* * *

* * *

Чувство любви! Прежде всего это ощущение бесконечного порыва:

«Души касается веяние, которое ей сообщает Благо. Она тотчас приходит в волнение, она вне себя, она полнится желаниями. Рождается любовь. Пока душа не испытала любви, ее не привлекает Ум, как бы прекрасен он ни был. Ибо красота Ума как будто инертна, пока не освещена сиянием Блага… Но с первым касанием вышнего тепла душа обретает силы, она пробуждается, ее крылья крепнут, и, хотя она сразу же проникается любовью к объекту, в данный момент самому близкому, вольная душа воспаряет к другому объекту, если он выше, как если бы в ней жило смутное о нем воспоминание. И доколе существуют объекты любви более высокие, чем тот, который ей доступен, она естественным образом стремится ввысь, возвышаемая Тем, от кого получила дар любви. И при этом она превосходит Ум. Но она не может выйти за пределы Блага, так как дальше Него ничего нет»

(VI 7, 22, 8)

Читатели Платона могут узнать здесь образы, заимствованные из описания любовного волнения, увлекающего душу к Благу в себе, как оно дается в «Пире» и в «Федре».

Верно, что у Плотина, как у Платона, взлет души берет начало от пережитого любовного переживания. Но представление об этом переживании у двух философов различно, так что Плотин, используя платоновские термины для описания душевного волнения, вкладывает в них совсем иное психологическое содержание. Любовное отношение, о котором говорит Платон, – это связь, которая в античной Греции могла установиться между учителем и учеником.

Осуждал Платон противоестественную любовь или нет, но любовь у Платона – это любовь между мужчинами. Объект любви – юноша, любящий – зрелый муж, пусть даже философ. Любовь влюбленного к любимцу вызывается, – говорит Платон, – отражением Красоты в себе, которое влюбленный замечает в любимце. При этом душа вспоминает о мире Идей и стремится к прямому созерцанию, лицом к лицу, а не в качестве отражения, чистой Формы Красоты в себе. Таким образом, любовь у Платона – результат очень сильного волнения чувств. Но при помощи интеллектуальной и моральной дисциплины она приходит к видению чистой Формы Прекрасного в себе. В этот момент любовное отношение влюбленного к любимцу не разрушается, а только сублимируется. Влюбленный по–прежнему любит возлюбленного, но для того, чтобы направлять его, чтобы возвысить его в свою очередь до созерцания Прекрасного, чтобы взрастить в нем высокие добродетели и прекрасные мысли. Так, став духовной, любовь к ученику добивается того, чего ей недоставало бы, если бы она оставалась плотской, – плодотворности. Но отношение, связывающее влюбленного с Прекрасным, совершенно отлично от того, какое его связывало с любимцем. Любящий не может занимать по отношению к Прекрасному позицию учителя, любящего своего юного ученика. Очевидно, на этом уровне любовь либо трансформируется, либо исчезает. Не есть ли она дочь «Нищеты» («Пир», 203 b)? He знак ли это некоторого изъяна? Любовь у Платона – только средство, только метод, каждая стадия которого необходима, но который становится ненужным, когда цель достигнута.

Психологическая сущность любви у Плотина совсем другая. Мы далеки от Афин IV века до Рождества Христова. Рим, особенно имперский Рим, «греческую любовь» не приемлет. Самому Плотину она противна.

«Однажды ритор Диофан прочел текст, восхваляющий Алкивиада в «Пире» Платона; он утверждал, что ради добродетели ученик должен удовлетворять любовные желания своего учителя. Плотин волновался; несколько раз он вставал, чтобы покинуть собрание; но он сдержался и, когда слушатели разошлись, приказал мне написать ответ. Диофан не захотел дать мне свою книгу; я восстановил его аргументы по памяти и перед собранием тех же слушателей прочел свой ответ. Плотин так был им доволен, что, пока я читал, все время повторял: «Так порази его, так, если подлинно светоч ты людям»"

(Жизнь Пл. 15, 6)

В школе Плотина взаимоотношения между учителем и учеником очень дружеские. Но нигде нет ни намека на двусмысленные чувства. Кроме того, Плотин не живет в исключительно мужском мире:

«Были также женщины, очень к нему привязанные: Гемина, в чьем доме он жил; ее дочь Гемина, которую звали, как и ее мать; Амфиклея, ставшая женой Аристона, сына Ямвлиха. Эти женщины очень интересовались философией»

(Жизнь Пл. 9, 1)4

Таким образом, психологический климат школы Плотина глубоко отличается от того, какой был в Академии Платона. Но констатации этого факта еще недостаточно, чтобы мы могли понять дистанцию, отделяющую Плотина от Платона. В плотиновском переживании ново то, что оно изначально мистическое. Платон описывал в поэтических и красноречивых терминах любовное волнение, которое любящий испытывает по отношению к любимцу. Начало любви было плотским. Затем, следуя стремлению души ввысь, любовь давала толчок интеллектуальной, почти научной деятельности. Следовательно, у Платона любовь не была по существу «мистическим порывом». [13]

Напротив, когда Плотин пользуется терминологией «Федра», то не для того, чтобы, подобно Платону, описывать человеческую любовь, – он сразу использует ее для описания мистического переживания. Человеческая любовь – больше уже не исходная точка, первая ступень восхождения. Она становится лишь степенью сравнения. Она лишь отражение подлинной любви, той, какую вдыхает в душу Благо, и при ее появлении исчезает:

«Душа любит Благо, потому что с самого начала оно побуждало ее к любви. И душа, спонтанно обладающая этой любовью, не ждет указания от красот земного мира. Поскольку душа полна любовью, даже не зная об этом, она всегда пребывает и поисках Блага. Желая подняться до Него, она пренебрегает земными красотами. Да, видя красоты чувственного мира, она ими пренебрегает, так как видит, что они заключены в тела, что они нечисты от пребывания на земле… И, видя, что красоты земного мира меркнут, она хорошо знает, что их блеск пришел к ним извне. Тогда душу влечет ввысь: там она может найти того, кого любит, и не успокаивается, пока не завладеет им, даже если придется заставить себя любить»

(VI 7, 31, 17)

Являясь даром Блага, любовь у Плотина – это изначально любовь к добру; ее присутствие в душе вытесняет все остальное. Душа полнится восторгом, она приходит в движение; но движение это – уже не восхождение до какого?то предела, где любовь закончится. У Плотина любовь всегда стремится идти все дальше. В своем бесконечном поиске она опередила бы Благо, если бы могла. И если она останавливается на уровне Блага, то не потому, что это крайний предел, а потому, что это абсолют. С самого начала любимое существо представляло собой Благо. И таким же оно будет при соединении с ним.

Плотин использует Платона, как христианские мистики будут использовать «Песнь Песней». «Пир», как и «Песнь», становится объектом аллегорической интерпретации: для описания мистического переживания употребляются те же слова, что и для описания плотской любви. Супруга из «Песни Песней» гораздо лучше дает представление о душе в понимании Плотина, чем Сократ из «Пира». Действительно, именно женские воплощения души ближе всего для Плотина: душа – это Психея, Афродита (VI 9, 9, 26–29), это дева, которую пылкий жених уводит из отчего дома (VI 9, 9, 35 и V 5, 12, 37).

Могут сказать, и справедливо, что не надо понимать буквально язык мистиков. У них тоже есть свои общие места, свои традиционные образы, одним словом, своя риторика. И духовный брак между душой и Богом как раз был одной из таких традиционных тем, по крайней мере со времен Филона. Сам Платон, который говорил о духовном плодородии, беременности и родах, мог дать повод к развитию этих метафор.

Но подлинное переживание сообщает языку тон, который не обманывает. И опыт всегда реализует себя в определенной позиции, в определенной внутренней перспективе. У Платона любовь имеет мужскую тональность: она беспокойна, стремится к обладанию, к действию, к плодотворности. Она тесно связана с обучением, с педагогикой, с созданием города. Напротив, любовь у Плотина, будучи прежде всего мистической, имеет женственную тональность. Если душа «ищет», «стремится», «бросается навстречу», то это как если бы супруга из «Песни Песней» искала возлюбленного, это напоминает влюбленных женщин Рильке, перед которыми открывается «бесконечный путь». Но в то же время она ждет, «как взор ждет солнечного восхода» (V 5, 8, 6), она ждет, чтобы проявилось Присутствие. В то время как любовь у Платона поднимается путем ряда интеллектуальных действий до созерцания Прекрасного, любовь у Плотина ожидает экстаза, прекращая всякую деятельность, приводя все силы души в состояние полного отдыха и забывая обо всем, чтобы быть полностью свободной для прихода Божества. Самое высокое состояние души – полная пассивность. И это состояние стремится к продолжению. У Платона любовь, достигнув Прекрасного, осуществляет свою плодотворность в многочисленных идеях и действиях, она порождает науку, воспитание, создание города. Любовь у Платона не приемлет возвращения к повседневной деятельности, лишь требования человеческой природы вынуждают ее опускания до земных интересов. Душа подобна деве, которая хочет остаться в Отчем доме (V 5, 12, 37). Она как влюбленная, которая может найти покой лишь с Возлюбленным. Она безразлична ко всему, что не есть единственно необходимое. Она даже не испытывает желания поведать другим об увиденном:

«Если ты соединился с Ним и достаточно с ним общался, расскажи другим, если можешь, что есть вышний союз. Или же, если считаешь общественную деятельность недостойной тебя, оставайся в горнем мире, если хочешь. Таково будет поведение того, кто много видел»

(VI 9, 7, 21)

Сам Плотин охотно говорит другим об этом союзе. Большая часть его сочинений – приглашение к мистическому переживанию. Но, описывая состояние пассивности, он призывает других реализовать в себе эту пассивность.