Россия меняет ориентиры

Россия меняет ориентиры

Декрет о мире содержал обращение Совета Народных Комиссаров к правительствам и народам мира немедленно закончить войну «миром без аннексий и контрибуций», на основе признания права наций на самоопределение, но было непонятно, как к этому отнесется Германия с союзниками и как вообще можно ввести мир односторонним декретом. Если Декрет о земле можно было понимать как призыв к реальным действиям – грабежу помещичьих имений и раздела земель, провозглашенных «Божьими», или же общенациональным достоянием, – то Декрет о мире оставался пропагандистским призывом. За настоящим документом скрывались не столько конкретные политические расчеты, сколько общие идеологические концепции.

Откровеннее всего стратегию социалистической революции Ленин изложил в брошюре «О карикатуре на марксизм и об “империалистическом экономизме”», которая была написана в начале октября 1916 г. и опубликована лишь после смерти Ленина, в 1924 г., в ленинградском журнале «Звезда». Брошюра имела полемический характер и была направлена против Юрия Пятакова (псевдоним П. Киевский), в 1920-х гг. видного «троцкиста»; очевидно, статья была напечатана по инициативе Зиновьева, тогда ленинградского руководителя и врага Троцкого. В конечном итоге Зиновьев не только стремился получить сиюминутный выигрыш, компрометируя Пятакова, но и как председатель Коминтерна полностью разделял приведенные там мнения Ленина о мировой пролетарской революции. Он и понятия не имел, как оказалось позже, об открытой его многолетним главарем «победе социализма в отдельно взятой стране».

Позже, во времена фракционной борьбы против Троцкого, сталинское руководство ВКП(б) полностью запутало дело вымышленной «ленинской теорией неравномерности развития капитализма», из которой якобы вытекала стратегия победы социализма в одной отдельно взятой России. Эта идея «подтверждалась» несколькими выдернутыми из контекста фразами Ленина об упомянутой неравномерности. Между тем, представления Ленина о ходе и приходе мировой социалистической революции достаточно ясно выражены в его многочисленных статьях и не имеют ничего общего со сконструированной идеологами сталинского ЦК «теорией».

Ленин отстаивал в брошюре политические позиции, известные как «право наций на самоопределение». Эти позиции включали защиту демократических свобод, в том числе права Ирландии, Польши, Украины, Финляндии, Индии и так далее на государственную независимость, поскольку эти демократические преобразования были необходимы для подготовки социалистической, пролетарской революции. Позиции Ленина в довоенной дискуссии с Розой Люксембург и другими левыми социалистами о «праве наций на самоопределение» хорошо известны, но в неопубликованной Лениным брошюре особенно впечатляют его общие рассуждения как раз по поводу «неравномерности» и победы социализма в отдельно взятых странах.

«Политической надстройкой над новой экономикой, над монополистическим капитализмом (империализм является монополистическим капитализмом) есть поворот от демократии к политической реакции. Свободной конкуренции отвечает демократия. Монополии отвечает политическая реакция. “Финансовый капитал стремится к господству, а не к свободе”, справедливо говорит Р. Гильфердинг в своем “Финансовом капитале”».[149] Но это касается только тех стран, где цикл капиталистического развития уже закончен и на повестке дня стоят не демократические, а социалистические преобразования. Там же, где речь идет о последующем развитии и утверждении капитализма свободной конкуренции с его политической надстройкой – национальными государствами, патриотизмом и демократией, – там необходимо поддерживать политическую свободу во всех проявлениях. Такова в целом ленинская концепция. Поэтому Ленин, в частности, часто и вполне искренне выступал и за независимость Украины – также и в 1917 г., вплоть до Октябрьского переворота.

Ленин был убежден, что «империализм» является концом свободной конкуренции и, следовательно, демократии. Раз есть тресты, значит, есть свободная конкуренция, а потому и нет демократии – такова железная логика вождя мирового пролетариата.

А как же с социалистической революцией? Здесь Ленин полностью разделяет взгляды «классиков марксизма». «Социальный переворот не может быть объединенным действием пролетариев всех стран по той простой причине, что большинство стран и большинство населения земли до сих пор еще стоят даже не на капиталистической или только в начале капиталистической степени развития… Для социализма созрели лишь передовые страны Запада и Северной Америки, и в письме Энгельса к Каутскому… П. Киевский может прочитать конкретную иллюстрацию той… «мысли», что мечтать об «объединенных действиях пролетариев всех стран» значит откладывать социализм до греческих календ, то есть до «никогда». Социализм осуществят объединенными усилиями пролетарии не всех, а меньшинства стран, которые дошли до степени развития передового капитализма… В этих передовых странах (Англии, Франции, Германии и др.) национальный вопрос давно разрешен, национальная общность давно изжила себя, «общенациональных задач» объективно нет. Именно поэтому в этих странах можно теперь же «взорвать» национальную общность, установить общность классовую».[150] Далее Ленин говорит (ссылаясь на Энгельса) даже о возможности войны национально-революционной Индии против социалистически революционной Англии, именно в этом видя «неравномерность». «Если они (неразвитые и подавленные нации. – М. П.) пользуются даже таким, в сравнении с социальной революцией совсем маленьким, кризисом империалистической буржуазии, как война 1915–1916 гг., для восстаний (колонии, Ирландия), то нет сомнения, что тем более большим кризисом гражданской войны в передовых странах они воспользуются для восстаний».[151]

Ленин, как и все социал-демократы того времени, считал, что социалистическая революция победит сначала в цивилизованных странах Запада, может, и в США.

Вот и вся тайна «закона неравномерности развития капитализма». Ни о какой победе социализма в отсталых странах типа России здесь нет и речи.

В ходу у социалистов была также и формула «россиянин начнет, немец закончит». Все это ужасно напоминает рассуждение Энгельса о близости победы социалистов в Германии, в частности в случае войны. Энгельс, стоит напомнить, считал, что для социал-демократов наилучшим способом осуществить социалистическую революцию будет взятие власти для победного завершения войны против России и ее союзников. Так, как это импульсивно делала Парижская коммуна. Поздней осенью 1916 г., за несколько месяцев до Февральской революции, никаких других прогнозов и проектов относительно социалистического переворота у Ленина не было. Самым вероятным кандидатом на социалистическую революцию оставались Германия и Австрия, самыми реакционными странами – страны Антанты. А вообще, левые социал-демократы большевистского типа должны были бороться за поражение собственных стран аж до тех пор, пока не возьмут власть.

И вот пришел семнадцатый год, а с ним развал российской армии и государственности, – и стратегия Ленина круто изменилась. Суть этих изменений Ленин просуммировал позже, за год до смерти, в заметках по поводу записок Н. Суханова (Гиммера), русского левого меньшевика. Заметки под названием «О нашей революции» были напечатаны в мае 1923 г. и принадлежат к последним документам, которые продиктовал смертельно больной вождь.

Грубо ругая «пугливых реформистов», которые «боятся отступить от буржуазии», заявляя публично, что «тех, кто думает так, своевременно было бы объявить просто дураками»,[152] Ленин постоянно полемизирует с бывшими коллегами по Интернационалу: «Для создания социализма, говорите вы, – требуется цивилизованность. Ну а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а затем уже начать движение к социализму?.. Помнится, Наполеон писал: “On s’engage et puis… on voit”. В свободном русском переводе это значит: «Сначала нужно ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Вот мы и ввязались сначала в октябре 1917 г. в серьезный бой, а там уже увидели такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, конечно, детали), как Брестский мир, или НЭП и тому подобное. И в настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу… Нашим европейским мещанам и не снится, что последующие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо больших по разнообразию социальных условий странах Востока будут подносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».[153]

Несомненно, что и в 1916 г., и позже Ленин считал неслыханно кровавую планетарную Великую войну «совсем маленьким кризисом мировой буржуазии» по сравнению с ожидаемой грандиозной общечеловеческой катастрофой – «революционным переходом человечества к социализму». Лозунги демократии и национального освобождения целиком и полностью принадлежали к эпохе, которая предшествовала этой апокалиптической катастрофе, и в период «мировой пролетарской революции» могли быть использованы лишь для привлечения «стран Востока» и им подобных союзников к борьбе против Запада.

Союзником, подобным «странам Востока», «европейской колонией Антанты» в представлении Ленина стала также и побежденная Германия.

Российские большевики возлагали надежды в первую очередь на революцию в Германии. Революционные события в России, безусловно, оказали влияние на Германию, как и на всю Европу.

Правительство послереволюционной Германии имело название «Совет Народных Уполномоченных» – почти «Совет Народных Комиссаров»; это правительство в составе трех представителей социал-демократов «большинства» и трех социал-демократов «независимых» было утверждено в цирке Буша общим собранием Советов рабочих и солдат Берлина. В рабочих городах, на флоте и в армии были образованы Советы депутатов, органы «прямой демократии», подобные российским Советам. В декабре 1918 г. собрался Всегерманский съезд Советов, – но, к большому разочарованию российских большевиков, огромным большинством голосов съезд отказался признать Советы основой будущей конституции.

По российскому сценарию в канун выборов в Учредительное собрание Германии, 5–12 января 1919 г., группой ультралевых была сделана попытка коммунистического переворота – 6 января Карл Либкнехт подписал документ об отстранении правительства Эберта – Шейдемана и передаче власти Революционному комитету. Но путч «спартаковцев» был легко задушен, и 19 января состоялись выборы в Учредительное собрание. Участие в них приняло 35 млн человек – 83 % всех избирателей. Социал-демократическая партия Эберта – Шейдемана получила 38 % голосов, левая Независимая СДПГ Гаазе – Каутского – 8 %; «спартаковцы» (коммунисты) не имели шансов пройти 5 %-ный барьер и бойкотировали выборы.

Правые партии набрали приблизительно 16,6 млн голосов,[154] то есть 47,5 % – больше, чем обе социал-демократических партии вместе.

Эти данные вынуждают задуматься, особенно при сравнении с результатами выборов в российское Учредительное собрание.

В России подавляющее большинство населения голосовало за народническую партию социалистов-революционеров, не очень разбирая, о каких эсерах идет речь – прокоммунистических левых или антикоммунистических правых. Можно сказать, что это был протестный электорат, но с четко выработанными установками на национализацию земли с последующим «справедливым» уравнительным переделом в пользование, то есть электорат в основном крестьянский и бедный. Надежды большевиков (которые получили меньше, чем рассчитывали, – не треть, а четверть голосов, преимущественно в промышленных районах вокруг Москвы и в Петрограде) были на то, что именно большевистское правительство провозгласило подготовленный эсерами Декрет о земле и потому будет поддержано крестьянами. Правые и центристские партии получили жалкое меньшинство голосов. Социал-демократы-«меньшевики» потерпели полную катастрофу.

В Германии правые и право-центристские партии получили почти половину голосов, немногим больше, чем левый центр. Они полностью могли бы претендовать на участие в правительстве или и на власть. Но правые не хотели власти. С момента, когда армия начала разваливаться, генералы и консервативные политики категорически отказывались возглавлять властные структуры – они знали, что массовой поддержки в армии и народе не будут иметь, и ответственность за унизительный мир хотели перевести на плечи новой, левой и демократической, власти.

Но дело не только в правых. Немецкие социал-демократы большинства, – так сказать, немецкие «меньшевики», те же, кто голосовал за военные кредиты, – сохранили и усилили свое влияние на рабочий класс и те прослойки населения, которые теперь принято называть «средним классом».

Левые социал-демократы, к которым принадлежала и группа марксистских интеллектуалов во главе с Каутским, где-то через год оправились от моральной катастрофы, которую принесла социал-демократии массовая поддержка населением войны и решения партийного руководства. Каутский, Гаазе, Ледебур и их группа заняли последовательно пацифистскую позицию и вошли в Циммервальдское, потом в Кинтальское интернациональные объединения. В отличие от Ленина, Каутский и его сторонники защищали идею немедленного мира, а не иррациональный лозунг поражения собственных государств. После революции «независимые» социал-демократы готовы были сохранить Советы, но только как один из элементов парламентского конституционного строя. О диктатуре, которая не опирается на закон, для «независимых» не могло быть и речи. В СДПГ их поддержала треть организаций; в 1917 г. эти организации были исключены из партии и образовали независимую СДПГ. Однако, как видим, в массах влияние партии Гаазе – Каутского оказалось намного слабее.

Немецкие рабочие и средний класс не мыслили себя в государстве «прямой демократии», они были сторонниками законности, порядка и парламентской демократии нормального европейского типа. А наиболее интересно то, что и левые центристы, и даже ультралевые, не считая крайних радикалов, не представляли себе политическую будущность Германии без Учредительного собрания и общего избирательного права.

Что же касается ультралевых, то такие признанные вожди, как Роза Люксембург и неистовый Карл Либкнехт, даже революционный переворот в канун выборов рассматривали как средство сведения к минимуму давления буржуазно-юнкерских и генеральских кругов, чтобы передать власть демократически избранному Учредительному собранию. Роза Люксембург, которая много лет находилась на крайнем левом фланге международной социал-демократии, не признавала право наций на «буржуазное» самоопределение, – благородная революционерка Роза Люксембург никогда не поддерживала Ленина в его централизаторских партийных тенденциях, была стойкой «меньшевичкой» в организационных вопросах и искренне и наивно верила, что разгон большевиками Учредительного собрания и отказ от общего избирательного права – «ошибка» Ленина и Троцкого.[155] Сидя в тюрьме после неудачной попытки январского красного переворота, Роза Люксембург писала не предназначенный для публикации труд «Рукописи о русской революции». В ней, в частности, говорилось: «Основная ошибка теории Ленина – Троцкого заключается именно в том, что они, как и Каутский, противопоставляют диктатуру демократии… Последний решает для себя вопрос, естественно, в интересах демократии, а именно буржуазной демократии, потому что именно ее он противопоставляет как альтернативу социалистической революции. Ленин – Троцкий, напротив, разрешают вопрос в пользу диктатуры в противовес демократии и тем самым диктатуры горсточки людей, то есть буржуазной диктатуры. Таковы два противоположных полюса, равноудаленных от истинной социалистической политики».[156]

Роза Люксембург

Произошло почти так, как предсказывал старый Энгельс: консервативно-националистическое правительство Германии потерпело поражение, кайзеровская корона покатилась, в Германской республике к власти пришло – без кровопролитной революции – правительство социал-демократов. Но не для того, чтобы продлить и выиграть войну. И не для того, чтобы брататься с социалистами и революционерами Франции и России: в России власть взяло такое течение социалистов, с которым немецкие социал-демократы не хотели иметь ничего общего. Социал-демократы вместе с либералами взяли на себя ответственность за поражение, чтобы выйти из войны и построить в Германии демократию.

Летом 1919 г. деятельность Учредительного собрания завершилась в Веймаре принятием одной из самых демократических межвоенных конституций. Подписание Версальского мира и принятие Веймарской конституции летом в 1919 г. начинали в Германии эпоху нормального развития. Российские большевики еще лелеяли надежды на немецкую пролетарскую революцию, но для самой Германии это уже не имело никакого значения.

В ноябре 1918 г. начались совещания союзников в Лондоне, а 18 января 1919 г. открылась Парижская мирная конференция. Результатом ее были мирные договоры, подписанные на протяжении 1919–1920 гг. 28 июня 1919 г. в Версале заключен мирный договор с Германией, 27 ноября в Нейи – с Болгарией, 4 июня 1920 г. в Трианоне – с Венгрией и 10 августа 1920 г. в Севри – с Турцией. Парижская мирная конференция была продолжена в 1921–1922 гг. Вашингтонскою, и обе они заложили основы послевоенного мира («Версальско-Вашингтонская система»).

Характерно, что правительство Ленина не признало Версальский договор и оценило его крайне негативно. В частности, такая оценка была дана в докладе Ленина на II Конгрессе Коминтерна, который состоялся в Москве 19 июля – 7 августа 1920 г. «Война путем Версальского мирного договора показала им (народам. – М. П.) такие условия, – говорил Ленин, – что передовые народы очутились на положении колониальной зависимости, бедности, голода, разорения и бесправия, потому что они на многие поколения связаны и поставлены в такие условия, в которых ни один цивилизованный народ не жил».

Это был неприкрытый призыв к свержению «Версальского ига» с помощью «пролетарской революции». Апеллируя теперь к национальным чувствам немцев, якобы превращенных системой Версаля в европейских негров, российские коммунисты стремились вернуться к ситуации конца войны и привести к власти в Германии коммунистическое «правительство национального спасения» по сценарию Энгельса. В годы Гражданской войны в России ленинское руководство всегда имело в виду возможность прорваться с пылающим революционным факелом в Германию и на Балканы.

Уподобление послевоенной Германии колониям наводит на мысль, что большевики ожидали от Германии того же, что демонстрировала Турция.

Правительство султана подписало Севрский мир, согласно которому от Турции отходили арабские территории к новообразованным государствам – Ираку, Сирии и Ливану; на востоке значительная часть земель от озера Ван к Трапезунду, в том числе с преимущественно турецким населением, – в независимую Армению; большая территория вокруг Смирны со смешанным греко-турецким населением – в Грецию; что-то выделялось для итальянской колонизации, а проливы оказывались под международным контролем. Настоящий договор никогда не вступил в силу, потому что фактически в это время Турция успешно продолжала войну против Антанты.

В последний раз попытка революционного свержения законного немецкого правительства была повторена ленинским руководством в 1923 г.; согласно опубликованным в настоящее время документам, Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение о начале восстания в Германии 9 ноября (символично – словно бы на второй день после Великого Октября и словно бы переписывая историю, которая пошла «не тем путем» после 9 ноября 1918 г.). Символическим оказалось другое – в тот день начался «пивной путч» Гитлера в Мюнхене.

В феврале – апреле 1919 г. Верховный суд судил руководителей младотурков (Талаат, Энвер и Джемаль убежали из страны). Новый визирь, зять султана, албанский феодал Ферид-паша выполнял все условия перемирия, а затем и мира, но именно по его разрешению 30 апреля 1919 г. в Эрзерум на должность начальника III армейской инспекции, а фактически для организации сил сопротивления Антанте отправился бывший командующий Сирийским фронтом Кемаль-паша. В Турции действовали около 25 тыс. партизан, среди которых были и «исламские социалисты» (крестьянская армия «Ешиль Орду»). Кемаль-паша, блондин с холодными светло-голубыми глазами, для друзей – Серый волк, человек решительный, умный и жестокий, преобразовал антиевропейскую стихию в дисциплинированное движение турецкого национального сопротивления. Сопротивление Антанте был также сопротивлением султанскому правительству. В январе 1920 г. в Стамбуле собрался парламент (меджлис) и под носом у союзников принял «Национальный обет», отбросив попытки «расчленения отчизны». Союзники разогнали меджлис и вернули Ферид-пашу, но непокорная часть меджлиса собралась в Анатолии, где 23 апреля 1920 г. конституировалась как Великое Национальное собрание и вручила власть Кемалю.

Между тем Грецию постигло национальное несчастье. В своих мемуарах Ллойд-Джордж рассказывает о нем очень романтично: молодой король Александр играл в саду со своей обезьянкой, она укусила короля, начался сепсис, Александр умер, и на престол вернулся прежний король Константин, пронемецкий консерватор и полное ничтожество. Все это правда, но дело не только в обезьянке – летом либеральный национальный лидер Венизелос полностью проиграл выборы, и возвращение реакционного короля послужило антивоенным симптомом, который удивительным образом соотносился с правым поворотом в политическом сознании масс.

Король поневоле сделал все для поражения Греции. Поскольку генералитет и высшее офицерство подбирались Венизелосом, Константин замещал их кем придется; так, командующим армией стал психически больной генерал Хадженестис. Кемаль-паша полностью разгромил парализованную греческую армию, и в конечном итоге союзники были вынуждены признать его правительство и отказаться от Севрского мирного договора.

Ленин возлагал большие надежды на сопротивление турков Антанте. Характерно, что бывшие младотурецкие лидеры Энвер-паша и Джемаль-паша, кровавые убийцы, дело которых Верховный суд Турции весной 1919 г. передал в военный суд, в 1920-м появились в Москве. Оттуда Джемаль поехал в Афганистан как советник эмира Амануллы-хана, а Энвер отправился в Баку на съезд народов Востока, потом – в советскую Бухару. Там он сначала был командующим красными войсками, а затем сбежал к повстанцам-басмачам и провозгласил себя главнокомандующим войсками ислама как зять халифа – наместника пророка. В августе 1922 г. Энвер погиб в бою около афганской границы. Джемаль вернулся из Афганистана в советскую Грузию и в том же 1922 г. был убит на одной из улиц Тбилиси армянским мстителем. Годом раньше в Берлине армянский студент Согомон Тейлирьян убил Талаат-пашу.

Невзирая на колоссальные внутренние трудности, на голод в стране, правительство Советской России не жалело оружия и денег для помощи туркам. Из Туапсе в Трабзон шли транспорты с оружием. Летом 1920 г. Орджоникидзе получил из России для отправления Кемалю 6 тыс. винтовок, 5 млн патронов, 17 600 снарядов. А в сентяб ре 1920 г. уполномоченному Кемаля в Эрзеруме большевики передали два центнера золота в слитках. За российское золото Кемаль покупал оружие у итальянцев.

В то же время Ленин пытался усилить коммунистический фланг «турецкой революции» в расчете на «перерастание» ее из революционно «демократического» этапа в «пролетарский». Кемаль вел переговоры с руководителем турецких коммунистов Мустафой Субхи, романтиком, бывшим студентом Сорбонны, предлагая ему отправиться из России в Турцию и принять участие в борьбе против Антанты. Субхи хотел вернуться с полком азербайджанских добровольцев, но с Турцией граничит не Азербайджан, а Армения. Наконец в январе 1921 г. председатель компартии Турции Субхи, генеральный секретарь компартии Этхем Неджет и 13 членов ЦК отправились в Турцию. Командующий войсками округа Кязим Карабекир имел директиву Кемаля – не допустить Субхи к Анкаре и действовать «в соответствии с обстоятельствами». Субхи и его товарищей схватили, заковали в кандалы, беспощадно избили, вывезли на моторной лодке в море, а там подъехали убийцы на другой моторной лодке, перекололи коммунистов штыками и сбросили в море. Обезображенные тела прибило волнами к берегу. В советской прессе писали, что их убила «толпа, подкупленная купцами». Но ленинская помощь Кемалю продолжалась.

Отметим парадоксальный факт. Россия Ленина – Троцкого на новых социально-политических принципах реализовала тот поворот к Центральным государствам, к которому склонялся император Николай II. Россия Брестского мира стала нейтральным и неявным союзником Германии. После Октябрьского переворота главным внешним врагом красной России стал либерально-демократический Запад – Англия, Франция и Соединенные Штаты. Советское правительство ищет контакты с теми силами в Германии и Турции, которые готовы продолжать войну с Антантой. Поэтому оно демонстративно не признает «Версальскую систему», не признает и Лигу Наций, и решения Вашингтонской конференции, которые прекратили гонку морских вооружений.

Геополитические расчеты Коминтерна исходят, конечно, из других соображений и выражают иную систему ценностей, чем имперская политика старой России. Но в своих общих итогах они обнаруживают определенное сходство.

Здесь можно было бы вспомнить о давних симпатиях немецкого Генерального штаба к Ленину и большевикам, подкрепленных финансовыми вливаниями, которые сегодня уже не составляют секрета. Тогда, в годы войны и после победы большевиков, это была глубокая тайна, и даже Троцкий, нужно думать, с искренним гневом опровергал слухи о немецкой помощи Ленину. Идея финансовой поддержки Ленина была подсказана немецкому Генеральному штабу давним приятелем и единомышленником Троцкого Парвусом (Гельфандом), который и осуществлял передачу денег большевикам сложным путем через своего дальнего родственника, большевистского финансиста Ганецкого (Фюрстенберга).

Правительство Керенского знало об этих контактах, но не имело в своем распоряжении серьезных доказательств. Сегодня архивы открывают эту едва ли не самую неприглядную тайну партии Ленина.

Однако сама по себе история с тайной поддержкой большевиков немецкими милитаристами говорит только о том, что Ленин был способен заключить соглашение во имя революции с кем угодно, хоть с самим дьяволом. Конечно, большевики не были немецкими шпионами. Ленин считал, что он использует немецких генералов, а немецкие генералы считали, что они используют Ленина.

Во всяком случае и Брестский мир, и система Рапалло с последующим тайным сотрудничеством РСФСР с немецкими милитаристами – настолько тайным, что о нем не должны были знать даже социал-демократические руководители немецкого правительства, а когда они что-то разнюхали, то подняли огромный скандал, – и явные и тайные военно-политические отношения большевиков с турецкими националистами, и открытая враждебность к «Версальско-Вашингтонской системе» свидетельствуют о попытках создать «ось» Москва – Берлин – Анкара, открытую для всех врагов Антанты, в будущем, возможно, дополненную Пекином и Дели. И по крайней мере, в этом отношении политика большевиков обнаруживает удивительную общность с супервеликодержавными глобалистскими тенденциями, которые находили проявление в политике их крайнего антипода – последнего императора России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.