Современный социокультурный контекст и понимание идентичности

Современный социокультурный контекст и понимание идентичности

Обратимся к характеристике современного культурного контекста, в котором существует человек, и к самому этому человеку – с точки зрения присутствия в нем идентифицирующих человека качеств. Следует сказать, что в современном контексте разумность постоянно подвергается своеобразному «пересмотру». Так, во-первых, полагают, что она недостаточна, ибо искусственный интеллект показал ее границы; во-вторых, она невозможна, ибо не может быть полной, а потому неизбежно искажает (в частности, упрощает и схематизирует) мир, как это показал постмодернизм; в-третьих, она опасна и избыточна (не нужна) в условиях необходимости управлять огромными массами людей в современном обществе, для чего более эффективно манипулирование; в-четвертых, в этом отношении она активнейшим образом разрушается масскультом и потому уже неполна и неподлинна.

Всё это ставит человека в чрезвычайно сложные условия для возможности его самоидентификации, ибо, как сказал в свое время М. Мамардашвили, «старые способы самоидентификации не срабатывают, а новые еще не сложились»[265] в необходимой полноте. Общая дезориентированность сознания человека, а также сложившаяся возможность управляемости этим сознанием извне стали основой часто неадекватной его самоидентификации, когда человек оказывался не в состоянии правильно определить собственные интересы и цели. Подобное кризисное состояние – не только для отдельного человека, но и для человечества в целом – во всей его отчетливости развернулось как типичное явление еще в XX в., сделав в то же время решение этого вопроса обязательным для определения его дальнейшей судьбы.

Человек в современном обществе не только лишился привычных точек опоры и оказался как бы подвешенным в состоянии неуверенности, но одновременно предстал и разделенным в самой своей сущности, что обозначилось распадением между материальной и духовной сторонами его единой природы. С одной стороны, нынешний человек, как никогда, заземлен своей материальностью, которая утвердилась в качестве ценности в его сознании и довлеет над ним как внешняя реальность. Потребительская культура делает явной и неотступной материализацию всех человеческих отношений, всех представлений, всех мотиваций и устремлений, сводимых к денежному выражению и измеряемых в денежном эквиваленте. С другой стороны, человек, как никогда, близок к пониманию идеального: продукты интеллектуального труда составляют более 90 % в совокупном валовом продукте, информационная реальность как бы вообще освобождает разум от необходимости материального тела, возможность виртуализации жизни показывает, что реальный мир может оказаться лишь частным случаем. Идеальная реальность приобретает всё более независимое существование, не будучи связана какими-либо коррелятами с материальной реальностью. Мы, как утверждал А. Бергсон, перестаем видеть сами предметы, ограничиваясь тем, что читаем приклеенные к ним ярлыки; мы, по сути, живем не среди вещей, а среди обобщений и символов. Идеальное все отчетливее выступает в его собственном бытии, не будучи смешиваемо даже с ценностями художественно-эстетической или нравственно-этической природы.

Общая дезориентированность относительно основополагающих смыслов жизни является отличительной чертой человека нашего времени. Как заметил известный психолог Г. Кон, современный человек испытывает бо?льшую неуверенность в себе, чем человек XIX в.: «Он столкнулся с иррационализмом истории, ибо то, что казалось уже ушедшим в прошлое, непонятным образом вернулось, например, фанатизм, террор, рабство, варварство»[266]. Оказалось, что прогресса нет, что развитие обратимо, что сами формы рациональности не столь прочны. Человек ощущает бессмысленность жизни, напрасность усилий, утрату перспективы. Сами требования, предъявляемые к нему обществом, часто оказываются несовместимыми между собой и ведут человека к невротизации, нигилизму, провоцируют агрессивность поведения.

Соответственно в культуре, в ее парадигме происходит, как сейчас говорят, смена аттракторов, т. е. форм регуляции и способов распределения и управления человеческим вниманием. Безусловными аттракторами становятся образы хаоса (а не порядка), дисгармонии (а не гармонии), патологии (а не здоровья), аномалии (а не нормы), смерти (а не жизни). Иными словами, в условиях дискредитации ценностей, усиления иррационализма и нигилизма, прежде бывших лишь элементами настроения, а теперь ставших составными элементами культуры и ее модусами, оказывается смещена в противоположном направлении вся система традиционных аттракторов культуры. Легитимация темных инстинктов, поэтизация пороков набрасывает на видение мира искажающий его покров тенденциозных интерпретаций. Выбитый из колеи нормального мышления, человек готов принять все, что дает ему хотя бы иллюзию смысла и порядка в представлении о мире.

В то же время внимание к отрицательному полюсу проявлений жизни не означает действительного интереса к анализу или разрешению соответствующих проблем. Проблема смерти, присутствие которой получает в современной культуре неправомерно расширенное «пространство», будучи бесконечно «размазана» в боевиках, став привычной, на самом деле утрачивает свою тайну и свой сакральный смысл, осталось лишь само ее фактическое присутствие, даже смакование и т. п. Проблема же смерти как проблема фундаментального философского значения утрачена; тем самым как бы изъята из сферы обсуждения и связанная с этим проблема определения смысла жизни и ее цели. Обеднение переживаний, принижение смыслов вызывают десакрализацию смерти, чем в результате, десакрализуется и сама жизнь.

Современный мир отмечен существенными социокультурными изменениями, затронувшими традиционную структуру общества, он вызвал к жизни появление новых реалий, ставших продуктом его развития. Так, на исторической арене утвердился социальный феномен, коренным образом определивший культурное лицо современного общества – массовое общество массовых людей, обладающих массовой психологией. Став социально-политической и культурной реальностью, массовое общество породило массовую культуру, которая не столько приблизилась к обычному человеку, сколько опустошила его душу, будучи сама лишена глубокого человеческого содержания. И потому небезосновательной выглядит даже столь категоричная ее оценка: «Массовую культуру и массовое сознание роднит лишь то, что первое не культура, а второе не сознание. Комплекс из бескультурья и неосознанности…»[267]

Утверждение массовой психологии привело к усреднению всех форм жизни, к критическому снижению культурных, нравственных, эстетических стандартов. Реальность массового сознания, поощрение психологии игрока, а не деятеля и творца, привела практически к деградации культурной элиты, почти полностью нейтрализовав высокое искусство в условиях всеохватывающего рынка. Чрезвычайно серьезной проблемой, порожденной массовой психологией, стала замена творчества потреблением[268], породившая не столько даже потребительское общество, сколько – в наших условиях – достаточно примитивную карикатуру на него. Потребление превращается в основную функцию, становится занятием, призванием массовых людей.

Как известно, человек, в отличие от животного, ценности которого определены естественным образом, т. е. природой, вполне может принять за ценность что угодно, особенно если его очень хорошо убедить, внушить, навязать ему нечто в качестве ценности. Затем с помощью моды и рекламы выработать у него потребность в этом и построить на данной основе определенный коммерческий цикл. Современная культура санкционирует положение, когда не производство служит человеку, а человек работает на производство, притом ненужного. В самом деле, у человека, опять же в отличие от животного (вследствие мобильности психики и воображения), удовлетворение одной потребности рождает другую, новую. Но отличие человека от животного состоит также и в том, что он-то способен осознать и адекватно оценить истинное значение этих своих потребностей и не оказаться в зависимости от них. Однако, к сожалению, это трудно осуществимо в условиях психологического давления, оказываемого всем комплексным содержанием окружающей (ложноценностной) реальности.

В результате наряду с естественными (первичными и необходимыми) и истинными человеческими потребностями (вторичными, развитыми и отшлифованными культурой) – в познании, общении, свободе – возникают фиктивные, мнимые, которые начинают влиять на содержание и образ жизни человека. Потребности в творчестве, красоте, истине, справедливости фактически не находят ни признания, ни адекватного удовлетворения, их удовлетворение становится суррогатным, в изобилии фабрикуемым массовой культурой. Вместо развитого культурой и представленного в культурных формах богатства человеческих потребностей, которые могли бы служить развитию человека, он оказался в плену одной, но такой, которая сделала его зависимым и управляемым, – потребности потребления.

Массовая культура, опираясь на мнимые ценности и культивируя ложные и избыточные потребности, способствует «прожиганию» физических, биологических, экологических ресурсов человечества, ничего не давая ему взамен, кроме фикций, бесследно тающих под наплывом более новых фикций. Возможность осознать ситуацию подавлена или искажена в силу общей дезориентированности современного человека, утраты им способности критического мышления, разбалансировки представления о ценностях. В то же время сама проблема адекватного понимания действительных ценностей и потребностей, может быть, впервые приобретает жизненно важное значение не только для развития, но для самого сохранения цивилизации: либо человек решающим образом пересмотрит свои потребности, их обоснованность и масштабы, либо дальнейшее движение человечества может пойти по катастрофическому сценарию.

Проблема поставленного экологического императива есть не только проблема потребления и потребностей. Это проблема определения истинной природы и сущности человека, ибо только следование истинной природе человека, остающейся несомненной константой в контексте относительности всех остальных параметров и векторов внешнего бытия, открывает возможность определить, в чем действительно нуждается человек. Но именно истинная сущность человека размазывается и затемняется постмодернизмом, примитивизируется и опошляется масскультом.

Столь же остро встает и проблема целостного, в особенности духовно-психологического, здоровья человека, создания нормальной среды жизни для него. Для большего числа современных людей уже нынешние скорости дискомфортны, а абсолютная непредсказуемость развития жизни чревата депрессиями. Существующий наряду и рядом с реальной действительностью ее виртуальный вариант, созданный совокупными усилиями разных информационно-коммуникативных систем, усложняет для человека возможность адекватного самоопределения. Одновременность разновременного (благодаря телекоммуникациям) и взаимоисключающего, схождение разнообразного – эта радикальная, всеобъемлющая и вездесущая плюральность кого-то может и забавлять, но многих выбивает из колеи и заставляет усомниться в реальности самого мира. Отсюда разные способы эскапизма, бегства от действительности – начиная от ухода в виртуал до взрывного роста числа наркоманов. Очарованное, соблазненное, несчастное сознание современного человека часто не справляется с грузом необходимости одновременного осмысления нескольких параллельных миров, в одном из которых человеку приходится жить, в другом – работать, в третьем – отдыхать…

Данная коллизия многогранна и многоаспектна и составляет одну из линий значительного напряжения в общем распадении единства человека. Так, об опасности неизживаемой противоречивости ценностных и мотивационных ориентаций писали, с разных позиций и с разной аргументацией, А. Кестлер[269] и Э. Фромм[270], утверждавшие, что распадение целостного восприятия внешнего мира чревато для человека шизофреническим распадением собственного внутреннего мира. Современная же культура не только не восстанавливает гармонию восприятия и стабильность состояния, но в значительной мере как раз сама и повинна в их разрушении. Как отмечал Л. фон Берталанфи[271], культура, кроме всего остального, есть и важнейший психогигиенический фактор. Иными словами, от состояния культуры общества в значительной мере зависит духовно-психическое здоровье составляющих его людей.

Таким образом, современный социокультурный контекст массового информационного общества породил и формы сознания, и практику искусства, и общие культурные практики, в которых разумность не участвует, рациональность лишается статуса культурной ценности, отвергается (иногда даже осмеивается). Необоснованная активация иррационального, апеллирование к архаическим структурам сознания, провоцирование инстинктов под видом раскрепощения творческой спонтанности, развенчание рациональности в постмодернистской картине мира, сведение ее к плоскому прагматизму в масскульте – всё это не только деформирует сознание и дезориентирует мышление. Это также и разрушает понятие реальности, адекватность единой картины мира, что угрожает качеству коммуникации в обществе и тем самым в конечном счете подлинной человеческой социальности.

Что касается современного искусства, то оно всё более утрачивает свою привычную специфику, становясь средством исключительно развлекательным, когда, например, считается возможным в полном смысле слова скандальное переосмысление классических произведений (например, совместить «Травиату» с пикником или проводимым в антракте конкурсом на лучшее блюдо; разместить репродукции картин известных художников на трамвайных остановках или в подземных переходах и т. п.). Искусство все более замыкается на себе, черпает в себе отраженное вдохновение, бесконечно и неоправданно «цитирует» собственные формы и приемы. Современное искусство, утратившее способность говорить с миром и природой, теперь подражает самому себе. Его художественный язык становится не столько отражающим, сколько отраженным (вторичным) языком. Естественная потребность самовыражения, свойственная человеку и характерная для него, переформатируется в беспорядочную активность разного рода бессмысленных, надуманных шоу.

Думается, что в этом одна из причин общего ослабления наличной разумности, ибо искусство, при всей специфике необходимой для его понимания и свойственной ему мыслительной работы, добавляло человеческому интеллекту глубину, силу бытийной укорененности, остроту, точность и тонкость мыслительных обертонов и т. д. Не подпитываемый искусством, интеллект становится действительно машиноподобен, но это отнюдь не делает его сильнее. Интеллект в этом случае теряет в своей творческой силе. И именно опыт и приводит к выводу о главной роли творческой составляющей в самой идентификации естественного человеческого интеллекта.

Итак, можно констатировать, что современная культура переживает кризис, при котором изменяются не просто оценки или представления, но сами их критерии. Главным показателем кризисного состояния культуры становится изменение ее исходных функций. Если раньше ее главными функциями были социализирующая и воспитательно-образовательная, то в XX в. главными оказываются выравнивающе-нивелирующая (в которую перерождается прежняя социализирующая) и охранительная, призванная средствами культуры способствовать удержанию существующего порядка и власти. Именно культура ныне своими средствами производит человека, деятельность которого противоречит целям развития мира. Или же следует признать, что в современной культуре все больший удельный вес приобретают тенденции антикультуры. Действительно, ведь подлинная культура осваивает мир; но современный масскульт загромождает его гаджетом, а посмодернизм уводит это освоение в тупики субъективных реакций, рассеивая силы и возможности человеческого сознания.

Часто в современном искусстве искажаются в сознании человека основополагающие нормы и «матрицы», связанные с полом и лежащие в основе утверждения жизни. В целом можно сказать, что фактически впервые в таком масштабе достижения культуры поставлены на службу не разуму, но иррациональному; не совершенствованию личности, но ее примитивизации; не развитию богатства чувств, а эмоциональной неразборчивости; не свободе проявлений человека, но беспределу бесчеловечности; не безопасности, но организации угрозы, исходящей из умения использовать культурные достижения для целей разрушения и культуры, и самой жизни.

Сверхбыстрое развитие науки и техники на фоне оскудения духовной жизни привело к тому, что человеческое сознание не успевает продвигаться за изменениями, а человеческая душа не успевает освоиться с грузом новой ответственности. Человек утрачивает видение масштабов этой новой своей ответственности и меры опасности для мира и для себя самого, если он забудет о ней. Растущая пассивность человека и его социальная безответственность приводят к тому, что само общество теряет внутреннюю структуру, превращаясь в большую атомизированную толпу. Анонимизация человека в массовизированных, пассивных толпах порождает равнодушие и чувство внутренней отчужденности от всех процессов, имеющих социальный характер, что неизбежно усиливает тенденции тоталитаризации. В то же время процесс возрастания социальной энтропии порождает реальную опасность для сохранения и действительного развития человечества тем, что открывает шлюзы этой агрессивной пассивности массы.

Замкнутость в себе масс, оказавшихся без иерархии ценностей, без высоких идей не способными к самоорганизации, обрекает их на деградацию. Тем более это становится очевидным в отсутствие действительной элиты, «исполняющим обязанности» которой все чаще становится так называемый креативный класс (неадекватное название для социальной группы, часто, в свою очередь, неверно понимающей сам смысл креативности). В большинстве своем это оказавшиеся успешными массовые люди, не слишком реализовавшиеся представители богемы, представители прежних маргинальных групп, «главным искусством» для которых становится пиар, а экономический фактор заменяет профессиональные знания и умения.

Замена человеческих отношений психотехническими манипуляциями, их опосредованность информационными технологиями приводит к кризису социальности, являющейся исходной основой и фундаментом культуры. Нарушение современным человечеством лежащей в основе культуры «социальной экологии» может, по мнению А. Зиновьева, стать самым опасным экспериментом нашего времени. Вместо установления гармонии человек, разучившийся различать количество и качество, выступает в конфликте против всего: природы, общества, самого себя. Человек не находит гармонии ни с внешним миром, ни с собственным внутренним. Он все более утрачивает целостность и гармонию души. Но ведь именно такому человеку, каковым он обозначился в XXI в., предстоит в будущем решение сложнейших проблем, от которых, как уже говорилось, будет зависеть судьба человеческой цивилизации и даже сохранение самого человечества.

Существует два возможных варианта подхода к этой проблеме, которые условно можно назвать оптимистическим и пессимистическим. В отличие от пессимистического, вполне очевидного, его оптимистический вариант исходит из того, что «гуманитарные завоевания человечества достаточно значительны, чтобы позволить нам в одночасье сползти в высокотехнологичное варварство»[272], что у человечества хватит здравого смысла, чтобы создать культуру, исключающую насилие, а не регламентирующую его, что ему хватит чувства самосохранения, чтобы не закончить историю земного человечества коллективным самоубийством. Как говорил русский философ С. Франк, человечество «идет по предначертанному ему пути так же, как идет по нему отдельный человек – через эпохи подъема и упадка, наступления и отступления, приливы творческой энергии и моменты усталости…»[273] Иными словами, кризисы, даже самые серьезные, – лишь временное явление в развитии культуры, и как отдельный человек находит в себе силы пережить их, так и человечество в целом сможет, как хотелось бы надеяться, преодолеть трудные моменты своего развития.

Кроме того, оптимизм часто обосновывают тем, что переход от индустриального общества к постиндустриальному означает изменение качества жизни общества, ибо если индустриальное общество основывается на массовом производстве и массовом потреблении, вызывающем стандартизацию жизни, то в постиндустриальном обществе, строящемся как информационное общество, информация сама(!) обусловливает новые перспективы развития и социального изменения. Процессы омассовления тем самым как бы автоматически прекращаются, и начинается расцвет личностного самопостроения человека. Однако, во-первых, сформированный массовый человек при этом никуда не девается, продолжая своей психологией определять господствующие настроения в обществе. А во-вторых, положение усложняется тем, что новые информационные технологии и информационные модели управления как раз и налагаются на массовое общество, и это может стать основой главных проблем человека в будущем и усилить опасность социального перерождения общества в антигуманном направлении.

Во всех сферах социальной деятельности человек оказался отчужден от собственных интересов: политика подчинила его личность, экономика – его цели, техника – его время. В материально-техническом отношении человек создал такой мир, который приобрел независимость и стал развиваться по собственным законам, созданный им мир вещей стал сильнее своего создателя и начал диктовать ему свои правила. Человек утратил контроль над изменением этого мира, а потому в складывающемся товарном тоталитаризме трудно понять, кто кому действительно принадлежит: вещь человеку или наоборот.

Технизация создает тенденцию отодвигать «человеческое, слишком человеческое» вплоть до полного исключения его из целиком автоматизированной деятельности. Цивилизация, культивирующая частичность человека, оправдывая это специализацией, приобретает черты постчеловеческой. И эта проблема постчеловеческого качества цивилизации становится всё более актуальной в условиях, когда наряду с естественным интеллектом человека начинает активно действовать искусственный интеллект машины. Сегодня даже само выживание человека зависит от того, как сможет он организовать свой диалог с созданной им второй природой, чтобы она не поглотила его собственное самоценное бытие. Организованный рядом с реальной действительностью виртуальный ее вариант, созданный совокупными усилиями СМИ, рекламы и других коммуникативных систем, ставит под вопрос и идентичность самого сознания человека. Человек уникальный и универсальный, в его сакральности и повседневности, в его парадигмальности и реальной наличности, оказывается распавшимся в своей целостности. И невозможность собрать его в гармоническом единстве всех проявлений, причем именно человеческих проявлений, ставит вопрос о неполном соответствии современного варианта человека его родовой характеристике и перспективе.

Всё отчетливее в этой связи выступает несоответствие формируемого всем контекстом современного информационного общества характера человека тем задачам, которые стоят перед человечеством. Определенная деградация человеческого материала дает основания говорить о деантропологизации, о реальном снижении уровня восприятия и ощущения жизни человеком, несмотря на все видимое ее оживление. Или, может быть, речь идет скорее о наступлении той эпохи, о которой говорил Н. А. Бердяев в своей «Экзистенциальной диалектике божественного и человеческого», считая, что в посттеологическую и постнаучную «третью эпоху» духа будет найдена и раскрыта новая антропология?[274] Однако ни анализ конкретных характеристик современного человека, ни разрабатываемые социальные проекты глобализации как они осуществляются в настоящее время, не дают оснований думать так. Очевидно, XXI в. не избежать ни решения жизненно важной проблемы характера культуры будущего человечества, ни проблемы самой глобализации, способ решения которой может определить лицо и характер всего XXI в. (и, скорое всего, не только). При этом характер возникших проблем показывает, что они не могут быть разрешены каким-то частичным способом. Но, как и во всей культуре, в данной области мы также наблюдаем кризис – духовно-идеологический, когда многие прежние ценности утратили свой незыблемый статус и подвергаются сомнению и отрицанию.

По сути, человеческие ценности и идеалы являются, как и известные религиозно-нравственные заповеди, своеобразными, имеющими разную силу и степень общности, кодозадающими устройствами, определяющими наше сознание и поведение. Деконструкция в культуре, с небывалым размахом развернувшаяся в XX в. и продолжающаяся в XXI, не может идти бесконечно, и со временем прежние системы ценностей будут заменены новыми. Вообще же без ценностей жизнь человека невозможна, ибо именно они составляют главную метамотивацию человеческой деятельности. В условиях усилившихся в современном мире иррационалистских тенденций необходимо восстановление рациональности, но в формах, адекватных потребностям современного познания, формирования мировоззрения, развития науки.

Что касается философии, которая определяется как «любовь к мудрости», являясь несомненным, двойным удостоверением[275] человека в человеческом, то в ее судьбе в отечественной истории уже был прецедент, когда в 1850 г. царский министр народного просвещения, академик и писатель П. А. Ширинский-Шихматов упразднил преподавание в университетах философии в качестве самостоятельной науки как подозрительной, ибо, писал он, «еще не доказано, что философия может быть полезной, а вред от нее возможен». Он положил конец «обольстительным мудрствованиям философий», но уже в 60-е годы XIX в. философские кафедры в университетах России были восстановлены[276].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.