«Мы все поем уныло»
«Мы все поем уныло»
В одном из рассказов П. Г. Вудхауса мимоходом говорится о фразе, произнесенной «таким тоном, как в русской пьесе сообщают присутствующим, что дедушка повесился в сарае». В другом рассказе он сообщает, что всякая русская пьеса заканчивается подобной репликой. Столь пессимистичные финалы надолго отвращают жизнелюбивых героев Вудхауса от русской литературы. А что? Наверняка английский писатель посмотрел то ли «На дне», то ли «детей Ванюшина, то ли «Чайку», то ли «Иванова» – там везде в финале самоубийства.
Если в чем и можно упрекнуть русскую литературу, так это в унынии. Разумеется, тому есть глубинные причины. Таковы традиции русского искусства. «Национальные песни русских отличаются грустью и унынием», – утверждает маркиз де Кюстин. Впрочем, в XVIII веке об этом уже писал Радищев: «Извощик мой затянул песню по обыкновению заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее».
И Пушкин с ним спорить бы не стал:
От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло. Грустный вой —
Песнь русская...
Дюма чувствует сопутствующую русским «безмолвную меланхолию», когда смотрит на девушек, которые «готовят квашеную капусту, напевая заунывную русскую песню».
Писательница Франсуа Каванна не согласна со всеми, кто видит в русских песнях лишь уныние: «Русские поют так, как любят. Как надо бы было любить: дальше оргазма, до исступления». Как известно, любим мы с печалью, переходящей в истерику.
Нагнетание трагических событий в русской литературе – вещь нам, русским, привычная. Вспомните хоть «Антона Горемыку» или некрасовскую поэму «Мороз Красный нос». Да и в романах Достоевского сплошные болезни, нищета, голодные дети, падшие девушки, безумные убийцы.
Этот безостановочный трагизм порождает множество пародий. Вот Даниил Хармс: «Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошел с ума. А Перехрестов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы».
Наш современник Макс Фрай воображает такой финал некоего гипотетического русского романа: «Следующим летом я вернулся в Дубраву и узнал, что Степан помер, свалившись с лошади. Месяц промаялся, да потом помер. И Анюта его померла от какой-то неведомой хвори в Великий пост. И дети их померли. Только младшенький Егорка остался, его взяли к себе сердобольные соседи. Впрочем, на следующий год, перед самой Пасхой, помер и Егорка».
Откуда же этот наш пессимизм? От мрачной действительности? А действительность чего такая мрачная? Не от пессимизма ли?
Было бы идеально, если бы каждый человек пытался утешить себя самыми нелепыми способами, чтобы он, к примеру, говорил себе: «Твое личное горе ничто в сравнении с катаклизмами мировой истории. Твои любовные печали – ничто с падением благосостояния россиян. Твой семейный бюджет – так, заусенец, рядом с долгом Отечества какому-нибудь западному сообществу и т. д.».
И все же... Личное нельзя соотнести ни с чем. Многие пытались. Не выходит...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.