1.4. Рабочий класс в мире постиндустриальных иллюзий[21]

Особенности политической системы любого общества обусловлены не только своеобразием государственного устройства, политического режима и активности партийной жизни, но и наличием в обществе той социальной базы, которая благожелательно поддерживает ее, способствуя стабилизации социального порядка, провозглашаемого данным типом государственности. В СССР социальную базу политической системы составляли рабочие и трудовое крестьянство, в современных постсоветских странах, в зависимости от сложившейся в обществах социальной структуры и степени влияния на власть, – олигархи, чиновничья бюрократия, предприниматели, средний класс, креативный класс, трудящиеся сферы производства и т. п. Основными субъектами легитимации государственной идеологии были и остаются политические деятели разного уровня и гуманитарная интеллигенция, одно из социальных предназначений которой состоит в научном обосновании адекватности политической системы сложившимся реалиям. От того, каким видится политикам и ученым будущее общества, в котором они живут, его социальная структура, основные социальные группы как носители социальных изменений, в конечном счете зависят основные направления международной и внутренней политики государства, принципы устройства экономики и социальной сферы, культурная и социальная политика. Поэтому в СССР изучение состояния рабочего класса и его места в социальной структуре общества было важнейшей задачей для социологов, однако с изменением в стране социально-экономического уклада и, соответственно, идеологии и мировоззрения судьба рабочего класса оказалась под вопросом.

Суть новой идеологической парадигмы заключается в экстраполяции модели постиндустриального общества на будущее стран постсоветского пространства. Однако теории второй половины XX века, предсказывающие бурное развитие информационных технологий, торжество экономики знания, решительное ослабление роли индустриального труда, преобладание умственного, управленческого и обслуживающего труда, подтвердились лишь отчасти. Во всяком случае, историческая реализация «общества знания» вызывает некоторое сомнение. Тем не менее кризис индустриальной модели и соответствующего ей «трудового общества» достаточно очевиден, что явилось условием возникновения различных футурологических теорий о новом типе общества, основанного на иных социально-экономических процессах и видении социальной реальности.

Речь идет о концепциях постиндустриального, информационного, посттрудового, посткапиталистического, постмодернистского и т. д. обществ. Авторы этих концепций рассматривают информационное, постмодернистское и т. д. общество как совершенно новый этап социально-экономического развития общества, кардинальным образом отличающийся от предшествующего этапа. Как пишет Н. Л. Полякова в специально посвященной этой теме книге, «фундаментальным фактором, отличающим информационное или постмодернистское общество от индустриального и модернистского, является изменение характера труда, роли системы производства в обществе в целом, изменение принципов и характера рациональности[22]. Информационное (постмодернистское) общество приходит на смену трудовому и является его отрицанием. Не труд, а информация является систематизирующим фактором нового общества, новой социальной реальности. Система производства уже не рассматривается в качестве фактора, определяющего общественное устройство, а вместе с этим изменяется концепция индивида. Человек в рамках нового общественного качества уже не есть человек экономический, деятельность которого и в социальной сфере определяется выгодой, пользой, интересом и описывается как целерациональное действие. Мы имеем в виду, во-первых, теории «смерти» рабочего класса, его роли в современном обществе, основного социального конфликта и его характера; во-вторых, теории «смерти» трудовой этики, «аллергии» к труду, новой трудовой мотивации, связанной с изменением характера труда; в-третьих, теории нового систематического характера безработицы, традиционных и нетрадиционных путей выхода из нее; в-четвертых, различные теории кризиса производительного труда, неадекватности традиционных подходов и методов организации труда, ведущих к его деградации, а также попытки выработать какие-то новые подходы»[23].

Как видим, в основе теории «смерти труда», или «смерти трудового общества», антитезы «труд – информация» лежит противостояние парадигмы индустриального модернистского общества и постиндустриального, постмодернистского, или информационного общества.

Каковы социальные и теоретические корни данной парадигмы обществознания? Прежде всего, с точки зрения социальной обусловленности, она связана с тем или иным видением будущего общественного развития. Дело в том, что в определенные эпохи видение будущего приобретает либо прогрессистский, либо реакционный характер. Понятие реакции здесь употребляется не в обыденном или пропагандистском смысле, а в качестве характеристики господствующих идеологических взглядов в определенные периоды исторического развития общества. Речь идет об определенном этапе развития общества, когда разрешение накопившихся напряжений и противоречий уже невозможно в рамках существующей системы общественных отношений, а идеология правящего класса делается апологетической, а попросту – реакционной. Следовательно, ею провозглашается и решительным образом отстаивается идея, смысл которой заключается в том, что хотя сложившийся способ жизни в обществе и не совершенен, однако это лучший из возможных миров, а любые представления о неизбежности исторической смены общественной организации в будущем определяются как зло и вредный экстремизм. В XX веке на Западе такими в полном смысле реакционными идеологиями выступали антиисторические номиналистские теории от Поппера до Нейсмита. Еще одним направлением антиисторизма стал постмодернистский подход, который французский историк Жорж Лардро описал следующим образом: «Итак, не существует ничего, кроме дискурсов о прошлом, содержанием которых являются те же дискурсы. Достоверно поставленный балет масок, представляющих интересы и противоречия современности, с переменой ролей, но с неизменным местом действия – история как костюмерная воображаемых записей, историк – как художник-костюмер, оформляющий маскировки, которые никогда не повторяются: история соткана из материи нашей мечты, окутана нашим мимолетным воспоминанием о приснившемся»[24].

Разговор об антиисторизме обусловлен тем, что в современную эпоху в ситуации очевидного экономического, политического, социального и ценностного кризисов капиталистических отношений возникает необходимость констатировать острый дефицит моделей-проектов, описывающих будущее за пределами современного состояния общества. Коммунистический проект усиленно дискредитируется всевозможными организациями, созданными именно для этой цели еще в эпоху холодной войны, религиозные фундаментализмы разного толка, набирающие популярность в условиях кризиса, как правило, направлены в прошлое, а не в будущее. Поэтому имеет смысл обратить внимание на последнее прогрессистское направление в рамках западной социологии – направление, которое не отрицало общественного прогресса, возможности и необходимости выхода за пределы капиталистического способа мироустройства. Речь идет о теориях постиндустриального общества. Причем, нужно заметить, что удивительным образом теории, основная популярность которых на Западе пришлась на 1960–1980-е годы, сегодня являются не просто популярными на постсоветском пространстве среди обществоведов, но странным образом сделались ориентирами для правящих элит, базой, на основании которой принимаются политические решения и выстраиваются экономические и политические стратегии.

Итак, как уже было сказано, в отличие от антиистористских концепций, отрицающих прогресс и саму возможность построения теории общественного развития, подход, связанный с появлением постиндустриального общества в эпоху своего рождения и расцвета, вовсе не выступал против идеи человеческого прогресса и, более того, достаточно решительно отрицал идею о капитализме как благостном завершении человеческой истории. Наоборот, по мнению большинства представителей этого течения, либо пришло, либо вот-вот наступит завершение индустриального этапа человеческой истории (а вместе с ним и капитализма, ибо в представлениях авторов описанной традиции индустриальная фаза вполне соотносится с капитализмом как общественным строем), после чего начнет свое развитие постиндустриальное (технотронное, информационное и даже сервисное) общество.

Идею традиционного – доиндустриального общества, сменяемого обществом индустриальным, предложил Ж. Фурастье в книге «Великая надежда XX века» (1951 г.). Эти же идеи в работе «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе» (1962 г.) развил Р. Арон, рассуждая об аграрной и рациональной стадиях общественного развития. Их подходы отличались безудержным техническим (техногенным) оптимизмом, и не удивительно, что в ситуации середины XX века, когда сделалось очевидным, что проблемы капиталистического общества не могут быть решены только лишь развитием техники и простым ростом индустриальных мощностей, очень скоро на смену таким теориям пришли теории конца индустриализма и рождения постиндустриального общества.

Термин «постиндустриальное общество» впервые появляется в неопубликованной работе Д. Белла «Постиндустриальное общество: Предположительный взгляд на Соединенные Штаты в 1885 и последующие годы» (1962 г.). Впрочем, сам Белл постоянно использовал этот термин в своих лекциях и примерно с середины 60-х годов XX столетия это понятие и близкие ему, такие как «постбуржуазное общество», «общество изобилия», «постэкономическое общество», «сервисное общество», «технотронное общество» и многие другие, вошли в актуальный словарь западного интеллектуалитета. В 1969 г. вышла работа Алена Турена «Постиндустриальное общество», а через год – книга О. Тоффлера «Футуршок», работы 3. Бжезинского, П. Халмоса, П. Драккера и многих других. В 1973 г. Выходит книга Даниела Белла «Грядущее постиндустриальное общество», и далее тема активно муссируется в литературе вплоть до 1980-х годов, в том числе и по поводу труда И. Масуды «Информационное общество как постиндустриальное общество» (1980 г.).

Такое массовое поветрие, увлечение идеями нового типа экономики и конца капитализма связано с рядом причин, и важным фактором здесь стало острое разочарование интеллектуалов 1960-х годов плодами эволюции капиталистического общества и осознанием того кризиса, в который это общество вступило. Конечно, капиталистическое общество переживало кризисы и раньше, но 60-е годы XX столетия были ознаменованы блестящими успехами социалистического общества в СССР. В эти годы в основном были преодолены последствия разрушений нацистской агрессии против Советского Союза, и заложенный в сталинскую эпоху индустриальный, научный и культурный задел в 1960-е годы породил целый букет достижений: от полета первого космонавта в космос и других, поражающих воображение научно-технических проектов, до кинематографа, приносящего советским картинам награду за наградой на международных кинофестивалях. В международной политике западный истеблишмент под впечатлением от успехов коммунистического движения в различных странах и регионах уверовал в актуальность «принципа домино», согласно которому, если хоть одна страна в регионе сделается социалистической, то за ней, как падающие костяшки домино, на путь социалистического развития встанут и другие страны региона. Поэтому борьба Запада с коммунистическими движениями все более стала напоминать судорожное затыкание дыр в разваливающемся на части корыте. Казалось, что противостояние систем уже выиграно социализмом, и этот факт на фоне кризиса капиталистического общества переживался западным интеллектуальным сообществом настолько апокалиптично, что естественным образом подталкивал их к разработке моделей конца капитализма и путей выхода из него. Нужно заметить, что само существование Советского Союза и его успехи оказывали существенное, а во многом и определяющее влияние на развитие западного мира и, в частности, на эволюцию представлений западного интеллектуального сообщества о перспективах общественного развития (этот фактор в современной литературе почему-то игнорируется).

И еще более важной причиной, подтолкнувшей западных ученых к разработке концепций нового общественного устройства, были изменения в сфере общественного производства. Эти изменения выразились в экономических отношениях, связанных и с углублением международного разделения труда, и с начавшимся уже в конце описанного периода перемещением промышленных мощностей на Восток, что, впрочем, тоже было одним из проявлений углубления разделения труда в масштабах всего мира.

В этом социально-экономическом контексте наука из «черного ящика», в котором промышленность черпала технологические решения, становилась непосредственной производственной силой, включаясь в производственный процесс непосредственно. Такие изменения в производстве не замедлили сказаться на социальной структуре общества: относительно сократилось количество рабочих и выросли количество и, что еще важнее, социальная значимость ученых. Впрочем, рост значимости и популярности науки связан и с другими обстоятельствами, о чем нужно говорить отдельно. Как бы то ни было, результатом теоретической экстраполяции обозначившихся тенденций в будущее и стала модель «постиндустриального общества».

Постиндустриальное общество было встроено в особую периодизацию человеческой истории, которая, если не считать эпохи дикости, состояла из аграрного этапа, этапа индустриального и наступающего постиндустриального. В связи с появлением и развитием вычислительных систем постиндустриальное общество стали связывать с компьютеризацией и информатизацией. Поэтому у постиндустриального общества появился специфический клон по имени «информационное общество». Разные авторы применяли различные критерии для выделения таких этапов, от «привода» (человеческие руки, паровая машина, электричество, атом, возобновляемые источники энергии) до основных видов ресурсов и типов производственной деятельности, как определяет М. Кастельс. Сам Белл сформулировал пять основных компонентов модели будущего:

в сфере экономики – переход от производства товаров к производству услуг;

в сфере занятости – преобладание класса профессиональных специалистов и техников;

осевой принцип – ведущая роль теоретического знания как источника нововведений и определения политики в обществе;

предстоящая ориентация – контроль над технологией и технологическими оценками деятельности;

процесс принятия решения – создание новой «интеллектуальной технологии», связанной с электронно-вычислительной техникой.

По его мнению, с переходом от одного типа цивилизации к другому сменяются доминирующие структуры – старые институты – новыми, форматирующими «под себя» всю систему социальных институтов эпохи. В традиционном аграрном обществе такими институтами являлись церковь и войско, в индустриальном обществе – корпорация, фирма, а в постиндустриальном – университет. Соответственно, если в аграрном обществе базовым принципом и основой деятельности являются сила и власть непосредственно, как личностное отношение, а в индустриальном – получение прибыли, то в постиндустриальном – приращение знания.

Впрочем, идеалы постиндустриализма продержались недолго, всего немногим более двух десятилетий. Достаточно скоро стало понятно, что корпорация вовсе не торопится уступать свое место в пользу университета, а основным лейтмотивом капиталистического общества Запада как была, так и остается прибыль. Идеи Белла об относительном росте сферы услуг по отношению к производству претерпели показательные изменения. Если Белл, говоря о росте сферы услуг, имел в виду деятельность по оказанию услуг научно-инновационно-технологического характера, то со временем признаком наступления общества будущего стали считать относительный рост любых, фактически в первую очередь традиционных услуг, который куда более связан с процессами вывоза промышленности в третий мир, чем с приходом третьей волны цивилизации. Господствующий капиталистический класс хоть и несколько изменился в своей структуре (сейчас принято говорить о нем как о «совокупном капиталисте»), но вовсе не отошел от господствующей позиции в пользу ученых и мыслителей, да и их самих в роли передовой общности потеснил так называемый «креативный класс» Р. Флориды, куда, по словам П. Маркузе, попали «мозольный оператор, счетовод, биржевой спекулянт, журналист, адвокат, коммивояжер и менеджер. А спортсменов, инженеров, художников и обществоведов можно даже назвать элитой креативного класса»[25].

Причины угасания популярности идеи постиндустриального общества лежат ровно там же, где в свое время лежали причины ее появления. Во-первых, в рамках мировой экономики вывоз промышленности в страны с дешевыми рабочими руками оказался прибыльнее роботизации и автоматизации производства. А этот процесс требует не ученых, а администраторов и финансистов. Кроме того, неожиданная для Запада гибель СССР породила победную эйфорию, под воздействием которой рассуждения о неминуемом и скором конце капитализма сделались, как минимум, непопулярными. Выход из капитализма потерял для западных элит какую бы то ни было актуальность. Был даже объявлен конец истории – как сейчас выясняется, несколько преждевременно. Когда в 1998 г. В. Л. Иноземцев, увлеченный в 1990-е годы идеями постиндустриального, вернее сказать, «постэкономического» общества, взял интервью у известных в прошлом приверженцев идеи постиндустриального общества, таких как Д. Гэлбрейт, М. Голдман, П. Друккер, Ф. Фукуяма и др., выяснилось, что для них концепции постиндустриализма остались в прошлом[26]. Сегодня они убеждены, что живут в капиталистическом, индустриальном обществе.

На фоне вышеописанной эволюции взглядов и позиций интеллектуального сообщества на Западе тем более странной представляется увлеченность теориями постиндустриализма на постсоветском пространстве. Особенно радикально она повлияла на осмысление социологами эволюции социальной структуры общества, которая, по их мнению, решительно сориентировалась на якобы уже существующее постиндустриальное, информационное общество – общество знания. В соответствии с ним социологами чаще всего акцентируется внимание на таких группах, как мелкие и средние предприниматели, менеджеры разного уровня, чиновничья бюрократия, представители сферы услуг, т. е. те группы, которые, по прогнозам Белла, и составляют социальную базу постиндустриального общества. Что касается традиционных классов индустриального общества, в частности рабочих, то их социальной судьбе в прогнозном плане уделяется незаслуженно мало внимания. В СССР изучение состояния рабочего класса и его места в социальной структуре общества было важнейшей задачей для социологов, однако с изменением в стране социально-экономического уклада и, соответственно, идеологии и мировоззрения судьба рабочего класса оказалась под вопросом.

Какое будущее ожидает рабочий класс и так ли очевидна «смерть труда» в современном обществе? Для этого необходимо выяснить, что же представляет собой современный рабочий класс стран, номинирующих себя обществом знания? Понятно, что современные рабочие не представляют собой некоей однородной массы, обладающей единством целей, потребностей, интересов и мировоззренческих установок. Существуют среди них различия по уровню квалификации, образованию, сложности производственных операций, обусловленных технологическими процессами, спецификой сферы деятельности (промышленное, строительное или, например, аграрное производство) и др. Тем не менее общность рабочих как класса заключается в том, что рабочий, в отличие от мастерового или крестьянина, есть работник сферы материального производства, труд которого адекватно измерим такой мерой, как рабочее время. Это связано с тем, что темп труда, его время, сами трудовые операции индустриального рабочего задаются машинами, к которым этот рабочий приставлен и которые обслуживает. То, что сегодня изменилось его место, состояние, количественный и качественный состав, видно и невооруженным глазом. Поэтому остается неизученным вопрос не только о структуре, социальных функциях в современном обществе, но и о будущем данной группы населения, о самоощущении, самоидентификации рабочих, об осознании ими своего места в обществе, своей роли в нем в качестве социального субъекта. И наконец, требует экспликации проблема «передового» класса, способного выступить социальной силой общественного прогресса.

В качестве начального этапа изучения качественных характеристик рабочего класса в 2014 г. было проведено социологическое исследование (опрошено 1458 человек), позволяющее осуществить общее описание состояния рабочего класса Беларуси и тренд его эволюции с целью разработки научно обоснованной теории классовой структуры и места рабочего класса в современном обществе. При этом изучались примерно количественно одинаковые группы рабочих 4 типов: группа рабочих различных сфер городской экономики (в нее входили рабочие разных видов деятельности и разного технологического уровня производств) – 34,5 %; группа индустриальных рабочих, работающих на технологически развитых производствах, – 28,7 %; группа сельскохозяйственных рабочих, задействованных только в сфере общественного сельскохозяйственного производства, – 32,9 %; группа экономически активных и самостоятельных работников сельского хозяйства – 23 %, которые, наряду с работой в общественном производстве (СПК, ЧУП и др.), осуществляют труд самодеятельного крестьянина в своем крестьянском хозяйстве (в сумме больше 100 %, так как сельские жители могли совмещать два вида деятельности). В выборку попали 18,9 % рабочих, работающих по найму на частном предприятии, 71 % – по найму на государственном предприятии; остальные – либо в самостоятельной трудовой деятельности, либо – на государственной службе.

Основной целью исследования явилось выявление места и роли рабочего класса в обществе, его структурной дифференциации и особенностей самоощущения собственной значимости в обществе как социальной группы. Показателем социального статуса и классового самочувствия рабочих явилась, прежде всего, социальная самооценка своей деятельности, связанной с работой и отношением к рабочему труду всего общества.

Сравнение общественного мнения представителей разных групп рабочего класса показало, что рабочим высокотехнологичных предприятий, в отличие от остальных групп, в большей степени свойственны такие качества, как чувство собственного достоинства, гордость за свою профессию, социальная сплоченность, коллективизм, политическая активность. Например, если в целом рабочим, по их утверждениям, работа нравится, то, конкретизируя то, что не нравится в их работе, они существенно корректируют высказанную вначале высокую оценку своего труда. Так, более всего не нравится в их работе уровень заработной платы (56,7 %), тяжелый физический труд (23,8 %), бесперспективность, отсутствие карьерного роста (17,6 %) и монотонность труда (15,3 %). При этом, имея более высокие притязания и степень самоуважения, индустриальные рабочие высокотехнологичных предприятий (далее – ВТП) в большей мере не довольны своей заработной платой (71,6 %), нежели рабочие остальных групп. В отличие от них, рабочие разных профессий, квалификации и сложности, работающие не только на госпредприятиях, но и на частных невысокотехнологичных предприятиях (далее – НТП), меньше жалуются на низкие зарплаты, но больше (почти в 2 раза) – на тяжелые условия своего труда. Они же в большинстве своем (49 %) не удовлетворены престижем своей профессии, в то время, как только четвертая часть индустриальных рабочих (ВТП) высказывают такую неудовлетворенность. Более того, свой труд как не престижный, но высокооплачиваемый оценила именно категория рабочих НТП. Данное явление, скорее всего, стало следствием того, что именно на частных предприятиях уровень эксплуатации выше и хозяева в большей степени интенсифицируют труд рабочих, нежели на госпредприятиях, где труд работников охраняется профсоюзами и коллективными договорами. Дело в том, что именно на крупных индустриальных предприятиях, где труд рабочего задается машиной, увеличить норму эксплуатации возможно в основном посредством увеличения рабочего времени, что вступает в противоречие с законодательством, в то время как на небольших частных предприятиях рабочие приближаются по существу своего труда к наемным ремесленникам или разнорабочим, что позволяет интенсифицировать их труд другими способами. К тому же, у работников крупных высокотехнологичных предприятий, по их утверждению, больше возможностей для решения социальных проблем. У работников мелких предприятий, предприятий частной собственности и других таких возможностей меньше. Так, у большинства индустриальных рабочих (59 %) из крупных заводов (ВТП) есть больше возможностей для повышения уровня образования, нежели у рабочих разных специальностей других предприятий (НТП) (30 %), больше возможностей для повышения заработной платы (26 % и у 23 % рабочих НТП), улучшения характера, содержания труда (28,4 и 18 % соответственно). Все это сказывается на социальном положении таких работников, определяя существенное отличие их мировоззрения от социальных представлений индустриальных рабочих.

Еще одним показателем профессионального и социального статуса рабочих является оценка меры соотношения социальной значимости труда и его оплаты. Оценивая социальную значимость своего труда в соотношении с его оплатой. 42,3 % рабочих посчитали, что их труд хотя и уважаемый, но недостаточно оплачиваемый, а 22,8 % – что труд не престижный и низко оплачиваемый. Особого внимания заслуживает анализ материального положения рабочих данных категорий в контексте соотношения притязаний и реального положения дел. В целом, судя по ответам, уровень заработной платы у рабочих высокотехнологичных и невысокотехнологичных предприятий почти одинаков, однако самооценка своего материального положения значительно отличается: на плохое материальное положение указали 37,5 % рабочих высокотехнологичных производств и 28,3 % – невысокотехнологичных предприятий. Оказалось, что у рабочих высокотехнологичных предприятий выше уровень притязаний: для нормальной жизни две трети опрошенных рабочих ВТП претендуют на зарплату от 10 до 15 млн и 9 % – от 17 до 30 млн, в то время как рабочих НТП с подобной претензией оказалось не более 35 % и 4,6 % тех, кто претендует на зарплату от 17 до 30 млн. Несоответствие претензий и ожиданий результатам и возможностям обусловило тот факт, что считают себя бедными людьми 12,5 % рабочих ВТП и только 4,7 % рабочих НТП; человеком среднего достатка – 46,6 % среди ВТП и 56,6 % – НТП. Оценивая отличительные признаки рабочих двух категорий, нужно отметить, что у рабочих НТП в большей степени развито экономическое поведение, соответствующее нормам потребительского общества, нежели у рабочих других категорий: понятие достатка у них ассоциируется преимущественно с возможностью покупать все, что хочется, путешествовать и хорошо питаться. У рабочих ВТП – это на втором плане, преобладают в основном потребности, связанные с укреплением здоровья и добротным жильем.

Огромное значение в таких оценках имеет субъективное представление о престижности своей работы. Индустриальные рабочие ВТП, имея высокие представления о социальной значимости и престижности своей работы, считают, что им не доплачивают, в то время как работники НТП, ниже оценивающие и социальную значимость, и престиж своей работы, гораздо чаще довольны своей зарплатой, при том, что в абсолютном выражении заметной разницы в оплате не существует. Объяснить такой казус можно, учитывая, насколько распространены в общественном мнении представления о важности высокотехнологической индустрии для экономики страны и, напротив, преуменьшено значение небольших частных предприятий как не выполняющих значимой роли для общества и существующих исключительно ради заработка, ограничиваясь налогами в казну. Это также свидетельствует о факте сохранения в менталитете населения страны классового сознания советского индустриального типа экономики с оценкой трудовой деятельности через призму общегосударственной, общенародной пользы.

Несмотря на то что в рыночной экономике и новом общественном устройстве рабочим самой экономической жизнью было указано на их место в обществе, рабочие крупных высокотехнологичных предприятий частично сохранили свою классовую идентичность, осознание социальной субъектности. Так, 22,7 % респондентов из высокотехнологичных предприятий отмечают свою значимость при принятии решений на уровне своего подразделения (цеха, лаборатории, бригады). Среди рабочих разных предприятий городских поселений НТП таких только 6,6 %.

В этом плане представляют интерес ценностные ориентации социального порядка рабочих двух категорий. В исследовании была адаптирована шкала ценностей, позволяющая более адекватно выявить социокультурное и классовое самосознание современных белорусских рабочих. Ответы респондентов показывают, что рабочим ВТП свойственны большая социальная ответственность и политическая активность: наибольшую социальную ценность для них представляет благополучие и прядок в стране (77,3 % рабочих ВТП и 70,8 % – рабочих НТП), возможность влиять на принятие решений, обладать властными возможностями (13,6 и 4,7 % соответственно), интересная работа, профессия (58 и 33 %), общение, дружба (57 и 47,2 %), покой и порядок, отсутствие военных конфликтов в соседних государствах (52,3 и 45,3 %), творчество (8 и 2 %), самореализация (30,7 и 27,4 %).

Нужно сказать, что социально-политическая ответственность коррелирует с трудовыми стратегиями рабочих: чем высокотехнологичнее предприятие, на котором они работают, тем более ответственно трудовое поведение рабочих. Так, 64,8 % рабочих ВТП готовы для изменения своего статуса на обучение и переобучение (рабочие НТП – 50 %), 53,4 % – работать более интенсивно, сверхурочно (рабочие НТП – 37,7 %), 53,4 % – на повышение ответственности за результаты труда (45,3 % – рабочие НТП).

Представления рабочих о должном и ценном в исследовании удалось выявить с помощью вопроса о том, что, на их взгляд, им удалось добиться в жизни. Нужно сказать, что для всех рабочих, независимо от квалификации и места работы, одинаково важны такие ценности и нормы жизни, как счастливая семья, хорошие дети, в материальном плане жить не хуже других, как все, иметь любимое дело, честно прожить свою жизнь. Однако, как показал анализ полученных данных, для рабочих НТП большую ценность представляет индивидуалистически-бытовая (материальная) направленность представлений о норме жизни. Такие ценности, как воспитать хороших детей, жить не хуже других, как все, иметь много свободного времени и проводить его в свое удовольствие, у данной группы рабочих превалируют над другими по сравнению с ответами, например, рабочих из ВТП. Для последних присущи ценности социальной направленности: их представления о должном, нормативном, социально одобряемом включают такие ценности, как интересная работа, надежные друзья, путешествия в разные страны мира, хорошее образование, на которые указало существенно большее количество респондентов, чем из других групп рабочих.

Что касается социально-политических взглядов рабочих, то им присуща поддержка государства в таких инициативах, как наведение порядка во всех сферах жизни, повышение качества жизни, создание высокотехнологичной экономики в стране, создание равных возможностей для всех, усиление охраны здоровья, укрепление межгосударственных отношений с Россией и Казахстаном. Почти каждый четвертый респондент оказался приверженцем социалистического принципа равенства всех не только по возможностям, но и в сфере потребления материальных благ; немного нашлось сторонников вхождения страны в Евросоюз (табл. 4).

Таблица 4. Распределение ответов на вопрос: «Какие общенациональные цели Вы поддерживаете?», % от числа опрошенных[27]

Рабочим традиционно более, чем представителям других социальных групп, присуща так называемая рабочая солидарность. В данном исследовании также проявилась эта черта, в частности, 65 % рабочих ВТП утверждают, что испытывают чувство общности с товарищами по работе (несколько меньше среди рабочих НТП – 54,7 %). Больший процент ответивших только в отношении своей семьи (84 %) и друзей (71,6 %). Однако, несмотря на чувство общности рабочих, до осознания своей субъектности как активного создателя окружающей социальной реальности еще далеко. Несмотря на то что рабочие в качестве основных прав и свобод, которые для них представляют особую важность, указали необходимость получать достоверную информацию о состоянии дел в стране (80 %) и свободно выражать свои взгляды (63 %), в жизни своего населенного пункта, района, страны рабочие участвуют преимущественно пассивно, либо следя за происходящими событиями (55,7 %), либо ограничиваясь посещением собраний, общественными обсуждениями по вопросам планирования, застройки и другим проблемным вопросам своего населенного пункта (каждый 9-й). Свободно вступать в разные партии, движения, союзы (важно для 28,4 % рабочих ВТП и 14,2 % – рабочих НТП), а также участвовать в митингах, забастовках, акциях протеста является важным только для 9 % респондентов.

На работе, в трудовом коллективе складываются взаимоотношения не только на уровне общения, но и в отношении лидерства. Две трети опрошенных рабочих из ВТП утверждают, что в их рабочем коллективе есть лидеры, уважаемые люди, с мнением которых они считаются. В основном это их коллега, как правило, квалифицированный рабочий (49 %), 24 % назвали в этом качестве начальника, инженера, 34 % – мастера и 11,4 % – простого рабочего. Авторитет этого лидера достаточно высок, так как 50 % опрошенных готовы поддержать его в требованиях перед администрацией за права рабочих.

Что касается культурного уровня рабочих, то, по имеющимся данным, судить определенно пока невозможно. Тем не менее по уровню потребления культурно-досуговых услуг можно заключить, что он довольно низок, за исключением спортивных секций и зрелищ, что, впрочем, никак не говорит о качестве этих услуг. Объясняют респонденты такую пассивность отсутствием желания (15,2 %), свободного времени (58 %) и дороговизной услуг (32 %). Тем не менее у каждого 9-го есть компьютер или планшет, почти у всех – стационарный и мобильный телефоны, телевизор, у 15 % – спутниковая антенна. Основным источником информации для рабочих является все-таки телевидение (82 %). Из интернета получают информацию 80,7 % рабочих ВТП (при этом 66 % из них пользуются интернетом каждый день) и 53,8 % – рабочих НТП, из газет и журналов – 64,8 % рабочих ВТП и 46,2 % – рабочих НТП. Около половины пользуются информацией, полученной от знакомых и других людей.

Если оценивать социально-психологическое самочувствие рабочих, то в целом около половины удовлетворены своей жизнью, 30 % – не удовлетворены, остальные затруднились с ответом. Однако если сравнить с прошлым годом, то, по оценке респондентов, только 17 % из них считают, что жить стало лучше, 37 % – что ничего не изменилось, а 38 % – что жизнь ухудшилась. Тем не менее 28 % опрошенных уверены в своем будущем (35,6 % не уверены, 30 % – затруднились с ответом). Нужно сказать, что рабочие ВТП высказывают большую неуверенность в своем будущем, чем рабочие НТП (49 и 37,3 % соответственно).

Одной из важных проблем является экономическое поведение и сознание рабочих. В последнее время так называемый европейский вектор развития нашей страны стал, что называется, общим местом. Только «отсталые» люди и, соответственно, такие же политики и ученые могут сегодня говорить об ином направлении развития, не рыночном. К таким «отсталым» людям относятся и рабочие высокотехнологичных предприятий. Их реальное экономическое сознание четко проявилось в ответах на вопрос: «Какие, на Ваш взгляд, организации, предприятия и отрасли должны управляться государством, а какие – частным сектором?». Оказалось, что сторонников частной собственности на основные экономические объекты очень мало; если они и есть, то в основном в отношении объектов социальной сферы: за государственную собственность на электростанции – 82 % опрошенных (7 % затруднились ответить), добыча нефти и других природных ресурсов – 83 %, железнодорожный транспорт – 79,5 %, вузы – 82 %, школы – 83 %, металлургические заводы – 77,3 %, пенсионные фонды – 79,5 %, авиационный транспорт – 74 %, медицинское страхование – 74 %, больницы – 76 %, театры, музеи, библиотеки – 69,3 %, сельскохозяйственные земли – 54,5 %, телефонная связь – 65 %, ЖКХ – 65 %, банки – 66 %, строительство и предоставление жилья – 75 %, дорожное строительство – 65 %, СМИ – 53 %, производство продуктов питания – 60 %. Как следует из ответов, большинство рабочих считают, что собственность на основные средства производства в Беларуси должна быть государственной.

Таким образом, можно сказать определенно, что, несмотря на стремление Беларуси жить по образцам и нормам постиндустриального, информационного общества, рабочий класс, как минимум, в виде «класса в себе» существует и здравствует. Слухи о его смерти оказались преувеличенными. Результаты исследования показали, что рабочий класс отличается особыми представлениями и отношением к своей работе, экономическим поведением, социально-политическими взглядами и ценностными ориентациями, отличающими его от других классов и социальных слоев. Более того, он не является, что называется, монолитом; он имеет сложную структуру, которая состоит из ядра рабочего класса – индустриальных рабочих крупных технологичных производств и периферии – рабочих небольших, как правило, частных предприятий и сельскохозяйственных рабочих. В будущем, возможно, эта структура частично изменится, однако никуда не денется, как и сам производственный труд.

Кроме того, необходимо заметить, что пути эволюции мирового экономического кризиса с большой долей вероятности ведут к избавлению от иллюзий скорого перехода к постиндустриальной модели общественного производства. Существуют достаточно обоснованные прогнозы, связанные с разрушением глобального технологического пространства, с появлением ряда локальных технологических зон, что приведет к «возвращению» в однозначно индустриальный мир. И можно констатировать, что Беларусь к этому готова, если, конечно, увлечение постиндустриальными мечтами не заставит нас растрачивать реальное богатство, к которому относится развитый рабочий класс, на футурологические миражи.