Песнь на чужой земле

Песнь на чужой земле

Украинское население Петербурга 1830–1840-х сейчас определяют в несколько десятков тысяч человек и даже в сто тысяч[1119]. Это сомнительно, ведь население Петербурга еще не перевалило и за полмиллиона. В России того времени население учитывали не по национальности, а по вероисповеданию. Но украинцев в самом деле было много. Одни заседали в Сенате, руководили министерствами, командовали дивизиями и гвардейскими полками. Другие, не столь знатные и удачливые, шли к девяти утра в департамент, а третьем часу пополудни их зеленые вицмундиры покрывали Невский проспект: «На Невском проспекте вдруг настает весна», – писал малоросс, известный всей просвещённой России. Были украинцы и в числе ремесленников, мастеровых, вольноотпущенных или крепостных. Барские покои русских, польских и малороссийских господ наполняли украинские дворецкие, лакеи, повара, казачки. Летом 1830-го Гоголь писал маменьке, что одних только «однокорытников» из Нежина (то есть таких же, как и он, выпускников Нежинской гимназии) в Петербурге «до 25 человек»[1120].

Украинская диаспора не отличалась сплоченностью. Малороссияне не специализировались на определенных занятиях, ремеслах, как французы (кондитеры, парикмахеры) и немцы (доктора, аптекари, булочники, ремесленники). Поляков от ассимиляции сохраняли чрезвычайно развитое национальное самосознание и нескрываемая враждебность к русским, украинцы же еще не враждовали с русскими настолько, чтобы так демонстрировать свое презрение. Напротив, они стремились быстрее и лучше выучить русский язык, приспособиться к господствующим обычаям, вкусам, манерам. «По-московські так і ріжуть», – сокрушается лирический герой Шевченко, глядя на многочисленных соотечественников-карьеристов, в совершенстве освоивших «московску мову».

Однако чувство национальной солидарности было знакомо и украинцам. В чужой стране, среди русских, немцев, французов, чухонцев они узнавали друг друга и друг другу радовались. Сам Тарас Шевченко своим освобождением обязан не только добрым русским людям, выкупившим его у помещика Энгельгардта, – Жуковскому, Венецианову, Брюллову, великому князю Александру и самой императрице, – но и украинцам, которые первыми обратили внимание на несчастного земляка.

Вспомним одну из самых знаменитых литературных легенд XIX века. Однажды светлой весенней ночью студент Императорской академии художеств Иван Сошенко гулял в Летнем саду и обратил внимание на молодого человека, который делал рисунок одной из статуй. Они познакомились. Сошенко представил своего нового друга конференц-секретарю Академии художеств Григоровичу, тот обратился к Жуковскому и Брюллову. Брюллов написал портрет Жуковского. Портрет разыграли на аукционе. На вырученные деньги друзья выкупили будущего художника и поэта.

Так Шевченко писал в своей «Автобиографии», напечатанной журналом «Народное чтение». Эта же история в повести «Художник» рассказана несколько иначе. Взрослый двадцатитрехлетний Шевченко превратился там юношу лет пятнадцати. Лето, белая ночь. Юноша срисовывает античную статую. К нему подходит молодой художник… Но эту красивую историю Тарас Григорьевич сочинил. Еще первый биограф Шевченко, Михаил Корнеевич Чалый, расспросил Сошенко и узнал, что дело обстояло несколько иначе[1121]. Романтической встречи двух художников в Летнем саду не было. Сошенко услышал о талантливом земляке от своего товарища по Академии художеств и заинтересовался судьбой земляка. Об этом интересе узнал и Шевченко, в то время еще крепостной, работавший в артели комнатного живописца Ширяева. Однако не Сошенко, а сам Шевченко первым нашел земляка, пришел на 4-ю линию Васильевского острова, где тот квартировал. На будущем поэте «был засаленный тиковый халат, рубаха и штаны толстого холста запачканы были в краску, босой, расхристанный и без шапки»[1122].

Иван Максимович Сошенко покинул родину не ради богатства и чинов. Талантливый художник, молодой, но уже преуспевающий иконописец, бросил выгодные заказы на родине, чтобы учиться в Императорской академии художеств. Старательный, трудолюбивый, скромный, он всё время посвящал учебе и чтению. Своего нового друга Шевченко он будет порицать за легкомыслие, лень, за светский образ жизни, который не годится для труженика-живописца. Увы, судьба не всегда награждает за добродетель. Известным художником Сошенко не станет. Он заболеет туберкулезом и будет вынужден оставить Петербург и вернуться на Украину. Даже его роман с красивой немочкой, племянницей квартирной хозяйки, расстроит всё тот же Шевченко. Знания, полученные в Академии художеств, не принесут счастья. Малороссийские заказчики привыкли к традиционной иконописи, европейская академическая манера Сошенко им не понравилась. Художник подбирал освещение, читал сочинения по древней истории, чтобы понять, как выглядели люди в апостольские времена, а недовольные заказчики отдавали иконы его работы «на исправление» местным богомазам.

Но в 1836-м Сошенко еще жил в Петербурге. Он не только начал великое дело – выкуп Шевченко из крепостной зависимости, – но и познакомил своего нового друга с образованными земляками. Среди них был писатель Евгений Гребенка, автор «Рассказов Пирятинца», «Малороссийских присказок», первый переводчик Пушкина на украинский язык. Гребенка станет и одним из первых читателей Шевченко. Иван Сошенко не понимал увлечения своего друга поэзией и считал, что тот напрасно тратит время вместо того, чтобы брать уроки у Брюллова и совершенствовать технику живописи (чего Шевченко, как он сам признавал, не хватало), Гребенка же поэта оценил, оценил чрезвычайно высоко.

Из письма Е. П. Гребенки к Г. Квитке-Основьяненко от 18 ноября 1838 года: «А еще есть здесь у меня один земляк Ш[евченко], до чего ж хорош писать стихи! <…> Как что напишет, только причмокни да ударь руками об полы! Он мне дал хорошие стихи для сборника»[1123].

Гребенка, украинец, но при этом лояльный империи человек и русофил, устраивал литературные вечера, где бывали и малороссияне, и русские. На одном из них Гребенка познакомит Шевченко с полтавским помещиком Петром Ивановичем Мартосом, который даст денег на первое издание «Кобзаря». В благодарность Шевченко посвятит меценату свою книгу. Но позднее посвящение снимет. Мартос, малороссиянин, однако, в отличие от Шевченко, человек благонамеренный, видимо, раскаялся в своем благородном поступке. Но сделанного было не вернуть. Благодаря хлопотам друзей-украинцев и либерализму русского цензора Петра Александровича Корсакова в апреле 1840 года произошло событие, изменившее ход украинской истории. В продаже появилась небольшая книжка: шесть стихотворений и две поэмы («Тарасова нiч» и «Катерина»). Называлась книжка «Кобзарь». Книгу украшал офорт, сделанный с рисунка Василия Штернберга: кобзарь и мальчик-мехоноша.

Стоил «Кобзарь» недешево – рубль серебром, но разошелся быстро и был замечен и русской критикой, и малороссийским читателем.

Весной 1842-го в продаже появится поэма «Гайдамаки», и студент В. А. Стороженко пишет своему дяде-сенатору в Варшаву: хвалит стихи Шевченко и обещает прислать поэмы «при первой возможности»[1124]. В 1844-м в Медико-хирургической академии, где училось много малороссиян, откроется самодеятельный театр, на сцене которого поставят гоголевского «Ревизора», «Наталку-Полтавку» Котляревского, «Назара Стодолю» Шевченко. После шумного успеха своей пьесы Тарас Григорьевич писал другу, черноморскому козаку и украинскому драматургу Якову Герасимовичу Кухаренко: «Атаман, если бы ты знал, что тут делается! Тут такое делается, что не знаю, как и сказать. Козацтво ожило!»[1125]

В Петербурге много «наших», и по крайней мере тысяча человек готовы «стоять за всё, что говорил Шевченко», – напишет Тарасу, уже сосланному в Оренбургский край, еще один читатель «Кобзаря», петербургский чиновник Сергей Левицкий. Письмо это дорого обойдется Левицкому: он будет арестован и проведет некоторое время под следствием.

Петербург останется важнейшим центром украинской мысли, украинского книгоиздания, украинской литературы вплоть до начала шестидесятых, до Валуевского циркуляра.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.