Борис Губер

Борис Губер

По всему характеру своему, по тому, как он держался, по манере говорить и даже по внешнему виду своему Борис Андреевич Губер походил более на директора какого-нибудь крупного советского предприятия, нежели на писателя. Когда в малознакомом обществе появлялся он вместе с Иваном Катаевым, многие были убеждены, что Катаев беспартийный интеллигент, а Губер, конечно, член партии и занимает весьма ответственный пост.

Был он всегда коротко подстрижен, белобрысый и коренастый, сложения крепкого, ширококостный. Нос и подбородок у него были тяжелые, глаза маленькие, мутновато-голубые. Не соответствовала всей его сильной фигуре только меловая бледность лица.

Губер превосходно усвоил стиль и язык большевизма. Его искренне и глубоко угнетало, что в свое время он не решился и по некоторым обстоятельствам не сумел стать членом ВКП (б), а потом, когда эти препятствия отпали, ему было уже неловко целый год числиться кандидатом партии.

— Да и нелепо быть партийцем с тысяча девятьсот двадцать девятого года, даже просто неприлично, — говорил он с явной грустью, — уж лучше останусь беспартийной сволочью на всю жизнь.

Внешней грубостью и каким-то нарочитым примитивизмом в общении с людьми пытался он прикрыть свою непомерную гордыню, ни в чем и никому не хотел уступить, боялся оказаться глупее других. Тяготило его, что даже гимназию полностью не окончил. Из одного самолюбия мог он целыми ночами просиживать за книгами, и действительно многого добился. Знания его были значительно серьезнее и, главное, глубже, чем у Зарудина. Да и с детства читал он много и жадно.

У Губера не было двойной жизни. Он был вполне выдрессированным, активным советским гражданином, но этот его окончательный переход на советские рельсы произошел не так легко, как у Зарудина и Катаева. В анкетах на вопрос о социальном происхождении он отвечал: «Сын агронома», но детство его прошло в помещичьей усадьбе. Отец был управляющим крупным имением, и отсюда у Бориса Губера добротное знание русской деревни, страсть к охоте и привязанность к дворянской литературе.

Писал Губер много, но не быстро. Количество выпущенных книг свидетельствует только об огромном упорстве и высокой дисциплине труда. Родился он в 1903 году, а к 1930-му году, т.е. двадцати семи лет, уже был автором четырех книг: «Шарашкина контора» (1926), «Соседи» (1927), «Известная Шурка Шапкина» (1928) и «Простая причина» (1928).

Работать он умел по 16 часов в сутки. Основной рисунок его рассказов был натуралистически-бытовой. Собственный голос слышался в этих рассказах лишь мельком и преимущественно там, где есть дуновение отроческих воспоминаний, но тут же это «свое и по-своему» уступало место чисто литературным реминисценциям, и уже не разберешь, где кончается Губер и где начинается ловко переработанный на собственный лад Бунин, Чехов и Зайцев.

Во всех рассказах и повестях Бориса Губера, написанных до 1930 года, всё же чувствовалась хорошая школа. Фабула их была достаточно занимательна, сюжет развернут смело, словесная ткань простая и четкая. Обладал он чувством меры и неплохим вкусом.

После бури, пронесшейся над «Перевалом» в 1930 году, Губер выехал в длительную литературную командировку, а в 1931 году в издательстве «Федерация» вышла его новая книга «Неспящие». Это были так называемые производственные очерки. На протяжении трехсот страниц Губер повествует о достижениях зернового хозяйства на Кубани, подробно и нудно излагает историю возникновения гигантского совхоза.

 Прочитать полностью эту книгу не могли даже ближайшие друзья Бориса Андреевича. Перевальцы острили, что «Неспящие» являются лучшим снотворным средством.

Губер вошел в «Перевал» в 1925 году и оставался в нем до самой его ликвидации. Первые рассказы Бориса Андреевича печатались в журнале «Красная новь» у Воронского и первая книга, «Шарашкина контора», была выпущена издательством «Круг».

С основными перевальцами Губер сжился как с родной семьей. Он остро подмечал их слабости и добродушно посмеивался над «донкихотским марксизмом» Лежнева. Читая стихи Зарудина, недоуменно пожимал плечами. Сочувствовал Катаеву. Знал он и собственные недостатки, но бороться с ними не хотел.

Однажды на охоте, сидя в лирическом раздумьи у потухающего костра, он сказал:

— Что же, сам, конечно, понимаю, что я хам, но это не мешает мне быть умным и честным человеком.

Женился Борис Андреевич совсем молодым. Жену свою Ольгу Михайловну любил и баловал. Была она хорошенькая, с характером беспечным и своевольным. О ней Губер не без гордости рассказывал, что в день их свадьбы Ольга Михайловна перепила его, и с тех самых пор он у нее под башмаком.

В 1933 году Губер подружился с Василием Семеновичем Гросманом, который в то время только начинал свою литературную деятельность. И случилось так, что Ольга Михайловна окончательно и бесповоротно влюбилась в Гросмана. Пробовал Борис Андреевич уговорить ее, приводил всяческие доводы, но всё безрезультатно. Она только плакала и говорила, что не может жить без Васи. Под конец Губер готов уже был согласиться, чтоб Вася приходил утешать его жену, только бы «сора из избы не выносить». Но кончилось всё же тем, что, оставив Борису Андреевичу двух малолетних сыновей, а при них бонну и кухарку, Ольга Михайловна окончательно переехала к Васе. А несчастный Губер даже приятельских отношений с Гросманом не оборвал, и частенько в ресторане Союза советских писателей можно было видеть, как за одним столиком мирно ужинает Ольга Михайловна вместе с Васенькой и Боренькой.

Борис Губер был человеком общительным. Круг его знакомств не ограничивался ни «Перевалом», ни попутчиками. Якшался он, по его собственному выражению, «со всякой сволочью».

Весь его внешний ультрасовременный облик весьма импонировал руководителям пролетарской литературы, а потому критические отзывы вапповцев о произведениях Губера были вполне лояльны. Отмечала критика его излишний бытовизм, говорила о влиянии Бунина, не без яда утверждала, что Губер показывает чеховских героев в советской действительности. Даже во время разгрома «Перевала» обвиняли его лишь в изображении «лишних людей».

Из всех перевальцев один только Губер был для вапповцев «своим парнем». Борис Андреевич охотно поддерживал приятельские отношения с Фадеевым, Ставским и даже с придурковатым и наглым Ермиловым, который водрузился в журнале «Красная новь» вместо А.К. Воронского.

Был Борис Губер достаточно умен и понимал, что положение на фронте искусства день ото дня становится безнадежнее. Но жажда карьеры была в нем настолько сильна, что уж если нет настоящей литературы, то хоть в этой подхалимно-казенной он всё же хотел играть не последнюю роль. Только этим можно объяснить появление в свет его «Неспящих».

И, наконец, уже в 1936 году, во время сталинской расправы со всеми инакомыслящими, написал Губер маленький, но столь необычайный для него самого рассказ, которым испугал не только Лежнева и Катаева, но поразил даже видавшего виды Николая Николаевича Зарудина.

 Назывался рассказ этот «Дружба». В нем говорилось о двух друзьях-приятелях, которые с детских лет любили и почитали один другого, но потом обстоятельства развели их в разные стороны. Один стал инженером и уехал куда-то на новостройку, другой работал в столице в одном из наркоматов. Через несколько лет случилось работнику наркомата поехать по делам службы как раз туда, где в качестве главного инженера подвизался его друг. Встреча была теплой. Инженер оставил ночевать у себя дорогого гостя, за ужином выпили водки, разговорились по душам. Во хмелю инженер признался, что ненавидит советский строй и занимается тайным вредительством. Утром после некоторых колебаний работник из центра отправляется в местный отдел НКВД и сообщает о вредительстве своего друга.

Проходит еще десять лет, и совсем неожиданно на улице встречаются бывшие друзья.

Наркоматский работник чувствует некоторую неловкость, но, видя, что инженер возмужал, окреп и, главное, стал каким-то по-новому жизнерадостным человеком, спрашивает, что с ним произошло за эти десять лет.

– Восемь лет я был в трудовых лагерях НКВД и многому научился, — отвечает инженер.

Тут работник наркомата не выдерживает и чистосердечно кается в том, что это он вынужден был сообщить следственным органам об их задушевной беседе.

Инженер взволнованно обнимает своего бывшего приятеля и говорит:

– Так значит, это ты не дал мне погибнуть окончательно?.. Ты спас меня от меня самого! Ты сделал меня честным человеком! Ты поступил как настоящий друг!..

Рассказ этот с наивной попыткой оправдать доносы и концлагери, несомненно, был продиктован Губеру паническим испугом его перед катастрофой, приближение которой он начал ощущать задолго до «ежовщины».

Но когда пришел его час, не спасли Губера ни связи с вожаками пролетарской литературы, ни очерки о совхозе, ни этот поистине смердяковский рассказ о пользе предательства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.