Хозяйственные и иные виды обрядов, проводившиеся в бане

Несмотря на то что карелы соблюдали в бане особую чистоту, как физическую, так и духовную, и запрещали, например, стирать в ней белье, сохранились сведения, что баню использовали и в хозяйственной деятельности[551]. Следует отметить, что эти действия также по большей части были ритуализированы и в той или иной мере были связаны с магией или различными верованиями.

При этом следует отметить, что в старину карелы многие небольшие избушки, предназначенные для совершенно разных целей, называли двусоставным словом, вторая часть которого на юге была kyty, а на севере – sauna, то есть «баня» или, точнее, «избушка». Первая часть слова конкретизировала, с какой целью построена та или иная избушка-банька. Той традиционной баней в современном понимании этого слова она не являлась. Например, широко известны такие строения, как kalasauna рыбацкая избушка и meccusauna, meccukyty избушка для охотников, в которых рыбаки и охотники ночевали, когда уходили на свой промысел на несколько дней или даже недель. Их строили на берегах водоемов и в лесу еще в середине XX века. Практически не сохранилось сведений о таких маленьких постройках приладожских карелов (возможно, они были распространены и на остальной территории Карелии), как mallassauna (солодовня, в которой готовили солод и варили солодовый напиток, пиво) и pyykkisauna (помещение, в котором стирали белье) [552].

В бане карелы сушили и коптили рыболовецкие сети. Для этой цели, например, в д. Тухкала Лоухского района специально топили особенно дымную баню: например, в огонь клали пропитанные дегтем тряпки[553]. Развешенные в ней сети приобретали более темный цвет и особенный запах, который, как считали карелы, особенно нравится хозяину воды. В знак благодарности хозяин воды vein iz?ndy открывал свои кладовые и давал обильный улов рыбы.

Выполняла баня и санитарную функцию. Как уже говорилось, пока топилась курная баня, в ней развешивали на стенах или расстилали на воронцах рабочую одежду, чтобы с помощью дыма и жара избавиться от вшей.

Иногда баня выполняла функции риги. В ней были сделаны специальные жерди, на которые помещалось до пятидесяти снопов льна. Их сушили и затем обрабатывали. Например, в бане мыли лен и коноплю. Не случайно в эпических песнях о сватовстве голову жениха в жениховой бане намывают до белизны льна, что считалось пределом чистоты. Иногда баня является даже синонимическим параллелизмом к другой хозяйственной постройке крестьянской усадьбы – риге [554].

В некоторых банях стоял каменный жернов, которым мололи зерновые культуры.

В юго-западной Финляндии (Kitee, Nurmes) карелы в бане сушили выращенный табак. Для этого баню топили ольховыми дровами, отчего табак приобретал особо приятный аромат[555]. Курение, как известно, порицалось православной церковью. В связи с этим снова возникает вопрос о ритуальной чистоте-нечистоте банного пространства.

В бане готовили и солод для пива – напитка, который считался «живым» и «животворящим», дарящим людям веселье[556]. В одном из мифологических рассказов, записанном в Кеми, говорится, что карелы в бане делали кирпичи для строительства печи в избе[557].

Связана баня и со скотоводческими ритуалами. Сохранились сведения, что северные карелы лечили в бане корову, на которую напал медведь. Чаще всего он ей повреждал вымя[558].

Сакральность банного пространства распространялась и на все, что было с ней связано. Многие банные предметы использовались во время гаданий и других ритуально-магичесих практик. Например, когда корова впервые отелилась, и хозяйка шла первый раз ее доить, следовало сначала зайти в баню и взять три камня от банной каменки. Для того чтобы во время доения корова стояла спокойно, хозяйка трижды прижимала этими камнями каждую ногу коровы, произнося заговор: «Kui kylyp?cci seizoo, muga sin? seizo! ?l? nimid? varoo» – «Как банная каменка стоит, так и ты стой. Ничего не бойся!»[559].

В Приладожье иногда зимой в предбаннике могли готовить щелок для стирки и мытья в бане. Для этого грели воду раскаленными камнями и несколько раз пропускали ее через сверток с древесной золой. Летом это делали на улице рядом с баней. Вплоть до середины XX века карелы в бане белье не стирали, боясь прогневать духов-хозяев, хотя воду для стирки могли греть и здесь.

Иногда баню в качестве временного жилища использовали на два-три дня зимой, когда во время особенно сильных морозов вымораживали домашних насекомых kylm?tettihprusakkoi da lutikkoi. Есть сведения, что иногда в баню отправляли попросившися заночевать путников. Но все-таки в ночное время этот локус считался опасным для человека, по этому поводу даже рассказываются былички, в которых говорится, что банный дух пугает или выгоняет заночевавших там путников.

В традиционном быту карелов баня использовалась не только как хозяйственная постройка, но и как место игровых и ритуально-магических практик молодежи.

Во время Святок баня являлась одним из локусов проведения так называемых ритуальных «святочных бесчинств». Считалось, что чем больше хозяева ругают молодых людей за нанесенный вред, тем выше поднимается их лемби. В Южной Карелии «Sv?tkoin aigah k?vell?h bri-hat tytt?taloloih kylyn p?ccil?i murendelemas, kylyn ikkunoi, riihen ahtostu sordamas, tervupuccii vahniman kyl?n tyt?n pihah ved?m?s. Hevon regil?i da muidu brujii vedell?h pitkin kyli? iz?nd?n tied?m?t?, da ylen ?ijy muidu piendy pahua k?vell?h nuoret brihat ruadama. Da k?vell?h monet tyt?tgi ni-idy samoi pahoi ruadamas[560]» – «В Святки парни ломают печки и окна в банях тех домов, где живут девушки. Роняют посады в ригах, а во двор самой старой девы в деревне приводят бочку со смолой. Сани и прочую лошадиную упряжь тайком от хозяина таскают по деревне и совершают много других мелких проказ. То же самое проделывают и многие девушки».

Есть сведения, что в бане иногда проводили беседы, во время которых парни знакомились с девушками. В какой-то мере их можно считать частью предсвадебных ритуалов. Не случайно у карел встречались браки «уводом», когда девушка прямо с праздничного гуляния могла уйти в дом любимого[561]. Поэтому, возможно, в проведении бесед в бане можно усмотреть отголоски банной инициации. И в то же время именно обрядовая игровая культура (беседы, гадания) выявляет гибкость народного мышления в оценке ритуально «чистого» и «нечистого». По свидетельствам современников, молодежные игры, беседы kizat в XIX веке считались занятием греховным, поэтому хозяева неохотно разрешали проводить их как в избе, в которой стояли православные иконы, так и в бане – локусе, связанном с более древними, языческими, культами. Во многих фольклорных рассказах молодежь прогонялась из этих локусов. Э. Леннрот, описывая беседу в Ругозере, сообщает: «Игрище едва не закончилось печально. Явилась хозяйка с кочергой: «Что за разбойники ворвались в дом?» Оказывается, муж без ее ведома разрешил играть в доме»[562].

Слово bes ’odat – это достаточно позднее заимствование XIX века, прямая калька с русского. Традиционные карельские названия – это общекарельское kizat, то есть игрища, и южнокарельское ildukecoit – вечерние прядения. Девушки во время молодежных гуляний не только играли, пели и плясали, но и часто приходили с каким-то рукоделием: пряли, вязали, вышивали. Возможно, это имело не только бытовое, но и символическое значение. Во время молодежных гуляний предопределялась будущая судьба молодых людей, ведь они проводились не столько с развлекательной целью, сколько со стремлением найти вторую половину и перейти в новый социально-биологический статус. Не случайно с нитью, с ее прядением, вязанием в мифологиях многих народов связаны духи-хозяева судьбы: они прядут нить человеческой жизни. А на бесёдах девушки как бы символично пряли нить собственной судьбы.

Особенно много сведений о проведении бесед в бане записано в Сегозерье. Подчеркивается, что такая традиция была распространена до того, как начали проводить вечеринки в избах. В Карельской Масельге рассказывали: «Беседы были когда где, когда в риге, когда в бане. Это уже позже стали беседы в домах проводить»[563]. «Беседы устраивали в ригах, банях, кроме субботы и воскресенья. Брали с собой вязание, рукодельничали и танцевали. Приходили не только молодые, но и старухи»[564]. Баня была местом проведения будничных бесед, на которые собиралась только местная молодежь. А праздничные беседы проходили в более просторном помещении – ригачах. «Кроме праздников приходских, игрища в деревнях бывают по воскресеньям, а зимою почти в каждый вечер холостые с девицами собираются на беседу в какую-нибудь избу или в ригу, или даже в баню»[565]. «Раньше вечеринки проводили в бане, а лишь в праздники – в ригачах. Чью баню истопят, в ту и идут. Сидели на полках, на печке бани, тут, в бане, и плясали. На две пары кадриль плясали… А иногда в баню не пускали. Успеешь лишь зайти, как хозяин идет и с бранью выгоняет: «Убирайтесь вон, лишь печи ломать ходите!» Тогда мы идем в другую баню. Ламп же в то время не было, лучина горела, одна сгорит, другую зажигаем. Девушки приносили лучины, парни не носили. Вот жили!»[566]. Они были ответственны за другое: «Помещение раньше еще приготовляется парнями, топят его, если нет скамей, устраивают их или наносят с домов»[567].

Русские исследователи также считают посиделки в бане архаическим явлением, встречающимся в двадцатых-тридцатых годах XX века только в самых глухих уголках. При этом «молодежные развлечения в бане были органично связаны с хозяйственными работами, традиционно проводившимися в этой постройке»[568].

Карельские девушки на свои посиделки собирались и в баньке для солодоварения mallassauna, и в специальной баньке для стирки руукkisauna. Они там пекли блины l?ttyj? на банной каменке, рукодельничали (пряли, вязали), пели песни. Туда же приходили и парни. После вечеринки они провожали девушек домой[569].

Традиция проведения молодежных игр в банном локусе подкрепляется мифологическими рассказами, в которых говорится, что хозяин бани при определенных условиях может научить смельчака виртуозно играть на музыкальных инструментах. То есть у хозяев бани, согласно народным представлениям, есть свои музыкальные пристрастия.

Посещение бани, то есть ритуальное очищение, было обязательно перед крупными делами, которые впервые начинались в данном сезоне. Карелы с утра топили баню и шли туда, взяв с собой желательно новую рубашку. Они просили прощения за невзначай сотворенные проступки и грехи у духов-хозяев бани, у первопредков. Таким образом они очищались и физически, и духовно. Затем они обращались к ним за помощью и благословением в предстоящем деле. Это делали весной перед первым севом. Перед первым выпуском скота на пастбище в баню ходил и пастух, и хозяйки домашних животных. Мылись и парились, когда начинали сенокос. Охотники обязательно шли в баню перед зимними промыслами, когда уходили в лес на несколько дней.

Перед дальней дорогой также мылись в бане и получали благословение предков, например, перед отправлением в рекруты. Гостей с дороги тоже всегда приглашали сначала в баню, а потом угощали всем, что было в доме. При этом баню топили специально для прибывшего гостя. Тем самым путника знакомили с предками и как бы временно приобщали к своему роду. Об этом пишут многие из тех, кто путешествовал по Карелии: «Поздно вечером я пришел в Понкалахти. Хозяева дома сразу же спросили, не хочу ли я попариться. Я думал, что баня уже истоплена, и немало удивился, узнав, что топить ее начали специально для меня. Здесь повсюду такой гостепреимный народ. Всегда предложат поесть, попариться в бане»[570]. Этот народный обычай широко отразился в сказочных сюжетах, в которых хозяйка лесной избушки (русская Баба Яга, карельская Сюоятар) сначала моет-парит героя или героиню в бане, а затем приглашает к столу.

В бане проходил ритуал передачи сакральных знаний от старого знахаря молодому. Обычно это случалось, когда первый чувствовал приближение смерти, в таком случае было необходимо «отдать» всю свою мудрость другому, оставить в этом мире, иначе знахаря ожидала мучительная смерть, путь с этим ему в «иной мир» был закрыт. Или когда знахарь терял зубы. Считалось, что колдовство и лечебные ритуалы действенны только в том случае, когда во рту есть хотя бы один зуб. Во время таких обрядов «ученик» сидел на полках в шапке и рукавицах, а опытный знахарь хлестал его веником и читал специальные заговоры.

Если некому было передать свои магические знания, знахарь брал банный веник, отламывал от него ветки и в полученный комель читал свои заговоры. Затем этот обрубок веника он убирал под неподвижный камень или закапывал в землю[571]. У русских тоже был похожий обряд: знахарь наговаривал слова заговора на истрепанный веник и отправял его по реке[572].

Здесь следует сказать несколько слов, как колдуны и знахари в XIX веке относились к своему ремеслу и сакральным знаниям. Интересны наблюдения финских собирателей, работавших в XIX веке в Северной Карелии, о том, что карельские рунопевцы иногда ночью уходили исполнять эпические песни в баню, древний сакральный локус, место локализации и передачи магических знаний, которые часто переходили из поколения в поколение именно в одном роду Это говорилось, например, о колдуне-знахаре из Ухты Николае Кирилове[573].Так поступали они не случайно. Дело в том, что исполнение рун, особенно заклинательных, многие сказители, испытавшие влияние христианских проповедников, считали занятием греховным в глазах церкви. Вот что написано о Степане Мартышкине из деревни Коллеля: «Боясь греха, Степан сначала отказывался исполнять песни, но потом передумал и спел так хорошо, что собиратель всем своим существом был охвачен содержанием старых рун»[574]. К «некой семидесятилетней женщине»-староверке из Минозера финские исследователи приезжали несколько раз, она им пела, но «не разрешила записать ни имени, ни фамилии. Она боялась, что если узнают православные, так ей будет грех»[575]. Восьмидесятиоднолетний Патринен Тимофей из Ладвозера, родившийся в самом начале XIX века, «бросил заниматься пустой болтовней, то есть пением, поскольку в книге написано, что от этого будет грех. Рассказывал, что его дедушка Родион Пименович и сам Пимен были известные колдуны и певцы. Так, например, Пимен однажды заставил водяного встать на камень и просить прощения у одного человека, потому что мучил его»[576].

Баня как локус, в котором проходила передача сакральных знаний колдуном, а также различные молодежные игровые, ритуально-магические и лечебные практики, с церковной точки зрения являлась, безусловно, нечистым, поганым (то есть языческим) местом. Хотя и об отношении духовенства к этому локусу нельзя говорить однозначно. Приходские священники, зачастую выходцы из крестьянской суеверной среды, сами порой принимали участие в магических действах, особенно связанных с народной медициной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.