22 июня 1941 года – упреждающий удар?

22 июня 1941 года – упреждающий удар?

Проблема возможной агрессии СССР против Германии и нападения Германии на СССР как оборонительного мероприятия или упреждающего удара возникла в литературе после публикаций В. Суворова-Резуна. Невзирая не отсутствие каких-то убедительных документов, предположение о том, что Сталин собирался напасть на Германию через несколько месяцев или недель после 22 июня, сразу получило чрезвычайное распространение. При этом сохраняется отношение к договору Сталина с Гитлером 1939 г. как заговору двух тоталитарных режимов, и возможное нападение Красной армии на Германию просто усиливает негативное отношение к коммунистической диктатуре, которая готовилась поработить Европу, а оказалась, ко всему еще, и предательской и вероломной.

Пикантность проблемы заключается в том, что решение ее в духе Суворова совпадало бы с утверждением Гитлера об оборонительном характере войны против России, якобы вызванной интересами защиты Европы от большевизма. Таким образом, неявно принимается тезис об охранительной роли нацистской Германии в отношении европейской цивилизации или, по крайней мере, о равноценности обеих угроз – нацистской и коммунистической. Но если в изложении нацистов тезис о защите вермахтом европейской цивилизации от большевиков не получил поддержки, то в новом варианте утверждение об опережении большевистской агрессии якобы не имеет тех же неприятных коннотаций.

Здесь есть проблема собственно для историков – проблема поиска и анализа соответствующих документов. Возможно, проблема эта неразрешима, потому что о советских планах войны можно сказать то, что сказал генерал Гот о планах немецкой стороны: «Как это почти всегда бывает (насколько мы могли установить), план войны не был зафиксирован в письменном виде. Он обсуждался у Гитлера при участии высших военных руководителей».[530] Планы складываются генеральными штабами на случай конфликта, но принятие решения о введении их в действие имеет политический характер, и в таких режимах, как у Гитлера и Сталина, оно могло быть тайным и личным.

Однако споры вокруг темы «нападение или опережающий удар» имеют и принципиальный, правовой и морально-политический характер, с точки зрения которого исторические детали несущественны.

Рассмотрим две разные стороны дела: (1) какой исторический смысл имело вступление СССР в войну независимо от того, кто был инициатором советско-немецкого вооруженного конфликта, и (2) был ли удар вермахта 22 июня опережающим, а поворот в мировой войне – следствием выбора Сталиным курса на вторжение в Европу.

Что касается первого вопроса, то ответ на него достаточно прост. Очевидно, что демократия – несущественно, консервативной или либеральной ориентации – первую стадию войны с нацизмом на континенте Европы летом 1940 г. проиграла, и у нее не было другого выбора, кроме ставки на российско-немецкий конфликт. Соединенные Штаты были далеко, Рузвельта связывал закон о нейтралитете 1936 г.; кто знает, как бы развивались события, если бы не нападение Японии на Пёрл-Харбор. Нейтралитет России не мог быть длительным. Вступление СССР в войну на стороне Германии было бы трагедией для Европы как цивилизации. Участие СССР в войне на стороне демократических государств таило в себе определенные опасности – сравнительно легкая и решительная победа Красной армии над вермахтом могла привести к торжеству коммунистического режима во всей Европе. Это представляло бы определенный риск, но это не был бы конец. В итоге именно при таких условиях война закончилась победой демократии.

Целесообразна аналогия с Первой мировой войной. Опять Россия оказалась необходимым компонентом либерально-демократического союза против возглавляемого Германией блока государств. Опять Россия стояла перед выбором – только теперь, казалось, путь Бьерке, путь антианглийского союза с Германией открывал более определенные и заманчивые перспективы. Германия уже увязла в войне с Англией, а Россия оставалась нейтральной и имела развязанные руки. Геополитические интересы России как великого государства – а других интересов после термидора 1928–1938 гг. Сталин уже не имел – открывали перед ним две, казалось бы, равноценные альтернативы. Если Николай II неохотно шел на военный союз с демократиями, то Сталин еще охотнее избежал бы этого союза, чтобы диктовать свою волю всем участникам конфликта.

Как реализовались указанные возможности?

Инициатива в 1939–1941 гг. принадлежала Гитлеру. В августе он избрал тайный союз со Сталиным, разделив с ним Восточную Европу на сферы влияния, отдав России Финляндию и страны Балтии, договорившись о разделе Польши и общем преследовании польского сопротивления. Это был политический, военный и экономический союз двух тоталитарных государств, сопровождаемого отказом Сталина от идеологии антифашизма. Нейтралитет России позволил Гитлеру пойти на риск мировой войны.

Подписание пакта с Гитлером поставило СССР в положение агрессора и союзника инициаторов европейской войны, что создало опасную для него ситуацию, крайне выгодную правым антикоммунистическим силам. В результате резкий поворот вправо осуществляют те политические силы Франции, которые еще недавно были склонны к союзу с СССР против Гитлера. Когда начались военные действия в Польше, ни Англия, ни Франция не помышляли об активном военном вмешательстве в конфликт, хотя в это время на западном фронте не было ни одного немецкого танка. Зря поляки добивались от Франции хотя бы авиационной активности; даже войсковым снаряжением и боеприпасами союзники Польши не помогли, хотя и обещали. В середине сентября 1939 г. генерал Гамелен записывал в дневнике, что Франция сможет помочь Польше только в 1940 г., а наступать на широком фронте – только в 1942 г. Что Польша падет после двух недель отчаянной обороны, об этом никто не думал.

Зато зимой 1939/40 г. союзники едва не вмешались в военные действия на стороне Финляндии. Серьезно обсуждались планы захвата Петсамо и потом – Мурманска и бомбардировок Баку и Батуми.

Нет сомнения в том, что правые политики англо-французской коалиции рассматривали «La dr?le de guerre» («странную войну») как демонстрацию, которая имела целью заставить Гитлера «одуматься» и повернуть оружие против общего европейского врага – коммунизма. Во всяком случае, война демократий против нацистско-коммунистического блока представлялась, с политической точки зрения, приемлемее, чем союз демократий с коммунистами. Конец иллюзиям положил май – июнь 1940 г., когда в результате молниеносной кампании немецкие войска вдребезги разгромили французскую армию и Франция капитулировала.

Гитлер на фронте

Какой же была в это время позиция СССР? Все это время Россия была занята реализацией августовского пакта – овладением Западной Украиной и Беларусью, сначала оккупацией, а затем (летом 1940 г.) полным захватом государств Балтии, неудачной войной в Финляндии, походом на Буковину, а также реорганизацией армии в соответствии с теми выводами из опыта военных действий, которые руководство способно было сделать. Кроме общеизвестных акций, красноречива история тайного сотрудничества СССР и нацистской Германии в морских операциях. Сталин в ноябре 1939 г. передал немцам территорию к западу от Мурманска (в бухте Западная Лица), где была построена база “Nord”. С этой базы немцы организовали захват норвежского порта Тронхейм. После оккупации Норвегии база была перенесена к востоку от Мурманска. Отсюда через Северный морской путь в Тихий океан отправлен был немецкий военный транспорт, который потопил за 17 месяцев 9 судов и захватил голландское судно с грузом каучука и олова. Транспорт провели ледоколы «Ленин», «Сталин» и «Каганович».

В то же время Генеральный штаб РККА разрабатывает варианты планов на случай войны против Германии. Первый вариант начат уже 28 сентября, активная работа над ним пошла после финской войны, во второй половине марта 1940 г. Работали над планом заместитель начальника Оперативного управления Генштаба генерал-майор А. М. Василевский и работник управления генерал-майор А. Ф. Анисов. 18 сентября подготовлен новый вариант, 5 октября его доложили Сталину и Молотову, утвержден он с поправками 14 октября. Осенью 1940-го и зимой 1941 г. проводились оперативно-стратегические игры, на которых отрабатывались разные варианты плана войны – «южный» и «северный». Новый начальник Генштаба Г. К. Жуков доводит эту работу до конца, в марте готов новый вариант, 10 апреля 1941 г. подготовлена директива на разработку плана оперативного развертывания войск пограничных округов. А затем – уже в мае – сделаны принципиально новые шаги, которые и стали поводом для выводов о подготовке советского вторжения в Европу.

Таким образом, сталинское руководство отнеслось к перспективе «советско-немецкой дружбы» достаточно трезво и учитывало возможность войны с Германией, хотя о конкретных политических решениях на протяжении 1939–1940 гг. речи и не было.

И. Сталин и министр иностранных дел Германии фон Риббентроп

Между тем, планы Германии менялись.

Еще в конце весенней кампании в 1940 г. Гитлер советовался со своим официальным преемником Герингом, не повернуть ли ему на восток, против России. Геринг не советовал начинать войну с Россией до разгрома Англии.

В этот период одновременно готовился план войны с Россией и осуществлялись мероприятия по плану «Морской лев», от которого немцы отказались только после сентября, констатировав, что воздушную битву с Англией пока еще Германия выиграть не в состоянии. В сентябре проект плана войны с СССР был передан уже в штаб Верховного командования вооруженных сил (Oberkomando der Wehrmacht – OKW, далее ОКВ) начались учения, перегруппировка войск; 5 декабря генерал Гальдер доложил результаты предыдущей работы, а 18 декабря директива № 21 («План Барбаросса») была подписана. В «Плане Барбаросса» ясно было сказано, что его реализация должна предшествовать окончанию войны против Англии. Это уже было и политическим выбором. Теперь от Гитлера зависело определение точной даты и прямая команда на открытие военных действий. 16 июля 1940 г. была подписана директива «Seel?we» («Морской лев»), которая предусматривала высадку десанта в Англии. 19 июля Гитлер предложил Англии мир без каких-либо условий, 22 июля Англия отказалась. В то же время в июне или июле 1940 г. отдел зарубежных армий Востока занялся подготовкой плана войны против СССР. Вторым человеком, с которым советовался Гитлер относительно войны с СССР, был начальник штаба Верховного командования вооруженных сил Вильгельм Кейтель, тогда уже генерал-фельдмаршал. Кейтель был посредственным генералом, но, будучи сторонником нацистов и в то же время – членом военной элиты (еще и свояком бывшего министра Бломберга), устраивал и наци, и генералитет, как посредник между ними. Он не выразил энтузиазма и посоветовал Гитлеру еще подумать и, по крайней мере, начинать войну не осенью, а не ранее весны 1941 года.

Воздушный ас Герман Геринг

В конце июля Гитлер поручил заняться планом войны начальнику штаба одной из армий генерал-майору Э. Марксу, которому он почему-то очень доверял. О вынашиваемых Гитлером планах командующий сухопутными силами (Oberkomando des Heeres – OKH, далее ОКХ) фон Браухич узнал в июле. Он был третьим человеком, с которым Гитлер по этому поводу советовался. 30 июля Гитлер и Браухич договорились о том, что сначала нужно довести до конца войну с Англией, а затем идти на Россию (перспективы этой войны Браухич оценивал достаточно оптимистично).

31 июля Гитлер на совещании наметил начало операции «Морской лев» на 15 сентября, и при этом сформулировал также и такой вариант: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые придают Англии волю к сопротивлению… Надежда Англии – Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также откажется от Англии, поскольку разгром России будет означать невероятное усиление Японии в Восточной Азии… Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия. Вывод: в соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 г.».[531] Все зависело от того, закончится ли победой воздушная война против Англии, начатая в августе.

Мотивы агрессии не имели никакой идеологической почвы.

Долгое время немецкие и советские руководители обсуждали предложение Гитлера о вступлении СССР в пакт фашистских государств. 25 октября 1940 г. Молотов и его заместитель Деканозов приняли немецкого посла Шуленбурга и сообщили ему, что СССР готов вступить в пакт трех держав, если: 1) Германия выведет свои войска из Финляндии; 2) будет подписан пакт СССР – Болгария; 3) район «южнее от Батуми и Баку в общем направлении к Персидскому заливу» будет признан советским; 4) Япония откажется от прав на угольную и нефтяную концессии на северном Сахалине. Кроме того, Сталин просил согласия Гитлера на советские базы на Босфоре и Дарданеллах. Это приблизительно очерчивает сталинские планы территориальных приобретений: контроль над Ближним Востоком через базы на проливах и присоединение к СССР прежней Турецкой Армении и Иранского Азербайджана, выход к Персидскому заливу, проникновение на Балканы через Болгарию и, конечно, Югославию. Советские властные органы поддерживали отношения, между прочим, с той же организацией «Црна рука» (через Симича). Присоединение Балтии и Финляндии не было конечным пунктом – есть свидетельство о планах овладения Швецией и превращения Балтики во внутреннее море СССР.

В оккупированной Варшаве. Гитлер и главнокомандующий сухопутными войсками вермахта фон Браухич

После получения предложений Сталина Гитлер сказал: «Сталин хитер и коварен. Он требует все больше и больше. Он – хладнокровный шантажист. Немецкая победа непереносима для России. Значит, она должна быть поставлена на колени как можно быстрее».[532]

Таким образом, Германия оказалась летом 1940 г. в ситуации, аналогичной 1914–1915 гг., с той существенной разницей, что Франция была разгромлена и на Западе оставалась одна Англия. Так же, как и тридцать пять лет тому назад, Германия должна была решить «русскую проблему», потому что иначе не могла выйти из войны победительницей.

Торжественное прибытие Гитлера в Варшаву

Что касается развязывания советско-немецкой войны, не может быть никаких сомнений, что инициатива принадлежала немецкой стороне и лично Гитлеру и что при этом он абсолютно не руководствовался никакими опасениями относительно возможной агрессии СССР. Разгром СССР был нужен как предпосылка разгрома Англии. Как и в 1914 г., Германия и в 1939-м, и в 1941 г. была ответственной за развязывание вооруженного конфликта и полностью несет за это моральную и политическую ответственность.

На стратегические выборы обеих сторон влияли оценки сил противника.

В действиях сторон есть одно загадочное обстоятельство: грандиозное приуменьшение возможностей советских вооруженных сил немецкой стороной и почти такое же преувеличение возможностей вермахта – советской стороной. При этом преувеличение сил Германии не мешало Сталину делать выводы о том, что Германия еще не готова воевать против СССР.

Вот как оценивала численность Красной армии немецкая разведка. Общую численность стрелковых дивизий на 11 июня немцы оценили в 175, тогда как их было 198; при этом количество дивизий на западе они даже переоценили (150 вместо реальных 113-ти). Зато немцы считали, что у Красной армии совсем нет моторизированных дивизий, когда их в действительности было 31 (в т. ч. на западе – 22), а число танковых дивизий оценили в 7, тогда как их насчитывалось 61 (44 на западе). Немцы считали, что у нас есть только танковые бригады (общим числом 43).[533]

Еще более удивительна аберрация разведки Генштаба РККА. По его оценкам, на 1 июня 1941 г. у вермахта на границе из СССР было 94 пехотных дивизии (в действительности 79), танковых – 14 (в действительности 3), моторизированных – 13 (в действительности одна).[534]

В реальном соотношении сил в боевой технике преимущество СССР поразительно: в Красной армии насчитывались 24 тыс. танков, в т. ч. на западе страны – 13 718 танков. Одних только танков Т-34 насчитывалось 892. В это время в распоряжении вермахта было всего 5008 танков! Соотношение сил в авиации не менее поразительно: 17 846 советских самолетов против 5259 немецких! Даже завышенные оценки Разведупра (11–12 тыс. немецких танков и 20 700 самолетов) давали общее преимущество РККА или по крайней мере небольшое отставание Красной армии.[535]

Возникает вопрос: почему, под воздействием каких факторов Разведупр так завышал данные и отчего это не лишало оптимизма Сталина, а, наоборот, повышало его?

Ответ может быть только один: сталинское руководство не могло объяснить молниеносных побед немецкой армии ничем другим, кроме как фантастическим преимуществом над Польшей и Францией в танках и самолетах.

Гитлер приветствует подводников. Сентябрь 1939 года

Отсюда подсчеты наших штабистов, сколько нужно сил иметь Гитлеру, чтобы осмелиться на войну из СССР. В советских документах от июля и сентября 1940 г. отмечалось, что вероятная численность немецких войск для войны с СССР будет составлять до 170 дивизий, а в документе от 11 марта 1941 г. – до 180 дивизий, в том числе 165 пехотных, 20 танковых, 15 моторизированных, 4 кавалерийские и 5 авиадесантов. Как отмечает М. Мельтюхов, в действительности эти расчеты были чрезвычайно завышенными.[536] Но дело в том, что и эти завышенные оценки не отвечали представлениям Сталина и руководства РККА о тех минимальных преимуществах, которые необходимы немцам для нападения на СССР.

Как, в действительности, были достигнуты вермахтом такие блестящие успехи во Франции?

Первоначальный план войны – Gelb («Желтый») – был построен как ухудшенная копия старого плана Шлиффена. Ухудшенная потому, что, используя все принципы прорыва через Бельгию и даже дополнив их прорывом через Голландию, план «Желтый» не был, в сущности, планом войны – он ограничивался частичными задачами: немецкие войска должны были выйти на побережье Па-де-Кале и захватить север Франции, угрожая Англии вторжением и нависая над центром Франции. Оставалось неясным, как будет достигнута победа: это оставалось делом инициативы, делом использования созданных операциями преимуществ.

Альтернативный план предложил начальник штаба группы армий «В» Эрих фон Манштейн. Опуская детали, можно сказать, что в этом плане все отдельные операции были подчинены той окончательной конфигурации сторон перед Парижем, где остатки растерзанной и дезорганизовавшей французской армии должны были противостоять немцам без надежды на победу. Лиддел-Харт считал план Манштейна образцом «стратегии непрямых действий», то есть последовательности операций, каждая из которых имеет не непосредственную, а дальнюю цель – и так далее, пока ситуация врага не станет безвыходной.

Позже, когда план Манштейна в конечном итоге был принят, командующий группой армий «А» генерал фон Бок говорил главнокомандующему сухопутными силами фон Браухичу, что ему этот оперативный план не дает покоя: немцы должны были двигаться 15 км вдоль «линии Мажино» и надеяться, что французы будут смотреть на это спокойно, основная масса танков будет сосредоточена на нескольких дорогах в горах Арденны, командование надеется форсировать реку Маас вблизи французских позиций, и вообще операция не будет иметь смысла, если французы не войдут в Бельгию… «Вы играете ва-банк!» – закончил старый прусак. Можно было бы привести и другие аргументы. Для того чтобы сорвать немецкое наступление во Франции хватало сил и техники. Но противостоять плану Манштейна возможно было только маневренной обороной, используя против танковых кулаков немцев такие же подвижные и сильные танковые кулаки, как это делал Манштейн в степях перед Кавказом и в южной Украине зимой 1942/43 г. Но именно этого не умели делать ни французы, которые отсиживались за «линией Мажино», ни Красная армия в 1941–1942 годах.

Генерал-фельдмаршал фон Манштейн

Очень характерна история изменения первоначальных набросков плана «Желтый». Манштейн был уже не молодым мужчиной и занимал достаточно высокие посты в армии, пока его карьере не помешала близость к начальнику штаба ОКХ генералу Беку. Манштейн был отстранен вместе с окружением Бека и в 1939 г. возглавлял штаб группы армий Рундштедта. Несмотря на сопротивление Гальдера, фон Манштейн был в конечном итоге освобожден и направлен в Мюнстер командовать корпусом. Согласно распорядку, Манштейн должен был предстать перед новым верховным главнокомандующим – Гитлером. Другом Манштейна был генерал фон Тресков, красавец-аристократ, зять прежнего главнокомандующего Фалькенгайна, позже, в 1944 г., казненный за участие в заговоре против Гитлера. А другом Трескова был адъютант Гитлера полковник Шмундт, через которого после официального приема Манштейну была назначена тайная аудиенция у Гитлера. На протяжении нескольких минут Гитлер ухватил основную идею генерала и в конечном итоге настоял на том, что штаб ОКХ в лице Гальдера перестроил планы в направлении, продиктованном Манштейном.

Слева направо: В. Браухич, А. Гитлер, Ф. Гальдер. 1941

Гитлер же и следил, чтобы операции во Франции развивались в строгом соответствии с планом Манштейна. Единственная поправка касалась судьбы английского экспедиционного корпуса, прижатого к морю вместе с остатками французских войск. Его можно было добить или утопить в море, но Гитлер неожиданно приказал остановить наступление танковых войск – будто для того, чтобы их подтянуть и перегруппировать. Несколько дней англичанам хватило, чтобы эвакуировать войска через Дюнкерк. До сих пор неясно, была ли это ошибка Гитлера или сознательный шаг – ведь разгром под Дюнкерком навсегда отрезал бы пути для понимания между Англией и Германией.

Британские и французские войска ждут эвакуации на побережье возле Дюнкерка (Франция)

Манштейн в послевоенных мемуарах упрекает Черчилля, что тот после эвакуации не помирился с Гитлером. Можно твердо сказать, что Англия, возглавляемая Черчиллем, уже ни за что не пошла бы на мир с нацизмом, который завладел Европейским континентом, и надежды Гитлера на союз с консервативным антикоммунизмом, если они и были, в любом случае оказались бы напрасными. С этого момента, момента разгрома и капитуляции Франции, начинается новый этап в европейской политике: Англия пытается расстроить немецко-советский союз и начинает поиски контактов с СССР, Сталин, пораженный легкостью разгрома французской армии, которую он считал очень сильной, чувствует беспокойство и понимает серьезность угрозы немецкой агрессии. Именно тогда грандиозный план построения «флота пяти морей и океанов» постепенно уходит в забвение, начинает преобладать континентальная стратегия.

Уинстон Черчилль – премьер-министр Великобритании

Изменения в оценке возможностей военного конфликта особенно чувствуются с первых дней мая 1941 г. 5 мая Сталин выступил перед выпускниками военных академий. В этом выступлении (а точнее, в тосте, провозглашенном Сталиным) он впервые ясно сказал, что Советский Союз не будет ожидать нападения, а первым начнет войну. Реакцией Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и подчиненного ему Главного управления политической пропаганды РККА стало несколько материалов, в которых была освещена эта идея. Реагировало немедленно и военное руководство. По инициативе наркома Тимошенко и начальника Генерального штаба Жукова заместитель начальника Оперативного управления Василевский подготовил проект директивы о нападении на Германию. Этот проект опубликован; он датирован 15 мая и никем не подписан. Однако ряд российских авторов считает, что Сталин и высшее руководство его утверждали. Датой утверждения – и, следовательно, политического решения начать войну – считается или одно из заседаний политбюро, или совещание в Кремле 24 мая при участии Сталина, Молотова, Тимошенко, Ватутина, главнокомандующего военно-воздушными силами (ВВС) Жигарева, командующими войсками пограничных округов, членов военных советов и командующих окружными ВВС (так считает М. Мельтюхов). В качестве ориентировочной даты нападения называется 15 июля – день, когда должно было завершиться полное сосредоточение и развертывание Красной армии на западном театре военных действий (ТВД).[537] При этом все мемуарные материалы, в частности Жукова, полностью игнорируются как сознательно лживые.

Как отмечает и сам Мельтюхов, подготовкой возможного столкновения с Германией советские пропагандистские органы занялись с зимы 1940/41 г. Точнее скажем, о Германии как возможном противнике в материалах никогда речь не шла, но тезис о советской военной инициативе открыто прозвучал значительно раньше сталинского тоста 5 мая. Так, орган ЦК журнал «Большевик» писал в январе 1941 г.: «Не исключена возможность такой международной ситуации, когда самим ходом исторического процесса рабочий класс вынужден будет взять на себя инициативу военных действий… Наша принципиальная мирная политика совсем не исключает наступательных действий Красной армии в военно-тактическом смысле».[538]

Нет смысла перечислять все мероприятия по стратегическому развертыванию войск в пограничных округах – действительно, они проводились в жизнь в мае – июне 1941 г. Однако не было сделано решающих важных вещей: (1) авиация не была рассредоточена по полевым аэродромам (за исключением Южного округа, где это было сделано по инициативе начальника штаба округа генерала Захарова, будущего маршала, начальника Генерального штаба), в результате чего в первый день войны на аэродромах немцы уничтожили около пятой части всех самолетов; (2) не проведена была частичная мобилизация, без которой нельзя было довести до штатного расписания дивизии второго эшелона; (3) главное, диспозиция войск не отвечала наступательным намерениям.

На это последнее обстоятельство – развертывание войск – давно обращали внимание немецкие генералы. Едва ли не самым авторитетным является свидетельство Эриха фон Манштейна: «Имея в виду количество сосредоточенных в западных областях Советского Союза сил и на основе сосредоточения больших масс танков как в районе Белостока, так и в районе Львова, можно было допустить – во всяком случае, Гитлер так мотивировал принятие им решения на наступление, – что рано или поздно Советский Союз перейдет в наступление. С другой стороны, группирование советских сил на 22 июня не говорило о намерении в ближайшее время начать наступление… Более всего соответствует правде утверждение о том, что развертывание советских войск было “развертыванием на всякий случай”».[539]

Что касается совещания в Кремле, то только очень большое стремление выдать желаемое за действительное позволяет допустить, будто на совещании при участии окружного командования Сталин мог принимать какие-либо политические решения. Между прочим, после секретного совещания в Кремле командующие войсками округов информировали своих подчиненных, а те – своих подчиненных, и кое-что дошло до нас в их воспоминаниях. Командующий 4-й армией Западного особого военного округа генерал А. А. Коробков (расстрелянный в июле 1941 г. вместе со своим командующим округом, генералом Павловым) оценивал обстановку таким образом:

«“А как расценивает командование округом продолжение сосредоточения немецких войск на нашей границе?” – спросил начальник Отдела политической пропаганды бригадный комиссар С. С. Рожков. “Так же, как и старшие начальники в Москве, – отпарировал Коробков. – Германия не посмеет нарушить договор о ненападении. Она стягивает свои войска к нашей границе главным образом потому, что побаивается нас. Вы же знаете, в каком свете подавались буржуазной прессой перевозки по железным дорогам некоторых воинских частей из глубины страны в пограничные округа, которые имели у нас место, а также перевозки к границе рабочих и строительных частей, наконец, обычные перевозки временного состава на учебные собрания… С другой стороны, – продолжал командующий после минутной паузы, – можно допустить, что сосредоточение немецких войск на нашей границе должно усилить «аргументы» Германии при решении с нами каких-то политических вопросов”».[540]

Красная армия на учениях

Генерал Г. К. Жуков на учениях среди солдат и офицеров

Здесь представлен стандартный набор «объяснений» немецких военных приготовлений, которые были в ходу тогда в Кремле. Вряд ли генералам на очередном совещании предложили что-то другое.

Что же произошло в мае – июне судьбоносного, что заставило Кремль принять такие угрожающие формулировки о «первом ударе»?

Чтобы ответить на эти вопросы, следует размежевать политический и военный его аспекты.

С военной стороны перед РККА стояла традиционная русская проблема мобилизации и стратегического развертывания. В значительной мере решение ее было облегчено развитием железнодорожного и автомобильного транспорта в довоенные годы, но все же немецкая сторона имела больше шансов, особенно учитывая то обстоятельство, что Германия уже вела войну.

Мобилизационная проблема и проблема стратегического развертывания разрабатывались советскими службами начиная с 1939 г. на основе идеи скрытого мобилизационного развертывания вооруженных сил. Там, где мобилизационные мероприятия невозможно было засекретить, они проводились открыто. В результате новый мобилизационный план, утвержденный правительством 12 февраля 1941 г., предусматривал создание армии военного времени с фронтовыми, армейскими, дивизионными и другими управлениями, развернутыми там, где намечалась дислокация частей для наступательных действий. Армия после мобилизации должна была составлять 8,9 млн человек при 106,7 тыс. пушек и минометов, до 17 тыс. танков, 22,2 тыс. боевых самолетов, 10,7 тыс. бронеавтомобилей, 91 тыс. тракторов и 595 тыс. автомашин.

Благодаря скрытой мобилизации войска армий прикрытия должны быть быстро мобилизованы в два эшелона. Первому эшелону для этого отпускалось от 2 до 6 часов, при этом мобилизационные мероприятия касались ближайших районов; второй эшелон включал приписной состав со всей территории округа и из глубины страны и имел в своем распоряжении 2–4 суток. Остальные войска завершали мобилизацию на 8–15 суток позже. Таким образом планировалось решить старую проблему, из-за которой прежняя российская армия была неповоротливой и маломаневренной.

Второй проблемой оставалось прикрытие мобилизационных мероприятий и стратегического развертывания. В старых планах эта задача возлагалась на небольшие «группы вторжения», которые должны были действовать на территории противника и не допускать его эффективных наступательных действий. В 1940–1941 гг. стало ясно, что такие «группы вторжения» будут немедленно разбиты немцами. Поэтому в конечном итоге задачи «групп вторжения» были возложены на первый эшелон армии прикрытия, в который входили 114 дивизий, укрепрайоны на новой границе, 85 % войск ПВО, воздушно-десантные войска, 75 % ВВС и 34 полка артиллерии РГК. Следовательно, через 2–4 часа с момента мобилизации первый эшелон – то есть большинство вооруженных сил, которые находились на западном ТВД, – должен был начать настоящую полноценную наступательную маневренную войну.

Отсюда такая удивительная дислокация основных сил, какую Манштейн назвал дислокацией «на всякий случай». «И оборона, и наступление» оказались на деле ни обороной, ни наступлением. Потому что операции, которые на них возлагались, были операциями прикрытия и в то же время операциями с далекими наступательными стратегическими целями.

Какие же стратегические задачи были возложены на Красную армию в первые недели войны? Короче говоря, был избран «южный вариант», то есть не удар на Варшаву – Берлин с нейтрализацией Восточной Пруссии, а наступление Юго-Западным фронтом на Кельце, Краков с тем, чтобы отрезать немецкую армию от Балкан с их нефтью и другими сырьевыми запасами, сделать марш-бросоок в Придунавье и угрожать немецким войскам в центре. А затем, когда будут введены в строй все войска, искать новых возможностей и оперативно-тактических преимуществ.

Если сравнить планы Генштаба РККА с планами дореволюционной российской армии, то в первую очередь возникает вопрос, насколько реальным был невероятно ускоренный темп мобилизации вооруженных сил в «скрытом» варианте. Сведя к минимуму все мобилизационные мероприятия, необходимые для приведения в полную боевую готовность войск первого эшелона, советские генштабисты рассчитывали на то, что все детально расписано и при условиях репрессивного режима под страхом расстрела быстро и аккуратно будет выполнено. Но все же срок в 2–4 часа, да и то после объявления общей мобилизации, был явно нереален.

Старая российская армия не рассчитывала на подобные чудеса и потому планировала отдать в боях (путем «активной обороны», как у нас позже говорилось) всю Польшу до Вислы, а стратегическое развертывание осуществить в районе дальше к востоку. Если верить А. Некричу,[541] аналогичный вариант предложил маршал Шапошников, только в этот раз сосредоточение должно было осуществляться в районе старой границы, где были построены еще Якиром укрепрайоны. Этот вариант был отброшен из идеологических соображений. Оборона не предусматривалась как способ действий, достойный Красной армии. Зато первый эшелон армии прикрытия должен был каким-то образом разгромить немецкие войска, чтобы потом осуществить то, что планировал великий князь Николай Николаевич – выйти в Силезию, на Одер, «угрожая» и «нависая». Только тогда ясно понимали, что для этого придется войти в Восточную Пруссию, а теперь «северный вариант» отбрасывался.

В сущности, старый сценарий «пограничной битвы» был тансформирован в план наступательных действий первого эшелона армии прикрытия. Все исследователи отмечали удивительную черту этого плана: полное отсутствие предполагаемых действий противника и расчетов соотношения сил. Это расценивается сторонниками гипотезы запланированного советского вторжения как доказательство агрессивности плана. В действительности в плане просто не было видно, каким образом будет разбит противник и выиграна война. Если план «Желтый», с точки зрения самых агрессивных и самых модернистки немецких военных, был не планом войны, а планом важного военного эпизода, то тем более подобное можно сказать о советском военном планировании 1939–1941 годов.

Маршал Б. М. Шапошников

Таким образом, в чисто военном плане решения, предложенные руководством Вооруженных сил СССР, в сущности базировались на идеологии Первой мировой войны, отвергая оборону, трансформируя старую концепцию прикрытия и развертывания в нереалистичном агрессивном духе и в расчете на высокий наступательный подъем в армии, скорость и организованность военной машины благодаря жесткой дисциплине и централизации действий.

Если эти замечания верны, то не представляет трудности объяснения политической стороны дела.

Никакого политического решения о нападении на Германию, никакой переориентации на войну против стран пакта не было и не могло быть. В воображении Сталина именно он владел стратегической инициативой после августа 1939 г. Чем больше он чувствовал, что на деле инициатива принадлежит Гитлеру, тем более червь неуверенности точил его закомплексованную душу и с тем большим параноидальным упрямством он цеплялся за свои иллюзии. А иллюзии заключались в том, что он сможет продержаться вне войны и выторговывать все новые земли до тех пор, пока сам не решит, что момент для вступления в войну наилучший. Сталин считал, что к войне СССР готов. Однако рядом с мобилизационным планом и планом стратегического развертывания существовали и другие планы и программы. Так, на 1942 год было запланировано закончить формирование 20 механизированных корпусов, половина из которых в 1941 г. существовала только на бумаге или по крайней мере была готова наполовину. Аналогичные программы организации большого воздушного флота должны были тоже закончиться в 1942 году.

Характерно свидетельство К. А. Мерецкова, которого заменил Жуков на должности начальника Генштаба. Жуков предложил резко увеличить число механизированных корпусов, и Сталин захотел послушать мнение Мерецкова. Тот сказал, что предложение Жукова может быть выполнено где-то к 1943 г. «В ходе последующей беседы И. В. Сталин отметил, что быть вне войны до 1943 г. мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 г. мы останемся вне войны».[542]

Однако это не значит, что Сталин планировал войну на 1942 год. Дело не в точных сроках, а в общей оценке ситуации.

Нарком С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. К. Жуков осматривают образцы нового оружия

Как свидетельствовал Жуков,[543] 11 июня 1941 г. он с Тимошенко пришел к Сталину с предложением привести войска западных пограничных округов в полную боевую готовность. Сталин не дал разрешения, поскольку был уверен, что немцы не будут воевать. «…Для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней соглашение». Сталин подошел к карте и, показав на Ближний Восток, сказал: “Вот куда они пойдут”».

Сталин рассчитывал на то, что балансирование между Англией и Германией еще продлится до тех пор, пока Германия не увязнет или в Англии, или на Ближнем Востоке. Каким образом начнется война, будет ли организована провокация вроде той, в Гляйвице, которой немцы начали войну с Польшей, или вроде той, в Майниле, которой СССР начал войну с Финляндией, дождется ли СССР нападения Германии, чтобы с видом незапятнанной невинности ответить «тройным ударом на удар поджигателей войны», что сомнительно, но как можно лучше отвечало бы идеологии «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», – это уже абсолютно несущественно, потому что совсем не определяло природу сталинского режима.

Главный военный совет Наркомата обороны, председателем которого был Тимошенко, не имел политических полномочий. Политбюро было единственной инстанцией, которая могла принимать подобное решение, – тогда, когда Сталин уже фактически имел его и созывал всех для проформы. Сталин любил советоваться – до тех пор, пока не имел в голове готового решения; он подолгу взвешивал все «за» и «против» и позволял говорить всем и все. Когда же решение было принято, Сталин не позволял никому и рта раскрыть.

Советовался ли с кем-нибудь Сталин, начинать или не начинать войну?

Все самые секретные документы разведки шли Сталину, Молотову, Ворошилову, Берии, Тимошенко и Жукову.[544] Правда, Жуков говорил историку В. А. Анфилову, который показал ему доклад Разведупра, что настоящий документ видит впервые и что обычно Голиков посылал материалы непосредственно Сталину. Во всяком случае никто из перечисленных лиц, за исключением, возможно, Молотова, не годился в собеседники Сталину на серьезные темы. К этим людям следует прибавить еще Жданова, который в довоенные годы был очень близок к Сталину и как секретарь ЦК был членом Главного военного совета и Главного морского совета. Какие у них были разговоры, мы уже не узнаем, но Жданов никогда не спорил со Сталиным даже в таких вопросах, как судьба 76-мм пушки или строительство линкоров, если у Сталина было уже сформировалось свое мнение.

Нарком обороны маршал С. К. Тимошенко

У Сталина было стойкое, упрямое, параноидальное убеждение в том, что он обманул Гитлера и Англию и войну начнет тогда, когда захочет, – если захочет. Отсюда следовало, что все военные приготовления Германии есть или результат провокаций немецких самураев, или средство давления Гитлера на Сталина для достижения каких-то политических целей, или, наконец, английской интригой.

Именно поэтому все доклады Голикова, как и доклады морской разведки, подписанные адмиралом Кузнецовым, независимо от их содержания заканчивались выводом о том, что военные приготовления Германии скрывают ее настоящие антианглийские цели и что Германия воевать с СССР не собирается.

Что же было, наконец, в мае? А ничего не было. Объяснение, которое дал Жуков и которое с порога отбрасывают и защитники великодержавной сталинской политики и изобличители коммунистически-нацистской агрессии, – все новоявленные право-консервативные российские историки, – остается наиболее достоверным.

«Идея предупредить нападение Германии появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 г. перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы вокруг наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, которая предусматривала бы опережающий удар. Конкретная задача была поставлена А. М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы настоящего документа не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав об опережающем ударе по немецким войскам. «Вы что, спятили, немцев хотите спровоцировать», – раздраженно бросил Сталин. Мы сослались на обстановку, которая складывалась у границ СССР, на идеи, которые содержались в его выступлении 5 мая… «Так я сказал это, чтобы подбодрить собравшихся, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты по всему свету», – проревел Сталин. Так была похоронена наша идея об упреждающем ударе».[545]

Начальник Генерального штаба генерал армии Г. К. Жуков

Заместитель начальника Оперативного управления Генерального штаба, генерал-майор А. М. Василевский

Сталин никогда не добивался, чтобы подчиненные понимали его далеко идущие стратегические замыслы. Он требовал от них абсолютного послушания и больше ничего. Сталинский «поворот к активной и агрессивной политике» не содержал в себе переориентации на антифашистскую и антинемецкую пропаганду – он готовил армию и ее политическое руководство к любым неожиданностям. Все другое выходило за пределы компетенции исполнителей, в том числе армии, и Сталин ни одной стратегической инициативы не терпел. Именно поэтому рядом уживались и агрессивные заявления о том, что СССР нанесет первый удар, и показное миролюбие пресловутого заявления ТАСС от 16 июня 1941 г. Советские люди от рядового красноармейца, рабочего, крестьянина и трудового интеллигента до генералов и наркомов должны были спокойно, уверенно и без паники выполнять немедленно и четко все то, что им приказано. А высокая политика – не их ума дело.

В поворотах сталинской стратегии после 1939 г. главнее всего не то, что Сталин выбрал агрессию против Германии. Это еще вилами по воде писано, что он там должен был выбирать, – стратегическая инициатива была не за ним. Существеннее всего с точки зрения исторического смысла сталинской диктатуры – это то, что ее заносило на антифашистскую и антинемецкую позицию, хотел Сталин этого или нет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.