ЛУБОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА И ФОЛЬКЛОР (к постановке проблемы)

ЛУБОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА И ФОЛЬКЛОР

(к постановке проблемы)

Взаимоотношения фольклора (как устной словесности) и литературы (как словесности письменной) неоднократно становились предметом рассмотрения в отечественной науке795.

Исследователи не раз фиксировали близость их поэтики и социальных функций, отмечая также, что «на основе богатейшей поэтической сокровищницы фольклора в значительной степени и возникла первоначально русская письменная литература»796. И в дальнейшем литература постоянно «подпитывалась» от фольклора, фольклорные сюжеты, образы, словесные формулы заимствовались писателями, подвергаясь при этом творческой переработке, направленной на решение авторских художественных задач.

С другой стороны, и в фольклор время от времени проникали литературные сюжеты, адаптируемые и приспосабливаемые для устного распространения. В одних жанрах (например, песня, сказка) такой взаимообмен шел довольно интенсивно, в других (например, загадка в фольклоре и бытовой роман в литературе) – он практически отсутствовал. В то же время, как резюмирует автор одной из последних монографий по данной теме, «дифференцирующими факторами, отграничивающими фольклор от литературы, обычно признаются: устность происхождения и бытования, изменяемость текста, устойчивая традиционность и нормативность поэтических понятий, стереотипия образности художественного языка (тропов и фигур), постоянство сюжетно-поэтических ситуаций и общих мест <…>. Одной из главных “примет” народного творчества является его коллективность <…>. Коллективность выражается <…> в деиндивидуализации творчества <…>»797. Основой для подобных выводов стал сопоставительный анализ поэтики и механизмов функционирования фольклора и литературы – на основе сравнения как конкретных произведений, так и сконструированных идеально-типических конструкций, моделей, репрезентирующих каждый из этих видов искусства.

Однако при этом под литературой понимается, как правило (по крайней мере, применительно к XIX—ХХ вв.), литература «высокая», «настоящая», элитарная. Однако в русской литературе XIX – начала ХХ в. были и иные слои: «средний» (В.Г. Белинский называл его «беллетристикой», англоязычные исследователи используют термин «lowbrow literature»), а также низовой (так называемая лубочная литература). В библиографическом указателе публикаций по русскому фольклору за 1981—1985 гг. зарегистрировано 462 работы о связях литературы XIX—ХХ вв. с фольклором798. Подавляющее большинство – о классике или писателях признанных, известных, «ведущих» и т.д.799, а литературе «массовой», лубочной посвящено лишь около двух десятков работ, что составляет лишь 3—4% общего массива800. Нам же представляется, что подобная литература гораздо теснее связана с фольклором, значительно ближе к нему, чем литература высокая. Причина в том, что читатели низовой литературы из-за своего происхождения и образа жизни либо в полной мере были погружены в фольклорную культуру, либо лишь недавно стали отдаляться от нее. Сошлюсь на исследование Е.В. Душечкиной, которая показала, что «литературный жанр святочного рассказа живет по законам фольклорной и ритуальной “эстетики тождества”, ориентируясь на канон и штамп – устойчивый комплекс стилистических, сюжетных и тематических элементов, переход которых из текста в текст не только не вызывает раздражения у читательской массы, но, наоборот, доставляет удовольствие»801. Святочный рассказ носит календарный характер, он имитирует устную речь и стремится создать обстановку «святочной беседы», что также сближает его с фольклором802.

И тот факт, что литературоведы и фольклористы, занимающиеся изучением взаимоотношений литературы и фольклора, исключительно редко обращаются к «массовой» и лубочной книге, мы можем объяснить только двумя обусловливающими друг друга причинами: 1) малой изученностью лубочной словесности, 2) снобистски-пренебрежительным отношением к ней как к глупой, пошлой, малохудожественной, недостойной включения в понятие «литература».

В данной работе, отнюдь не претендующей на сколько-нибудь полный и глубокий охват проблемы, нам хотелось бы лишь продемонстрировать важность и актуальность изучения взаимосвязей лубочной литературы и фольклора, носящих настолько своеобразный характер, что заставляют во многом скорректировать сложившиеся представления о соотношении фольклора и литературы. Вторая наша цель – наметить основные аспекты связей фольклора с лубочной словесностью.

Лубочной литературой мы именуем книги, выпускавшиеся коммерческими издателями для низового читателя, имевшие, как правило, сравнительно небольшой объем и картинку на обложке803. Возник этот тип литературы в конце XVIII в., а уже в середине XIX в. достаточно четко отделился от литературы для стоящих более высоко в социальном и культурном отношениях слоев населения. У лубочной литературы были свои авторы, свои издатели и, что самое важное, своя сеть распространения, состоявшая из большого числа бродячих торговцев-офень, разносивших книги по деревням и небольшим провинциальным городам.

Отношения лубочной литературы с фольклором весьма специфичны. Тут нерелевантны многие оппозиции, которые используются исследователями при противопоставлении литературы и фольклора.

Начнем с такой фундаментальной, как оппозиция устное / письменное. Обычно устное жестко закрепляется за фольклором, а письменное – за литературой. Но применительно к лубочной литературе это не совсем так. Дело в том, что чаще всего лубочная литература воспринималась на слух, большинство крестьян знакомились с ней именно таким образом, поскольку были неграмотны. Процитирую несколько свидетельств, хотя число их можно легко увеличить. Крестьянин Калужской губернии писал в 1889 г.: «Для совместного чтения у нас удобное время весна, потому что тепло, народ выходит на улицу, кто-нибудь выносит книгу, начинают читать, и со всех сторон собираются слушатели»804. Сельский учитель Рязанской губернии сообщал в 1891 г., что в деревне «женщины большей частию слушают, как читают их дети, внуки, братья и проч.»805. Лубочный писатель И.С. Ивин, вспоминая о своей юности в конце 1860-х гг., когда он работал на подмосковной ткацкой фабрике, писал: «Фабричные, узнав, что я хорошо читаю, стали наперерыв друг перед другом доставать мне различные книжки, разумеется лубочных изданий, и заставляли меня читать, а сами слушали. Здесь я впервые ознакомился с Бовой Королевичем, Ерусланом Лазаревичем, Гуаком, Францылем и прочими <…> За чтение меня фабричные хвалили и сами со мной восхищались богатырями и героями»806. М.П. Петров, который в конце 1880-х гг. в двенадцатилетнем возрасте работал на котельном заводе, вспоминал об этом времени: «Обыкновенно вечером рабочие усаживались вокруг меня, и я читал вслух про Бову Королевича, Еруслана Лазаревича, но большей популярностью пользовалась “Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная Селима, умирающая на гробе своего мужа”»807.

Кроме того, в лубочных изданиях нередко воспроизводится ситуация, когда рассказчик излагает слушателям какую-либо историю. Назову, например, книги Ф.М. Исаева: «Сказка о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче <…>, рассказанная дедом своим внучатам Ф.М. Исаевым» (М., 1858), «История о храбром рыцаре Францыле Венциане <…> С некоторыми изменениями рассказанная Ф.М. Исаевым» (М., 1861). Процитирую зачин последней: «То, что я хочу рассказать здесь, происходило давно, очень давно; что же касается до справедливости событий, то я не могу достоверно поручиться – быль это или сказка; читатель сам рассудить может; мое же намерение передать все это так, как я сам слышал»808. Таким образом, Исаев выдает себя лишь за простого фиксатора истории, на письме запечатлевающего слышанное. Другую свою книгу он заключает словами: «Мне остается только попросить читателей, чтобы они позволили мне заключить этим рассказ мой и сказать конец»809. В книге «О семи Семионах, родных братьях» (М., 1859) Исаев даже вводит фигуру рассказчика – отставного солдата Ефремова.

В.М. Жирмунский более чем полстолетия назад справедливо писал (применительно к западноевропейской словесности) о том, что «устный характер поэтической традиции является производным, сопутствующим признаком фольклорного творчества, связанным с его архаическим, реликтовым характером, притом отнюдь не постоянным и принципиально обязательным: понятие устного творчества одновременно и шире и уже, чем понятие фольклора. Так, поэтическое творчество раннего феодализма на Западе, в связи с узкоклерикальным характером письменности, носило, по преимуществу, устный характер; но героическая песня германского дружинного певца <…> вовсе не является фольклорным искусством; еще меньше это можно предположить о любовной лирике трубадуров или миннезингеров в эпоху расцвета феодализма, несмотря на господство устной традиции. С другой стороны, какой-нибудь лубочный роман, “народная книга” (Volksbuch) о Тристане или Зигфриде, продающаяся на деревенских ярмарках, является письменным реликтом эпохи феодализма, бытующим среди современного крестьянства, т.е. явлением поэтического фольклора, несмотря на раннюю фиксацию в письменной форме, как и “мещанские романсы” книжного происхождения, проникающие в крестьянскую среду из печатных и рукописных песенников»810.

Еще одно привычное противопоставление: вариативность фольклорных текстов и неизменность текстов литературных. Но оно также неверно применительно к лубочной литературе, поскольку здесь отсутствовала каноническая версия текста. Наиболее популярные произведения существовали тут в большом числе вариантов, причем с течением времени текст каждого варианта непрерывно редактировался, язык его подновлялся и т.д.

Подобная вариативность была связана как минимум с двумя обстоятельствами. Во-первых, с различиями в образовательном и культурном уровне читателей: одним предлагалась полная версия, другим – сокращенная, более простая и более дешевая. Играло свою роль, во-вторых, и авторское право: чтобы его не обвинили в плагиате, каждый издатель печатал свою версию популярного сюжета, текстуально отличающуюся от других. В.Д. Кузьмина в своей книге насчитывает около десятка различных редакций «Повести о Бове Королевиче», Л.Н. Пушкарев выделяет 6 редакций «Сказки о Еруслане Лазаревиче» и т.д.811. То же происходило со многими другими лубочными книгами, причем не только переводными, но и принадлежащими отечественным литераторам. Приведу в качестве примера роман Н.И. Зряхова «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа». Впервые он вышел в 1840 г., имел большой успех и неоднократно переиздавался. При этом текст его от издания к изданию менялся, причем одновременно издавались разные редакции. Например, в издании 1875 г. автор не был указал, а значилось только, что это переделка, осуществленная Н.П. Мироновым.

Тут мы уже переходим к третьей оппозиции, в которую также не вписывается лубочная литература. Принято считать, что фольклор анонимен, а в литературе выражено и зафиксировано авторское начало. Но в лубочной книжности большинство изданий выходило без обозначения автора. По нашим подсчетам, проведенным по достаточно полному указателю книг для народа, в 1893 г. из числа 131 выпущенной лубочными издателями сюжетной повествовательной книги (романы, повести, рассказы, сказки) лишь в 30% был обозначен автор, остальные вышли анонимно, в том числе: «Смерть на червонцах», «Жертва злодеев», «Красавица Жанна, или Повесть о страданиях несчастной жены», «Вольный казак», «Ванька ротозей», «Ай да Ярославцы! Вот так народец!», «Страшный змей Горыныч», «Царь Василий Иванович Шуйский, или Русские в 1606 году» и др.812.

Если же автор и был назван в лубочных книгах, то крестьянские читатели, судя по многочисленным свидетельствам, не обращали на него внимания, не запоминали его фамилию, и т.д.

Пока речь шла только о сходстве лубочной литературы и фольклора в характере их функционирования (тут можно было бы отметить также, что в лубочной литературе, как и в фольклоре, отсутствуют такие компоненты литературной системы, как критика и библиография, классика, школьное обучение навыкам восприятия и интерпретации; что тут также нет установки на новизну текста, на новаторство и т.д.). Но и в поэтике лубочной словесности связи с фольклором гораздо сильнее, чем у высокой литературы.

Прежде всего отметим, что значительная часть лубочных изданий представляет собой печатную фиксацию фольклорных текстов, главным образом сказок (любопытно, что в крестьянском быту было принято все лубочные книги, кроме духовных изданий, именовать сказками). Широко были представлены тут также анекдоты и народные песни, попадали в лубок и былины, легенды, предания.

Чаще всего лубочные издатели брали тексты из изданий, осуществленных ранее на более высоких «этажах» литературной системы, из книг, подготовленных специалистами или элитарными литераторами. Но нередки были случаи, когда лубочные писатели сами записывали фольклорные тексты либо запечатлевали то, что довелось услышать в детстве и юности. Эти книги, совершенно игнорируемые фольклористами, могли бы послужить источником ценного материала для научной работы.

Назову в качестве примера книги Сергея Любецкого «Танька, разбойница ростокинская, или Царские терема. Историческая повесть XVIII столетия. С песнями, обрядами и празднествами тогдашнего быта. Из преданий русской старины» (М., 1834; вышла под псевдонимом Сергей …кий), Александра Протопопова «Черный гроб, или Кровавая звезда. Поверье XVIII века» (М., 1835; издано под псевдонимом Александр П.т.п.п.в), Петра Голоты «Иван Мазепа. Исторический роман, взятый из народных преданий» (М., 1832), Ивана Крылова «Старинные и чудные приключения отставного солдата Архипа Сергеича. Старинное русское предание, рассказанное И.З. Крыловым» (М., 1844), Федота Кузмичева «Дочь разбойница, или Любовник в бочке. Народное предание времен Бориса Годунова» (М., 1839), Алексея Павлова «Крамольники, исторический роман из времен Петра Великого» (М., 1838; автор ссылается на предания, которые ему довелось слышать), Александра Чуровского «Ведьма, или Страшные ночи за Днепром. Русский роман, взятый из народного предания» (М., 1834). Василий Потапов в предисловии к книге «Новые анекдоты батюшки великого Суворова, или Некоторые черты из жизни знаменитого генералиссимуса, избранные В.Ф. Потаповым» (М., 1846) утверждал, что сам собрал и записал эти анекдоты. Анализ текстов лубочных книг показывает их близость фольклору в эстетическим плане, прежде всего – по жанру. Среди лубочных изданий очень много сказок (Иван Ваненко «Сказки русские» (М., 1838), «Солдат Яшка» (М., 1857); Василий Потапов «Алеша Попович, или Киевские ведьмы на шабаше» (М., 1848), «Сказка об Ивашке, белой рубашке…» (М., 1848), «Мальчик с пальчик, или Мал золотник, да дорог» (М., 1862); Михаил Евстигнеев «Непобедимый витязь» (М., 1869); Иван Ивин «Сказка о Иуде Беззаконном» (М., 1879), «Сказка о царевиче и 7 волшебниках» (М., 1880); Валентин Волгин «Чародей и рыцарь» (М., 1886) и др.); исторических преданий (Василий Потапов «Андрей Бесстрашный, инвалид Петра Великого, или За богом молитва, а за царем служба не пропадет!» (М., 1867); Николай Пазухин «Купец Иголкин и его подвиг» (М., 1888); К.К. Голохвастов «Предание о том, как солдат спас Петра Великого от разбойников» (СПб, 1904) и др.), сборников анекдотов.

Нередко фольклорный текст дает сюжетную канву лубочному литератору либо, напротив, вставляется в произведение в качестве инкрустации (песни, поговорки и т.п.). Стоит отметить, что очень часто в качестве названий лубочных книг использовались поговорки. Вот, например, как были озаглавлены несколько книг, вышедших в 1892 г.: «Бабушка Марфа, или за Богом молитва, а за царем служба не пропадет», «Бойся не бойся, а судьбы не миновать», «Не в деньгах счастье», «Гром не грянет – мужик не перекрестится, или Вразумление Бога», «Андрей-ротозей, или Дашь себе волю, спустишь и отцовскую долю».

В поэтических текстах лубочной литературы нередки были употребления стандартных фольклорных формул и «народного стиха». Таков, например, зачин сказки В. Потапова «Кот в сапогах»:

То бывало в годы прежние,

Когда жили не по-нашему;

Тогда реки все сытой текли

Берега были кисельные,

Люди правдой жили более,

Обман знали понаслышке лишь <…>

Но связь фольклора и лубка не была однонаправленной. Немало данных и об обратном процессе, когда сюжеты и персонажи лубочных книг уходили в фольклор. Вот характерное свидетельство (1888) сельского учителя, который утверждал: «…прочитанная сказка очень часто передается друг другу устно; нередко услышите книжную сказку из уст крестьянина неграмотного, а также в неграмотной семье от детей, которые слышали ее от соседнего грамотного мальчика»813. Фольклористы записывали от респондентов фольклорные варианты популярных лубочных книг о Бове Королевиче, Еруслане Лазаревиче, Милорде Георге, «Битвы русских с кабардинцами…» и др. Причем «в одних случаях это просто пересказ прочитанного грамотным исполнителем, знакомым с лубочной книжкой, в других случаях – в устах сказочника, воспринявшего сюжеты уже из устной традиции, присутствует в той или иной степени творческое переосмысление сюжета»814. Тот факт, что многие характеристики, которые в оппозиции «фольклор/литература» считались принадлежащими только фольклору (устность, вариативность текстов, их анонимность и т.д.), вполне органичны для литературы лубочной, заставляет подвергнуть пересмотру привычные определения.

Сказанное выше позволяет, как нам представляется, сделать вывод о том, что лубочная литература занимала промежуточную позицию между фольклором и собственно литературой, она уже перестала быть фольклором, но еще не стала литературой в подлинном смысле этого слова. Этот вывод не следует интерпретировать в том смысле, что лубочная литература была посредником между фольклором и высокой литературой, хотя в отдельных случаях она и выступала в этой роли. Речь идет о другом: тип читателей лубочной литературы в социокультурной структуре общества занимает промежуточное место между фольклорной аудиторией и читателями более высоких «этажей» литературы. Они уже перешли от устной к письменной коммуникации, но еще в значительной степени сохраняют нормы и стандарты фольклорной эстетики. Педагог и историк литературы М.Ф. Де-Пуле более 100 лет назад справедливо писал о том, что распространение грамотности и просвещения нанесло удар устной народной словесности, но она «не вымерла, а нашла себе оригинальный исход, с одной стороны, в лубочной, а с другой, в раскольничьей литературе. И та и другая, как известно, хотя не представляют нормального перехода из непосредственной народной словесности в искусственную, но однако же переход этот все-таки естественнее, чем скачок, который сделала наша литература от произведений XVII века прямо к сочинениям Ломоносова»815.

Предисловие

Данный текст является ознакомительным фрагментом.