Одухотворенный киборг

Одухотворенный киборг

Если история человечества — это история превращения обезьяны в ангела, или, как провозгласил Ницше, зверя в Сверхчеловека, то, по-видимому, на одном из этапов этого пути мы должны побывать машинами. Эта участь предопределена нам самим ходом нашей эволюции. Благодаря благам машинной цивилизации, уводящим нас все дальше и дальше от непредсказуемого и зачастую злонамеренного танца природы, мы отказывались от анимистического представления, которое сковывало нас путами природных сил и отдавало во власть незримых духов-управителей. Мы осмелились мечтать о том, чтобы превзойти богов старого мира, обуздать «животную часть» нашей души, возвести урбанизированный рай на покоренной земле. Мы стали современными людьми. И хотя технология, без всякого сомнения, была для человеческих существ единственным способом выразить и навязать другим опыт отдельного от природы существования, этот путь, конечно же, стал по преимуществу путем Запада. Современный Запад, если можно так выразиться, заключил сделку с машинами — конструкциями, состоящими из запчастей и потенциалов, безжизненными по определению. И вот ныне мы технологизировали окружающую среду и изолировали самое себя в рамках научного сознания и больше не нуждаемся в обращении к природе для того, чтобы отразить свое состояние. Сегодня мы заключили рефлексию и даже дух в движения и мыслительные процессы машин.

Этот симбиоз между человеком и машиной формировался довольно долго. Начало было положено космологами-механицистами Древней Греции. А жестянщики, вроде Герона Александрийского, принялись строить причудливых протороботов, прозванных автоматами. Все эти механические божки, куклы и птицы, которые развлекали детей античности и Средневековья точно так же, как их усовершенствованные подобия развлекают сегодня детей, приходящих в Диснейленд, действительно поражали воображение. Сложные часы, украшавшие средневековые храмы, часто были снабжены механическими фигурками, изображающими грешников, святых, смерть, различных монстров, разыгрывающих мистерию человеческой жизни. Представление о механистическом универсуме, которому обязаны своим появлением эти часы, в итоге довело нас до дверей философии Декарта, принявшего революционное утверждение о том, что тела не приводятся в движение никакими духами. Разница между живым существом и трупом — не больше, чем между заведенными часами и сломанным автоматом. Католическая церковь осознала угрозу для религии, исходящую от новой механистической философии Декарта, но удовольствовалась предложенным им дуалистическим решением: давайте просто отделим res cogitaiis, царство сознания, от res extensa, протяженного мира тел и объектов, и постановим, что эти два царства нигде не встречаются.

Невероятно продуктивная мощь картезианской философии обеспечила господствующую роль хладного механизма в мировоззрении Запада, и в конце концов хрупкая стена, возведенная Декартом для защиты мыслящего субъекта, рухнула. Нейрофизиологи, психофармакологи и генетики сегодня углубились в темный лес человеческого сознания, отмечая каждый шаг на своем пути. Самые светлые образы и опыты личных откровений претворены в авторитетный научный дискурс, что грозит редукцией нашего сознания и нашей личности к уровню всего лишь сложных механизмов — к установкам в духе Руби Голдберга,[40] составленным из генетических кодов, условных рефлексов и колб с пузырящимися нейрохимикалиями. Современная психология едва ли может спасти свои устарелые басни. Недавно в Time один из авторов высказал мнение, что даже эдипов комплекс, эту грандиозную драму человеческой личности, уже можно свести к молекулам.

Чем больше мы знаем о механизмах и скрытых пружинах человеческой жизни, тем лучше мы видим, что на все наши действия, помыслы и переживания, которые прежде казались нам случайными и свободными, запрограммированы в нашем теле-сознании с безжалостностью часового механизма. Выступая с речью перед комитетом Конгресса, финансировавшим проект «Геном человека», цель которого — полная расшифровка генетического кода человека, нобелевский лауреат Джеймс Уотсон сказал: «Мы привыкли думать, что наша судьба начертана в звездном небе. Сегодня мы знаем, что в значительной степени наша судьба заключена в наших генах»¹¹¹. Но и этого генетического детерминизма оказалось недостаточно для социологов и психологов, которые уже накопили достаточно свидетельств, указывающих на то, что наша социальная и культурная жизнь определяется паттернами, шаблонами, функционирующими совершенно автоматически. Эти паттерны формируются не только животными инстинктами, но и социальными институтами, семейными драмами и культурным окружением. Вдобавок здравый смысл оказался не таким уж здравым. Наше представление о нормальной реальности всего лишь отражает мощь явления, которое психолог Чарльз Тарт назвал «коллективным трансом».

После недавнего падения самых авторитарных политических режимов мы считаем, что стали более «свободными», но могущество коллективного транса только возрастает в нашем многократно опосредованном и запутанном мире. Едва головокружительные перспективы тейлористского менеджмента доказали свою эффективность на практике, капитализм вошел в продолжительную эру изобилия, используя все возможности технологии и институционального взаимодействия для того, чтобы объединять человеческие существа в мощные и приносящие прибыль производящие и потребляющие мегамашины. Нам только кажется, что привольная «постиндустриальная» экономика не содержит в себе бездушных механизмов контроля, но в реальности сегодня мегамашина просто стала фрагментированной и претерпела изменения. Переместив примитивные сборочные линии в развивающиеся страны или на нелегальные фабрики, где господствует потогонная система, она «спиритуализовала» свои циклы, перенеся их в нематериальные кибернетические системы интеллектуального труда и сложные маркетинговые игры, подходящие для общества, основанного на импульсивном потреблении. Бродяга Чарли Чаплина, попавший в шестерни «Новых времен», теперь стал виртуалом, одновременно покупателем, делающим покупки через электронную сеть, и электронным рабом, каждый поворот дверной ручки и каждый поход в уборную которого контролируется с точностью до наносекунды.

Маршалл Маклюэн в начале 1970-х годов писал: «Мы сами походим на роботов в своем некритическом увлечении технологиями»¹¹². Сегодня у нас стало еще больше технологий, которыми мы можем увлекаться, еще больше кибернетических циклов, к которым мы должны подключаться и на которые мы должны настраиваться. На фоне продолжающегося идеологического доминирования редукционистской науки и социокультурного доминирования связанных с нею технологий некогда величественный остров гуманизма тает в силиконовом море. Мы обнаруживаем, что сели на кибернетическую мель, где-то на полпути между сказками, которые рассказывают у дымящего костра, и новыми сетями программирования и контроля. Потеряв веру в свободную волю и целостность личности, мы, глядя на себя в зеркало, встречаем взгляд андроида, потухшие глаза, черные дыры нигилизма — бессмысленную пустоту, которую Ницше предвидел еще столетие назад и называл ахиллесовой пятой современной цивилизации.

Едва ли имеет смысл говорить, что потеря мотивации беспокоит большинство людей. Большая часть духовной и религиозной активности на текущий момент, связанная с движением нью-эйдж, на том или ином уровне пытается сокрушить или хотя бы восполнить редукционистскую и механистическую картину мира. Христиане-фундаменталисты и анимисты, приверженцы индейских культов, совместно атакуют дарвиновскую теорию естественного отбора, в то время как мастера иглоукалывания и целители холистической школы вновь пытаются разжечь магическую искру витализма. Психологи, работающие с архетипами, пытаются восстановить предвечный образ души, а экологические мистики призывают «заново зачаровать Землю» и отринуть мир биржевых сводок и торговых центров. Даже либеральные гуманисты роются сегодня в поисках ценностей, «осмысленной политики», которая может противостоять стремительно вторгающемуся технологическому мышлению.

Но разве мы можем перевести стрелки часов назад, тем более на то время, когда часов вовсе не было? Возможно, образ человека-машины заключает в себе больше надежд и обещаний, чем считают его противники, особенно если этому образу не позволить полностью заслонить собой картину мира. Для многих искателей XX века древняя задача пробуждения не означала возврат к романтизму, религиозной ортодоксии или магическим песнопениям. Вместо того чтобы отвергать механические или автоматические аспекты человеческого существования, эти мыслители прокладывают свой путь сквозь образ машины, используя механизм только в качестве будильника для пробуждения своих собственных сил. Перефразируя суфийского мистика Хазрата Инаята Хана, можно сказать, что, хотя один из аспектов нашего существования подобен машине, другой подобен инженеру. С этой точки зрения первый шаг к пробуждению состоит в том, чтобы осознать, насколько мы уже зомбированы и автоматичны. Подобные бесстрастные редуцирующие наблюдения помогут снять наваждение, вскрыть подлинные способности и, как это ни парадоксально, позволят нам взрастить многие глубоко человечные аспекты нашего существования. Машина в этом случае может послужить интерактивным зеркалом, Иным, через которое и в противостоянии которому мы узнаем самих себя и сами становимся мерой всех вещей. Это путь одухотворенного киборга, чьи электронные цепи и пробегающие по ним команды таят в себе как угрозы, так и перспективы техногнозиса.