ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Достигнув в эпоху Сун, возможно, наивысшего в своей истории расцвета философии, науки и искусства, Китай отныне должен был существовать и двигаться дальше, основываясь на этом базовом опыте. Именно благодаря этому появлялись и умножались ростки восприятия нового и совершенствования старого.

Однако бесчисленные полчища варваров, угроза которых еще с далеких времен императора У-ди из династии Хань нависала над империей, обрушились на Азию. Это были конные орды монголов Чингисхана (около 1060–1227). Его внук Хубилай (1215–1294) взошел на императорский престол и в 1271 г. стал основателем новой династии, которую он назвал Юань («начало»). Это первый случай в истории Китая, когда новые обладатели «Мандата Неба» выбрали название династии, используя не географический принцип, а простое слово, наделенное глубоким смыслом и сверхмагическим значением.

Варвары достигли своей цели и установили свою власть над всей территорией Китая, над ее богатствами и людьми. Истолковав по-своему систему «четырех сословий» конфуцианского общества, они заменили интеллектуальное первенство просвещенных чиновников расовым превосходством кочевых племен. Так монголы сформировали аристократию нового социального порядка. Непосредственно за монголами в новой иерархии шли некитайские народы Центральной Азии, например уйгуры. Третья ступень осталась за северными китайцами, которые еще недавно были подчинены чжурчжэням династии Цзинь. Последнее бесславное место, до этого принадлежавшее торговцам, занимали южные китайцы, настоящие носители национального духа.

Жизнь возобновилась, причем богаче стали те города, которым монгольское военное продвижение открыло ранее ненадежные торговые пути на Яву, в Чампу (Вьетнам), Бирму, Тибет и Корею. Как и в период Тан, Китай вновь стал важнейшим перекрестком, огромным горнилом, где плавились различные культуры Центральной Азии. Именно эту пестроту цивилизаций описал с восхищением Марко Поло, рассказы которого будоражили мечты европейцев на протяжении трех веков.

В городах начал зарождаться театр, появление которого было вызвано склонностью народов степи к танцам и пантомиме. В деревнях китайские интеллектуалы, верные своей расе, продолжали медитировать, выражая результат этих размышлений в поэзии или живописи. В это время путешественники и торговцы самого разного происхождения вывозили на Запад разнообразные секреты китайских технических чудес.

Однако монгольская династия пала точно так же, как и ее предшественницы. Она была уничтожена катастрофическими разливами Хуанхэ (1351) и их последствиями — нищетой, переселением крестьян, восстанием, которое получило название «красные повязки» (хзн цзинь). В 1368 г. выходец из крестьянской среды, из провинции Аньхой, Чжу Юаньчжан возродил империю и основал национальную династию, которая получила название Мин («свет»).

Под покровительством этого великого основателя династии и его сына Юнлэ (1403–1425) Китай возвратился к исконным традициям.

После того как монголы были вытеснены далеко в степь, была построена новая Великая Китайская стена, которая существует до сих пор. Она проходит несколько южнее тех укреплений, которые создавались по приказу Цинь Шихуанди. Столица была перенесена в 1421 г. в Пекин, на Север, где земли, покинутые монголами, были вскоре распределены между солдатами и китайским населением. С использованием старых принципов организации и прогнозирования в сельском хозяйстве было вновь достигнуто изобилие, которое привело впоследствии к демографическому взрыву. Перенаселенность Китая и до сегодняшнего дня остается самой важной проблемой политики и экономики этой страны.

В то же время император Юнлэ отправил сразу несколько флотов к берегам Юго-Восточной Азии, по Индийскому океану и к восточному побережью Африки, где китайцы начали вести крупную торговлю фарфором, шелком и драгоценными металлами, получая в обмен пряности, благовония и слоновую кость.

* * *

Этот спокойный период оказался очень коротким: новый захват земель богачами пробудил в крестьянах сопротивление и привел к новому витку восстаний. И продвижение варваров вновь стало угрожать Китаю. Потомки чжурчжэней, основателей династии Цзинь, — маньчжуры — все больше и больше давили на северо-западные границы страны. В 1636 г. их вождь принял китайское династийное имя Цин, что значит «чистота». В 1644 г. он завершил захват основных регионов империи, и это стало началом нового периода жестокого владычества варваров. Их управление государством основывалось на расовом превосходстве маньчжурских «восьми знамен», а также на сельскохозяйственных реформах и восстановлении порядка.

Именно в этот момент Запад начал расширение своих контактов с Китаем. Особенно европейцы были поражены могуществом и мудростью трех правителей династии Цин: Канси (1662–1722), Юнчжэн (1723–1736) и Цяньлун (1736–1796). Это был исключительный момент: империя достигла самого большого расширения своих границ в Новое время. Иностранцев поражало высочайшее мастерство китайских ремесленников, китайские произведения искусства вызывали восхищение качеством материала, формой, многоцветьем красок.

Впрочем, с расширением империи изменилось само понятие о границах. Русские продвинулись в Сибирь, калмыки из Джунгарии захватили сначала Синьцзян (1680–1685), а затем и Монголию (1688). Однако коренное население юга страны покорялось с большим трудом. Границы империи больше не соприкасались с малонаселенными зонами и нецивилизованными территориями. Экспансия других мировых центров препятствовала расширению. китайского влияния, не только останавливая его продвижение на внешних границах, как это сделал в VIII в. ислам, но и отбрасывая и запирая его внутри собственных границ. Китай вошел в международное сообщество, и Европа задалась «дальневосточным вопросом».

* * *

Начиная с XVIII в. во Франции разыгрывают «китайские драмы», об этих страстях мы вспоминаем и сегодня. Китай поколебал философские и религиозные основы традиционного христианского общества. Располагаясь вне традиционного круга христианского влияния и одновременно являясь колыбелью великой цивилизации политики и морали, Китай своим существованием поставил полномасштабную проблему, поднятую еще в XVI в., об открытиях, совершенных «дикарями». Впрочем, и духовное обновление, и рождение критического разума в Европе принесли свои плоды и в Китае, но эта страна всегда находилась в самом центре конфликта между религиозным сознанием и свободным мышлением.

В период Средневековья вопрос нехристианских цивилизаций казался европейцам очень простым. Другие, «неверные» — мусульмане или иудеи, тоже относились к библейской традиции, и мир делился на две группы: те, кто признавал искупительную жертву Иисуса Христа, и те, кто отказывался¹ считать это истиной, т. е. на добрых и злых.

Однако «дикари», и особенно Китай, цивилизация которого восхитила и самих миссионеров, вывели эту проблему на новый уровень: ведь история Китая свидетельствовала о возможности существования моральных добродетелей, не связанных с Откровением.

Именно среди этих опасных волнений святые отцы и открыли Китай, обычно непризнанный, географически удаленный, скрытый таинственными знаками своей письменности, возносимый до небес одними и низводимый на землю другими. Эта страна не имела лица, и каждый рядил ее в мишуру собственной философии. Но могло ли быть иначе?

Первые путешественники, которые отправились на Дальний Восток, миссионеры, торговцы или авантюристы, видели только то, что им было нужно. Подданные раздробленных и воюющих друг с другом стран Европы, они были чрезвычайно поражены постоянством и универсальностью китайской системы управления, которую не могла поколебать даже смена династии, — шли последние годы правления династии Мин. Вызвано это было тем, что вся административная система была усвоена захватчиками. Стремясь лучше понять эту гигантскую машину, от которой зависела их судьба, европейцы открыли для себя систему экзаменов. В 1615 г. священник Николя Триго исследовал принципы их проведения. Тридцатью годами позже другой автор, отец Семедо (1645), написал работу о Конфуции. Наконец, еще двадцать или тридцать лет спустя Мельхиседек Тевено (1672), а затем и отец Купле (1687) опубликовали основные тексты конфуцианской школы.

Китай в сознании французов того времени в первую очередь был интересен моделью и доктриной управления. Затем он вызывал восхищение своими идеограммами, хотя их значение в течение долгого времени оставалось неясным. Было известно, что китайская письменность способствовала письменному общению между людьми, которые не смогли бы понять друг друга, если бы они говорили словами. В принципе сходная ситуация в Европе сложилась с использованием арабских цифр. Некоторые мыслители стали мечтать об изобретении универсального языка, созданного наподобие китайского.

* * *

Среди всех сообщений, оставленных путешественниками, в том числе и самых разных описаний этого пестрого мира, которым был китайский континент, западный читатель находил только одну постоянную идею: невероятный успех китайской системы управления, который еще приукрашивала его отдаленность от Европы. Стоит отметить, что в это время совершенно отсутствовали серьезные эстетические заметки о Китае, так как европейцы оценивали восточное искусство только как мастерство ремесленников. Отец Мишель Бойм (1612–1659), польский иезуит, который проникся большим интересом к китайской флоре и фауне, восхищался:

«Китай — это мир в миниатюре, так как он включает в себя все, что есть красивого на всей остальной населенной людьми территории. В южных регионах Китая есть все фрукты и все радости, которые мы встречаем в самых разных странах юга; в других провинциях, которые располагаются на севере, можно найти все преимущества, свойственные странам севера. Небо Китая умеренно, земля повсюду крайне плодородна, море и реки, кажется, существуют только для того, чтобы обогащать эту страну. Население бесконечно обязано природе, но, впрочем, ее преимущества настолько хорошо используются, что создается впечатление, что все успехи достигаются в том числе и благодаря разуму и сноровке тех, кто здесь живет».

Экзотическое очарование и привлекательность политической системы: не в этом ли скрываются корни восхищения Китаем Лейбница, Вольтера и не этим ли порожден страстный интерес, который мы сегодня испытываем к Китаю?