая или прямо анонимная экономическая власть, действующая на основе новых супертехнологий. Происходит вызревание нового мироустройства – наднационального геоэкономического пространства, объединяющего на основе универсального языка прагматики светские и посттрадиционные культуры различных регионов планеты.

Наконец, отмечу, что в теории А. И. Неклессы важное место занимает сопутствующая «дневному» варианту цивилизационного развития теневая перспектива «ночного состояния» человечества, последовательного разрушения мировой системы (Мир Распада). Это код антиистории. Грядущий Новый мир концентрирует наряду с положительным потенциалом «ферменты тотальной деструкции» (факторы демодернизации, новой мировой анархии, новой архаики, неоязычества).

В свете такого прогноза, конечно, уместно ставить вопрос о «сломе», предполагающем полную выработанность цивилизационного ресурса европейско-христианской цивилизации.

Однако, на мой взгляд, возможна и другая трактовка современных изменений. В Большом Модерне истощились два варианта христианско-европейской цивилизационной матрицы – католического и православного универсализма, в инобытийных секулярных формах породивших разные варианты антиутопий. С их крахом происходит сброс «идеологии» (т. е. «традиционной», классической культуры, гуманизма в разных его вариантах), а вперед выдвигается сакрализованный еще Большим Модерном сциентизм, но уже в форме деидеологизированной техногенной составляющей. Интеллектуальный ресурс как его база, информационно-технологическое конструирование подавляют все иные функции культуры, стирают их. Не есть ли это задействование третьего, и действительно последнего, христианско-цивилизационного ресурсного набора – протестантской матрицы с ее сакрализацией экономической/технологической деятельности человека? Протестантский вариант, сводя трансцендентальное в лоно рутинной обыденности, в прагматику, возвращает в мир магию, создает мир неопределенности, анонимности и невидимости. Супермодерное «слипается» в Постмодерне, как и в самом типе американца, с архаикой и замещает все предыдущие варианты на Технотронного Бога, Бога – обладателя «кнопки»…

Одним словом, «слом» или дальнейшее и, возможно, последнее раскрытие потенциала европейско-христианской цивилизации?

Заметим при этом, что современное протестантство, в отличие от фундаменталистски ориентированных католицизма и православия, выдвинуло концепцию «постхристианской модернизации», основанной на утверждении принципиальной плюралистичности (фактически незначимости) идеологий и конфессий, форм культуры и сообществ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.