МАРТ — ПОЗИМЬЕ
МАРТ — ПОЗИМЬЕ
ИЗБРАННЫЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ ПРАВОСЛАВИЯ И ПРАЗДНИКИ МАРТА
1 марта — Мучеников Персидских в Мартирополе (IV).
2 марта — Великомученика Феодора Тирона (ок. 306). Священномученика Ермогена, Патриарха Московского и всея России, чудотворца (1612). Праведной Мариамны, сестры апостола Филиппа (I).
3 марта — Святителя Льва, Папы Римского (461). Преподобного Космы Яхромского (1492).
4 марта — Апостолов от 70-ти: Архиппа и Филимона и мученицы равноапостольной Апфии (I). Преподобных Евгения и Макария исповедников, пресвитеров Антиохийских (363).
5 марта — Преподобного Льва, епископа Катанского (ок. 780). Преподобномученика Корнилия Псково-Печерского (1570). Священномученика Садока, епископа Персидского, и с ним 128-ми мучеников (342–344).
6 марта — Святителя Евстафия, архиепископа Антиохийского (337). Козелыцанской иконы Божией Матери (1881).
7 марта — Мучеников Маврикия и 70-ти воинов (ок. 305). Преподобного Афанасия исповедника (821).
8 марта — Священномученика Поликарпа, епископа Смирнского (167). Преподобного Поликарпа Брянского (1620–1621). Иконы Божией Матери Кипрской.
9 марта — Первое (IV) и второе (452) обретение главы Иоанна Предтечи.
10 марта — Святителя Тарасия, архиепископа Константинопольского (806).
11 марта — Преподобного Севастиана Пошехонского (ок. 1500).
12 марта — Преподобного Прокопия Декаполита исповедника (V1I1).
13 марта — Преподобного Василия исповедника (750). Блаженного Николая, Христа ради юродивого, Псковского (1576).
14 марта — Преподобномученицы Евдокии (ок. 160–170). Преподобного Мартирия Зеленецкого (1603).
15 марта — Священномученика Феодота, епископа Киринейского (ок. 326). Святителя Арсения, епископа Тверского (1409). Иконы Божией Матери, именуемой «Державная» (1917).
16 марта — Мучеников Евтропия, Клеоника и Василиска (ок. 308). Волоколамской иконы Божией Матери.
17 марта — Преподобного Герасима, иже на Иордане (475). Преподобного Герасима Вологодского (1178). Благоверного князя Даниила Московского (1303).
18 марта — Мученика Канона Исаврийского (I). Мученика Канона градаря (огородника) (III). Иконы Божией Матери, именуемой «Воспитание».
19 марта — Обретение Честного Креста и гвоздей святою царицею Еленою во Иерусалиме (326). Иконы Божией Матери «Благодатное Небо».
20 марта — Священномучеников, в Херсонесе епископствовавших: Василия, Ефрема, Капитана, Евгения, Еферия, Елпидия и Агафодора (IV). Иконы Божией Матери «Споручница грешных».
21 марта — Преподобных Лазаря (1391) и Афанасия (XV) Мурманских, Олонецких. Иконы Божией Матери «Знамение» Курской (1898).
22 марта — 40 мучеников, в Севастийском озере мучившихся (ок. 320). Святого Кесария, брата святителя Григория Богослова (ок. 369). Праведного Тарасия. Иконы Божией Матери, именуемой «Слово плоть бысть» (1666).
23 марта — Преподобной Анастасии (567–568).
24 марта — Святителя Софрония, Патриарха Иерусалимского (638–644). Святителя Евфимия, архиепископа Новгородского, чудотворца (1458).
25 марта — Преподобного Феофана исповедника, Сигрианского (818). Святителя Григория Двоеслова, Папы Римского (604). Преподобного Симеона Нового Богослова (1021). Лиддской, нерукотворной (на столпе), иконы Божией Матери (I).
26 марта — Перенесение мощей святителя Никифора, Патриарха Константинопольского (846).
27 марта — Преподобного Венедикта (543). Святителя Феогноста, митрополита Киевского и всея России (1353). Благоверного великого князя Ростислава-Михаила (1167). Феодоровской иконы Божией Матери (1613).
28 марта — Священномученика Александра, иерея в Сиде (270–275). Мученика Никандра (ок. 302).
29 марта — Мученика Савина (287). Священномучеников Трофима и Фала, пресвитеров Лаодикийских (ок. 300). Святителя Серапиона, архиепископа Новгородского (1516).
30 марта — Преподобного Алексия, человека Божия (411). Преподобного Макария, игумена Калязинского, чудотворца (1483).
31 марта — Святителя Кирилла, архиепископа Иерусалимского (386).
* * *
Уплотнилась паутина ветвей, гуще, четче тени, отбрасываемые березами. Береста стволов ослепляет, невозможно представить что-нибудь ее светлей. Похоже, роща устремлена вершинами в небесную синь — напиться солнца и добытое передать сугробам. Что ни береза, то родник света. Снег сияет, искрится, сверкает, а тени синие-синие, с лиловым отливом. Мартовские, самые глубокие тени на самых светоносных в году снегах.
Недра чащи по-прежнему нетревожны. Сумрак — в нем отдыхают глаза. Холод — от него на душе неуютно. Начинаешь сомневаться, неужели где-то солнцем залита роща, пряди березовых ветвей поалели, блестят, как под лаком, и ожили тени, привольно стелются, такие зыбкие, такие ласковые? В чащобе комья мерзлой нависи, уцелевшие на елках от ветров-вьюговеев, заледенели, сучья будто в оковах. Здесь только иглопад о весне свидетель. Да вон на мутовке ели переливается, горит розово одинокая блестка.
Шепот в хвойнике: сеются иглы, и взойти посеву — в оврагах бурными потоками, на еловой лапе птичьей хороминкой, у калинового куста колоколенкой ландыша…
Лучилась искра инея вверху и погасла на пригреве.
Ей взамен певучая трель, зачин таежной весны — песенка крохи-королька высоко-высоко с ели.
Старается птаха — клюв тоньше шильца, на темени, словно корона, золотистые перышки. Матеро исполинское дерево, слаб голос, едва ли дано песне достичь подножия громадины. Холод, покой, сквозь сумрак шепоты, скрип ледяных оков.
Ополдень пригревает ровно настолько, чтобы отмякли запахи снега, хвои, чтобы висячий сугроб елки-горюньи солнечного затишья нацедил росинку влаги. Там не менее росинка больше убеждает в наступающих переменах, чем с крыш сосульки, чем лужа под водостоком.
У порога хлопотная страдная пора: вестимо, вешний день весь год кормит, Возрастала потребность заглянуть вперед. Деревенские святцы, живо откликаясь, не пропускали сколь — нибудь важных, зримых признаков пробуждения природы.
«Красными днями снег сгонит — родится хлеб».
«Ранний прилет жаворонков — к ранней весне».
«Лед весенний тонет — на бесхлебье».
«Во время разлива лед на берегах обсох — к тяжкому году».
«Водополь велика — и урожай велик».
«Весной ручьи маловодны — к засухе».
«Птицы вьют гнезда на солнечной стороне — лето будет холодное».
«Поздний расцвет рябины — протяженная осень».
«Весной паутины много — на жаркое лето».
«Много комаров — готовь коробов (под ягоды), много мошек — готовь лукошек (под грибы)».
Э, небось рано забегать из сыпучих сумётов в паровитую грибную теплынь, из продутых вьюгами полей — в листопадные перелески! Как бы заглянуть к первой на ниве борозде?
В любой округе найдется знаток месяцесловов. К нему в избу набивался народ. Вдумчиво дымя махоркой, судили, так и этак примеривались. Мол, «нет подрядчика, чтобы к сроку весну выставлял». «Бывает год — на дню сто погод». Вот-вот, «обнадейчива весна, да и обманчива!» Мнения разделялись, примет-то каждый помнит немало, чьи же точнее?
Помимо общероссийских, единых примет о погоде, видах на урожай, охотничьи и рыбачьи промыслы, в каждой деревне были и свои, местные, имевшие ограниченное распространение. Они брали на учет, образно истолковывали и проталину под окнами, и шум водопольной речки за околицей, даже мух на бревнах избы на пригреве. Как нет двух полей, одинаковых по составу почвы, луговин — по травам, так не могло быть примет, верных на все случаи. Обычно верх оставался за своими, проверенными местным опытом.
Сходились в конце концов мужики на том, что весна сама покажет, когда полоз на колесо менять, на пашню с плугом выезжать.
«Час придет и пору приведет».
«Всякое семя знает свое время».
Притом держи на уме:
«Весной запашку затянешь — зимой ноги протянешь!»
Март для Севера лишь к своему завершению «позимье», первенец весны. «Марток — надевай двое порток» — о нем присказка. «Протальником» назван он устными численниками, но пока земля освободится из-под снега, терпеть и ждать.
Северных крестьян устраивали мартовские холода: «Рано затает — долго не стает». К добру осадки, когда «встоячь собаку снегом заносит». Ветры дули, зиму выдували, и сейчас им честь и место, по праву март прозывался «свистуном». В целом на будущее благоприятный прогноз таков: «Март сухой, апрель сырой, май холодный — год хлебородный». Не спеши весну объявлять, «календарным теплом не угреешься».
В рукописи XVII века из Соловецкого монастыря утверждалось: весна длится с 24 марта по 24 июня, лето укладывается в сроки до 24 сентября, затем осень — до 24 декабря. Каждый сезон включает 91 1/4 суток. Короче говоря без недели весь протальник занимает у нас зима.
* * *
1 марта — новичок.
Помин по летосчислению дедов-прадедов, когда март, возглавляя строй месяцев, открывал гулянья Новогодья.
Из обычаев упомянем древнейший: до середины XV века у нас на Руси к этому празднику выращивали вишни. Дома, в кадках. К миру и ладу, на счастье и благоденствие, дескать, вишня в Новогодье расцветает.
Нежные бутоны и лепестки, набухшие зеленью почки, на ветвях свечи — прелесть, правда? Не перенять ли обычай, как к тому призывают некоторые ревнители старины?
Задуматься — чего хорошего, если современное Новогодье «обращает елки в палки», как высмеивал поэт. Радовались пушистой, наряжали, украшали, а миновала надобность — валяется на помойке хранительница домашнего очага, душа жилища! Это ли урок нравственности детям? Воспримут они проповедь природу любить и беречь? Не знаю, не уверен. Зато наглядные уроки двоедушия, лицемерия им преподают, кто поспорит. Встречи Новогодья обходятся в миллионы деревьев, да притом хвойных, наиболее ценных. Только… Чем лучше — вишни губить? Праздник сегодня в разгар зимы, тогда как в прошлом он падал на середину марта (14-е число по новому стилю). Разница, верно? Не перенесешь вишенку из кадки в сад, как раньше, вероятно, делалось где-нибудь под Киевом, Рязанью, Черниговом.
Нарочитое, из одной моды подражание традиции, которая в минувшие века была полна высокого смысла, не менее противоестественного, чем подмена весны зимою.
Впрочем, к вишням вернемся. В свое время.
Протянем дальше нить месяцесловов. Жившие единственно в народной молве, они поражены потерями: что-то в годы давние забыто, что-то устарело, стерлось от ветхости, искажено в устной передаче. С пробелами сталкиваешься часто, особенно в марте.
2 марта — Федор Тирон и Маремьяна.
Мариамну духовных святцев деревня переиначила в Марьяну: знать, так, для слуха привычней кликали нынешних именинниц. Стужа, тиранит стужа — пустое, зима-то на исходе!
3 марта — день отмечен краткой приметой:
«Весной напахивает — к большой водополи».
4 марта — Архип и Филимон.
Последнего именинника вспоминали разве что ворчуньи-няньки, урезонивая непослушливое дитё: «Ой, неумоя, ой, Филимон-гулемон, задалось тебе варзать! В корчагу с угольями залез — кто просил? Ну-ка, к рукомойнику, ужо я вицу возьму!» Доставалось и детям постарше. Усадят хмель щипать или сметану пахтать. Очень интересно: скреби мутовкой в кринке, когда ребята на улице. Поголовно с санками! «Куда, Филимон, нос тянешь?» — от бабушки окрик. Пальцем еще грозит…
5 марта — катыш.
Стоял, говорят, в численнике, масленице подспорье, советовал ребятне накататься досыта. Вываляешься в снегу, одежонка обледенеет: снимешь в избе штаники — колом стоят.
Отголосок суеверий звучал в народной молве: «На Льва Катанского нельзя смотреть на падающие звезды». Нечаянно взглянул, и что будет? А нельзя, и почему — не допытывайся.
6 марта — Тимофей.
В устных календарях — весновей.
«Как ни злись метелица, все весной повеивает».
Прилучаются бури — вихори, «мартушка крутит вертушку», да «тепло веет, стариков греет»: хворые, самые немощные покидали обжитые за зиму печи и лежанки.
Детвора неужто пропустит солнечный денек, коль «веет теплом, пахнет от него добром»?
Деревенька моя, вижу тебя, вижу: пяток изб среди берез, у амбаров черемухи, гумна за околицей, бани у ключа! Щемит сердце, как напахнет сегодня ветер талой свежестью — взял и убежал бы обратно в страну детства, к тем избам, к следочкам кошки Мурки у крыльца!
Мохнатые, угрюмые окружали деревню леса — суземья. Жались к подворьям пашни, сенокосные угодья. В обход логов с ручьями, через ельники, сосновые раменья петляли дороги на устюгский тракт, на «волость» — к мельнице в устье Светицы, к Киселеву и Чернецову, горбившим кровли по-над Городишной лет по четыреста-пятьсот.
Березняк на Лесных осыпала стая тетеревов. Один черныш забулькал, заворковал: почек краснобровому не клюется, ворожит проталины: рокот вешних вод.
— Ур-р… ур-р-ру-ру, — поплыло над разливами снегов. Грусть в воркующих звуках, вместо радости печаль, — вздыхаешь, сам не зная отчего.
В избе Агрены бухают кроены. Тетка Павла развешивает по изгороди постирушку: домотканую пестрядь, порты, рубахи и половики.
К Овчищам трюхает лошадка, запряженная в розвальни.
Кругом родное — от сосен-вековух у гумна, алых вербушек и синего следа лося вдоль Сиенца до стука ткацкого стана, до визга полозьев саней по льдистой колее. И кажется, это вовек не кончится, как оборвалась на тоскливой ноте песня краснобрового черныша с березы.
Таскаешься под окнами, молишься, запрокидывая вверх голову: «Белая морковка, зимой растешь, пади мне на руки!» Сосульку и полизать можно, и откусить — льдинка приятно холодит во рту, долго не тает…
Снег возле гумен примят, у зайцев ночью опять была сходка. Смотри, косой следы ляпал, ухарь, хвост одуванчиком — на полном скаку повороты, вверх прыжки! Перед зайчихой выставлялся, вон она сидела на задних лапках, передние держа, точно дама для поцелуя.
Горластые сойки-ронжи от кладей соломы исчезли.
Не слышно у деревенских крылечек сорок.
Шмыгая под стрехи, оголтело чирикают воробьи.
Пора сорокам в лес, пора воробьям под стрехи — хлопоты о гнезде, о потомстве для птиц не за горами.
9 марта — Обретение главы Иоанна Крестителя.
В устных календарях — Иванов день, обретенъе.
Шаг весны широк: от пальм Африки до зарослей карликовых деревьев на побережье Ледовитого океана. В знойных тропиках птицы готовятся в путь-дорогу, к этому времени относятся первые подвижки крылатых караванов в сторону северных гнездовий; а среди сопок, на мшистых равнинах — отлеты на юг. Огромные табунились стаи белых куропаток, валом валили, будто живые бураны, низко-низко над снегами, с Большеземельской, Канинской тундре в прилесья, ивняки Мезени, Печоры.
Сейчас в Заполярье — пурга, морозы.
На Севере не зря говорят: «Март — спереди и сзади зима».
Чаешь солнышка, а оно «в сером зипуне». Холод, тусклые дни. Вялость чувствуешь, клонит в дрему…
10 марта — Тарас.
В устных календарях — кумошник.
К весне человек слабеет, особенно в условиях Крайнего Севера. Для моряков, зажатых льдами дрейфующих судов, для поморов, ведущих промысел на островах Арктики, не было злее немочи, чем цинга. Не только здоровье, но и жизнь уносила эта болезнь.
«Не спи на Тараса — бессилье нападет» — в борьбе с нею напрямую относится. В помочь тебе лук, чеснок, квашеная капуста, а и сам не плошай. Двигайся, покинь постелю, больше двигайся! Переняли рыбаки и зверобои от ненцев обычай «айбурдать» — есть сырую парную оленину, мороженую рыбу сырцом — «строганину». В пищу включались жир, мясо морских животных, отчего дразнили поморов «моржеедами»… И отступала прежде неодолимая цинга!
О кумохе речь — считай что о лихорадке.
Во главе с кумохой их двенадцать, хворей-напастей, «сестер иродовых»: лихорадка, лихоманка, трясуха-трясовица, гнетуха-огневица, китюха, желтуха, бледнуха, ломовая, маяльница, знобуха и трепуха. 15 января их «святой Сильвестр гонял за семьдесят семь верст», но кумоха, ишь, где ни есть прячется.
«Знахарь говорит, как город городит» — усмешливо роняли месяцесловы. «На то он и знахарь, чтобы его никто не понял».
К искусству шептуний, колдунов-ведунов наши деревенские, помнится, мало обращались. Во-первых, в окружении тополей в селе Городишне стояла крытая железом земская больница; во-вторых, батюшка нашей Всесвятской церкви славился строгостью, он страху бы напустил: язык отнимется, шептать навек зарекутся!
А деревенским детям днем спать? Помилуйте, за кого их принимаете! Ненастье, ветрило-щеледуй — дома посидим; распогодилось — наши улочки-переулочки, пригорки-скаты и гумна.
У пятистенки, на диво обустроенных поместительных хором бабки Апполинарьи, по-деревенски Понинахи, скворечни выставлены.
На резном балконе парочками — крыло к крылу — жмутся голуби, гулькают, раздувая зобы и переступая красными, как твои озябшие пальцы, лапками.
Голуби к хлебу: небось не у Прохоровичей, не у Агрены поселились…
Зазевался, на гулек глядючи, — ух с тропы! Готово, увяз по пояс. Слезы тут как тут. Так и бабушка тут как тут:
— Что? Прокоп увяз в сугроб?
Вызволит внука из плена, под носом подотрет:
— У кого как, у тебя под носом завсе капельник. Не спуста, неспроста у бабушек слово молвилось.
12 марта — Прокоп перезимный.
В устных календарях — дорогорушитель. «Прокоп увяз в сугроб».
13 марта — Василий.
В устных календарях — капельник и солнечник, дроворуб.
Деревенские святцы отмечали стойкие пригревы, размягчение снега, возрастающую солнечную щедрость. В Замосковье, Поволжье нет-нет и задождит — лужи, ручьи. Закрывались пути перед соляными возами чумаков с Эльтона, Баскунчака, купецкими обозами, потому и день — дорогорушитель.
Для Подвинья, Присухонья Василию тоже красоваться в ряду соседей не солнечником, а капельником, у которого «зима плачет». Ясные дни в марте выпадают не так уж часто.
Если с желоба брызги, день светел, прими предвестья знаменательные.
«День солнечный — к урожаю».
«Длинные сосульки — на долгий лен, на коноплю».
«Василий-капельник капли даст — к доброму году».
Зима плачет, да как бы и тебе не заплакать при бесхлебье, при бескормице: ищи возможность зашибить копейку!
«Мужику не покор, что за поясом топор». Нанимались плотничать на сторону, подряжались на рубку леса и вывозку древесины к сплавным рекам. Световой день увеличивался, и мужики уходили на заработки. Однако и в своем хозяйстве дел, как всегда, невпроворот.
Известно, солнце выше — поленницы ниже. Валили березняк, осинник — в топливо печей, ольху — в овинные каменки. Отборные деревья вырубались на заготовки для саней, телег, особенно на полозья, черемушник — на дуги. У рачительных хозяев непременной принадлежностью усадьбы был станок гнуть полозья и дуги. Дровни, розвальни, выездные сани — полозья, все полозья, и за ними или за дугой соседям, что ли, кланяться? «Готовь сани летом, телегу зимой».
Но самые неотложные дела на току.
Васильев день топил овины, пожалуй, ему приличнее было бы зваться не древорубом, а молотильщиком. Ток гумна, пока молотили цепами, заливался водой По ледку молотить сподручнее. А вдруг слякоть, вдруг распустит? Позор — при хлебе быть без хлеба!
14 марта — Авдотья.
В устных календарях — весновка, плющиха, свистунья. Вытаивает мусор. С крыш потоки, под желобом — ушат. Весновка, замочи подол.
Долго ли женщинам вымочить длинные, до пят, сарафаны. И чего только охальники зубы скалят, свекру-батюшке пожалуюсь!
Снег зернист и влажен. Оседают, плющатся суметы.
Но «Евдокея благоволит, да и насорит». Чего уж, Север, где «и март морозом на нос садится». Крепка на ногах зима, режут слух посвисты шалого ветра в голых кустах.
При всем при том нынешний день — повсеместно веха в движении по годовому кругу.
Сряжалась весна с просинца, с бокогрея сулилась, так приди же, приди…
Приди к нам, весна,
Со радостью!
Со великою к нам
Со милостью!
Со рожью зернистою,
Со пшеничкой золотистою,
С овсом кучерявым,
С ячменем усатым,
Со просом, со гречею,
С калиною-малиною…
Весну «окликали», лето «вызывали»:
Лето, лето, вылазь из подклета,
А ты, зима, иди туда —
С сугробами высокими,
С сосульками морозными,
С санями, с подсанками!
Веснянки, величавы, протяжны, пелись хором. В них надежды на перемены к теплу, зиме заклятье — шибче б ей под гору катиться, назад не вертаться постылым холодом.
Принесла весна
Золоты ключи,
Ай люли-люли,
Золоты ключи.
Ты замкни, весна,
Зиму лютую,
Аи люли-люли,
Зиму лютую…
Для обширных районов России Авдотья — предмостье сельскохозяйственного года, первая встреча весны. Закономерно ее сопровождал хоровод предсказаний.
«На плющиху погоже — все лето пригоже».
«Авдотья красна — и весна красна».
«Курочка в Евдокеи напьется, овечка на Егорья (6 мая) наестся».
«День Евдокеи красный — на огурцы и грузди».
«Погода ясна — уродится рожь, и пшеница, и травы».
А если солнце «Авдотья смотрит», то есть косо, неприветливо, разгулялась в полях свистунья?
«Весновка ясна и морозна — к недороду».
«Коли на Евдокею холодно, скот кормить лишних две недели».
«Смотри лето по Евдокеи: на Евдокею снег с дождем — к мокрому лету, а мороз и северный ветер — к лету холодному».
«Полдня не будет ветра, а после полудня подует, то первая половина лета будет хорошая, а после от ветра осыплется хлеб…»
Не дадим зерну пропасть, раньше жито выжнем!
«Новичок (молодой месяц) под Евдокею с дождем — быть лету мокрому».
Отвечали деревенские святцы на запросы пастухов и огородников, пахарей и жниц, вооружая надеждами на будущее, отнюдь не безоблачное, в трудах и тревогах.
«Пришли Евдокеи — мужику затеи, соху точить, борону чинить».
Серпам подновлена насечка, упряжь для пахоты готова, займемся остальным, чтобы хоть завтра коня в борозду.
У кого ни кола ни двора, нанимайся, бобыль, в работники. По окончании зимних работ шло рукобитье о новых договорах. Кто условливался батрачить по Петров день, сенокосную страду; кто по Егорья холодного, до зимы. Сдавались в аренду пахотные угодья, сенокосы. Землю — исполу обычно: половину урожая — хозяину угодий за пользование, половину — арендатору. «Ряды на Евдокию» кое-кого устраивали: не паши, не жни, к осени, глядишь, о хлебе нет печали.
В селениях Беломорья, где источник благосостояния семей — зверобойный и рыбацкий промысел, присловие иное: «Пришли Евдокеи — рыбакам новые затеи». Успевай с починкой старых сетей, плети новые. Пора готовиться к мурманской путине. На Мурмане поморы промышляли лучшую рыбу: треску, зубатку.
Здесь, в Поморье, и приметы свои.
«С Евдокеи ворона больно шибко кричит — весна скоро».
«На Евдокею через дорогу перенос снега — весну жди крутую».
«Если на Евдокею вода, то на Егорья вешнего еще будет в реках лед».
С устными календарями перекликались месяцесловы «калик перехожих». Их календарь тесно увязывался с церковными святцами, каждому дню соответствовало краткое или расширенное песнопение.
Кормились калики подаянием, и мало кто не вынесет им пирога, не зазовет откушать, когда заведут под окнами:
Молим вас, святые, к нам ныне приспети,
Егда хочем души пением воспети.
Холщовые сумы, рубища, лапти, седина волос, заунывные голоса, древние распевы и не всем понятная речь — производили калики впечатление неизгладимое.
Исполняли они былины, исторические сказанья, в основном же — молитвы, псалмы, стихотворные переложения житий святых. Допустим, ко дню весновки:
Евдокия, в Еллинстве жена блудна бяше,
Но, бывши инокиня, добре пострадаше.
Или:
Феодот, Киринейский епископ, за Бога
Даже до смерти страда мученья многа.
15 марта — Федот вешний.
Устные численники без промедления уточняли: «Федот, да не тот (будет летний, хлеборобу угодный)». «Снег мужику серебра дороже» — в сроки, опытом определенные. Земля пробуждается, и когда кругом проталины, то снегопады, вьюги не к добру. «На Федота занос — пойдет скот на снос». Поддержка одной из примет Авдотьи: «Снег помело — сарай наголо». Берегись впереди недорода на травы!
От калик перехожих слышала деревня:
Евтропий и Клеоник на кресте распята,
Мечом же посекоша Василиска свята.
Надо полагать, ребятишки таращили глазенки, ахали сердобольные старухи: «Господи-Сусе, эки страсти народ сносил, мы-то живем ровно у Христа за пазухой!»
Преподобный Герасим льву повелеваше,
Ему, мирно уснувше, и лев конец взяше…
17 марта — преподобный Герасим — апостол Вологодского края.
В устных календарях — грачевник.
«Грач зиму расклевал». «Грач на горе, так и весна на дворе».
С малолетства в деревнях заучивали:
«Грач прилетел — через месяц снег сойдет».
«Грачи сели в гнезда — через три недели на сев».
«Грачи играют — к хорошей погоде; с криком вьются, сядут на гнезда и опять взовьются — погода переменится».
Да мимо нашей деревни махали черные птицы крыльями: лес и безлюдье, пашни точно заплатки, с них не прохарчиться. Торопились вестники весны на полевой простор, к школе на березы, занять гнездами тополя у сельской больнички.
В глубинные слои месяцесловов погружает поверье: «Герасим на Русь грачей ведет, с Руси кикимор выгоняет».
Став союзом разнородных племен, Русь явилась миру страной многоверия и многобожия, что раздробляло его духовные силы, было чревато распадом. Крещение Руси в 988 году сделало решительный приступ к упрочению единства — земли, власти, веры. Землю терзали вражеские нашествия, власть, слабея, шаталась, но вера была неколебима. Велика роль христианства в спасении нравственных начал в кровавое безвременье татаро-монгольского ига. Какие бы ни выпадали испытания: междоусобные войны, мятежи, смуты, — верой, порой единственно ею, терпели поражение духи зла, раздоров, братоубийственных браней.
Язычество далеко не сразу себя исчерпало. И столетия спустя после принятия христианства его носители обитали по глухим углам. На Вологодчине за болотными хлябями, среди таежных дебрей существовали мелкие племена, такие, как тойма, коротай, о которых упоминается в старинных документах. Вероятно, подобные вкрапления имелись у соседей, в Костромской, Ярославской стороне. «Нехристи», «поганые» — порицались церковью приверженцы обычаев предков, упрямо отстаивавших древний уклад и тысячелетнюю обрядность даже с крестом на вороту.
Иеромонах Киевской Глинецкой обители преподобный Герасим пришел на пеку Вологду в 1147 году. Деятельный инок воздвиг храм Пресвятой Троицы и основал вне пределов поселения, за Кайсаровым ручьем, одноименный монастырь, первый Троицкий на Севере. Большинство жителей окрест были язычники, проповедь новой веры часто встречала сопротивление.
Преставился преподобный 17 марта 1178 года. За мирные подвиги на ниве христианского просвещения Герасима нарекли апостолом Вологодского края.
18 марта — Канон.
В устных календарях — огородник.
Ткнуть в снег лопатой, и уже отметился, почтил покровителя овощеводов!
С Канона в сельце Кумзеро Кадниковского уезда брала разбег ежегодная ярмарка.
Стекался, съезжался люд продать подороже, купить подешевле. Посланцы Сямжи, Белозерска, Холмогор, Казани, не говоря о близкой Тимонихе, о Бирякове. Ситцы, одежда, обувь. Косы, плуги, бороны. В рядах теснота, полки ломятся от товаров.
Свое выставлено — опять ряды. Куделя, кружева, холсты, мед, масло льняное. Там деготь, смола, тут связки веревок-ужищ, овечьи шкуры. Бочки, кади, ушаты…
Вон самовары блещут боками: пузатые ведерные и фигуристые, в рюмочку. Жаром горит латунь, словно серебро, блестит никель.
Граммофон пялит раструб:
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина…
Девицы на выданье, бабы-молодки толкутся у россыпей колечек, сережек, бус, там, где фабричные нитки и платки, где разноцветные красноборские пояса, шелковые ленты.
Парни пробуют кирилловские гармоники: которая голосистей, напевней, чтоб у дроли сердце таяло, чтоб у соперников от зависти волосья шишом.
Мужики — у коновязей, подле лошадей, пригнанных на продажу, возле кулей зерна. Не прикупить ли семенного? Мука-крупчатка в мешках — пудовичках. Спрос не беда:
— Чей помол-то?
— Елецкий! Купишь, почтенный, — не покаешься! — готов у приказчика ответ.
Женщины постарше, домовитые болыпухи, около посуды: ею торгуют прямо с возов.
Глиняная: разлевы — под коровье масло, топушки с рыльцем и прямой ручкой — разогревать его. Латки — мясо тушить, штеники — щи в печь ставить. Корчаги — пиво варить, а пощеляют — угля для самовара сыпать.
Богат выбор деревянной посуды. Ставень — кушанье на стол подать, не боись, не остынет; скопкарь, чаша из древесного наплыва в виде птицы-утицы — квас и пиво разливать; хандейка — пиво-квас пить; ручонка — воду в ней держать.
О бересте, лыке и говорить не приходится: груды зобенок, пестерей, туесов, наберух — под гриб-ягоду лесную, груздь бел, кислу клюкву-журавлйку…
Оборот ярмарки выражался суммой в 100 тысяч рублей, по нему сельцо на озерном берегу смело равнялось с уездными городами в общем-то сельской тогда губернии.
Вот это уважение крестьянскому люду, если в Кумзеро с товарами наезжали аж из Казани!
20 марта — Василий.
В устных календарях — северный капельник.
«Прилетели грачи, стали зиму толчи», «Зима убегает темными ночами». Так, может, приспело время потайки поздравстовать?
Приспело, правда, для нас не без оговорки: «С крыш капает, а за нос цапает».
21 марта — Лазарь и Афанасий, известные преимущественно волостям Олонецкой округи, где службами в церквах чествовали преподобных подвижников веры, местночтимых святых.
Утренники за нос цапают, изморозь опушает березы, а полноте тужить: «Придет солнышко и к нашим окошкам!»
22 марта — сороки, весеннее равноденствие, именины жаворонка.
«День с ночью мерится».
«Жаворонок весну благословил…»
Творцы народных календарей не помышляли противопоставлять себя природе. Духовная жизнь, нравственные устои, труд, человек и природа, по их убеждению, суть нерасторжимое целое. Слагались устные численники людьми, на опыте поколений постигшими, как он дается, хлеб насущный, вдобавок на Севере, где приходилось с топором врубаться в тайгу, жечь ее огнем в надежде заполучить клочок угодья — посеять жито, развести огород, накосить стог сена. Посевы губила стужа, хлеб вымокал от дождей, в засуху выгорала трава… Все-таки месяцесловы ничего другого не проповедовали, кроме любви к отчей земле, ее лесам, водам, если песня прилетной птахи, спутника пахаря, заслуживала праздника!
Наступило весеннее равноденствие — вторая встреча весны.
Молвить на прямоту, «красна весна и голодна». Горечь навевали веснянки-причеты:
Ох, весна-красна
Все повытрясла,
Из закромов
Все повыскребла,
Новым веничком
Все повымела.
О себе не печаль, перебьемся, с живностью по хлевам как быть? Крышу метали в ясли, коль дом под соломой. «Не научен человек — скотина, не накормлен скот — не животина». Заботы от сна отбивали: «Нет скотины — постель из перины, есть скотина — постель как шило».
Чего уж, «к весне и добрую скотину за хвост поднимают»!
Бывать, к именинникам обратить мольбу?
Ой вы, жаворонки,
Жавороночки!
Несите здоровье:
Первое коровье,
Второе овечье,
Третье человечье!
На житейских невзгодах не сошелся клином белый свет. Весна в году одна. И жизнь одна — пускай она будет праздником, пускай молодежь потешится, попоют девицы:
Жаворонки,
Перепелушки,
Птички-ласточки!
Прилетите к нам!
Весну ясную,
Весну красную
Принесите нам!
На жердочке,
На бороздочке,
И с сохой, и с бороной,
И с кобылой вороной,
С пряльцем, с донцем,
С кривым веретенцем!
Снег глубок, непогодь — что вы, нет помех хороводам. Избы тесны, найдется крыша за околицей.
У нас на гумнечке немножко:
Пятьдесят молодцов, сорок девок…
Балалайки, бубны, тальянки сменяют наигрыши с «Наборной» на «Сборную», со «Сборной» на «Капустку», на «Заиньку». Дробят по гладкому току гумна полусапожки — новокупки, блескучие жениховские калоши на валенках выше колен, ветер поднимает подолы в кружевах, развеваются шитые-расшитые передники.
Сковородник на печи,
Ты не много хлопочи!
Десяточка два-три
Ты блинов напеки.
Двое ходят, двое бродят,
Двое сойдутся и обоймутся,
Обоймутся и поцелуются
По старому закону:
Четыре на кону, —
Но не выщелкать.
Целоваться девять раз,
Против носу, против глаз,
Девяносто один раз.
Закон, старый закон!
Чем нам песенку начать,
Чем ее окончить? —
Разговорами начнем,
Поцелуем кончим.
Ребятишки, непременные участники встречи весны, забравшись куда ни повыше — на изгороди, крыши амбаров, погребов, — голосили в крик:
Весна-красна,
Что принесла?
Теплое солнышко,
Красное летечко…
Прислушайся, в соседней деревне сверстники надрываются:
Весна-красна!
На чем пришла?
На чем приехала?
На жердочке,
На бороночке,
На овсяном колосочке,
На пшеничном пирожочке.
Мамы, бабушки пекли хлебцы, формой сходные с летящими птицами, изюминки вместо глаз. Сороки — праздник деревенского детства. «Жаворонки прилетели, на головку деткам сели». Нет весны без радости! Ребята выставляли «жаворонков» на скирды, с настоящими птичками делились: поклюют, звончей зальются. С дороги, из-за моря, чай, голодные.
Честно признаться, крошки доставались воробьям: жаворонки появляются позднее.
Пекли «жаворонков» и в войну, когда каждая горсть муки была на строгом учете. Кое-где даже в школах в подарок малышам. Изюм заменялся ягодками сушеной черники…
В духовных святцах Сороки — память сорока мучеников, в IV веке страдавших за веру на озере Севастийском. Устные календари о Сороках сказывали: «Зима кончается — весна начинается». «Сорок мучеников — впереди сорок утренников». От зимы нередко всего отличия, что морозам ночью трещать, на восходе крепчать, днем в тени прятаться. «.Сороки — сорок пичуг из заморья на Русь-матушку пробираются»: синька-трясогузка — к ледолому, чайка — на полую воду, зяблик — на зябь, пахоту летошнюю.
Чувствительней перепады ночных и дневных температур, с утра дали поволакивает беспросветная пелена.
23 марта — Анастасия.
«Белая вата плывет куда-то».
Куда, если не в лето, в зной и стрекот кузнечиков с межи! Вчера пахари на УС мотали, мол, ведреная погода благовестит добёр урожай гречи, нынче тонкопряхи смекают, густ-де туман на лен част, волокнист, на коноплю.
25 марта — Григорий и Феофан.
«На Феофана туман — урожай на лен, на коноплю».
Серая морока сутками, и сутками погожая теплынь. В лесных трущобах ослабли ледяные скрепы: глыбы нависи, увлекаемые собственной тяжестью скользят вниз, ломая сухие сучья, выдирая клоками хвою.
Обтаяли дороги, четче обозначаются переходы между избами, от подворий к гумнам, баням.
Весна…
Напомнить, кто ей дедушка? Январь-просинец.
По устным календарям, «март — февралю бокогрею меньшой брат, дню Евдокии-плющихе крестник». Кровное, видите ли, родство, подчеркнутая зависимость младшего от старших.
Наследник января-просинца, сдается, натура лирическая. Его время — поэзия лучистого, насквозь золотого, осиянного солнцем воздуха, серебристых, сбросивших зимнюю кожуру барашков ивняка, влажного дыхания осевших сугробов, трелей жаворонка над проталинами и туманов, туманов… Поэтично отразили перемены деревенские святцы: «На Григорья тропинки чернеют и снег тревожится». Затем снова пробелы. Досада разбирает, словно у тебя отнимают сутки по суткам дни твоей жизни.
Посмотрим, что там дальше.
29 марта — Савин и Трофим.
«Пришли Савин и Трофим — сани покинь, телегу подвинь». Телегу подвинуть не труд, расстаться с полозом — люди осмеют. Не про нас совет, северянину бы из копилки примет выбрать подходящую:
«Тепло — вся весна будет теплой».
Ладно, терпенья наберемся и телеги дождемся!
30 марта — Алексей, человек Божий.
В устных календарях — позимный, солногрей — с гор потоки, из сугроба кувшин пролей.
При пестроте, многослойности численников деревня опиралась на отдельные дни, в приметах поворотные. Для марта их три — 14, 22, 30.
За именами в святцах — реальные деяния святых. Федор Тирон погиб за веру 2 марта 306 года. Излюбленный герой песенных сказаний, «Иерусалима вышнего гражданин», он рисовался виршами калик перехожих богатырем, сродни Илье Муромцу. Двенадцатилетним отроком Федор Тирон уже побеждает вражьи орды. Сине море не препона — вброд перейдет, на булатно копье опираючись; не супостат ему змей огнедышащий — поборет, спасая родну матушку, Федорису Микитишну!..
Преподобный Алексий, названный в месяцесловах человеком Божиим, жил в Риме в V в. Воспитанный в роскоши наследник богатых родителей, он, бросив семью, окунулся в нищету, скитания. Бога взалкал душой смятенной? Восылала совесть жаждой испить чашу мирского горя в чаяньи, что другим меньше из нее достанется? Все люди Божий, перед Богом все равны — кротко принимал Алексий тяготы, выпадавшие на долю христианина. Раб бесправен, христианин был ниже последнего раба, всюду гоним за веру. После долголетнего подвижничества во славу распятого Спасителя Алексий возвратился домой никем не узнан до смертного часа, скончался.
Воспевали стражники хожалые:
Лико его пишут на иконы,
Житие Олексиево во книгах.
Кто Олексия воспоминает
Во всяк день его, света, на молитвах,
Тот избавлен будет от вечныя муки,
Доставлен в небесное царство…
Приметы в устных численниках диктовались трудовым распорядком, климатическими условиями. В Беломорье, например, солногрей посылал зверобоев к лежбищам тюленей у Канушина мыса Мезенского залива; земледельцам юга страны давал почин пахоты, сева жита; пасечникам — работ на пчельнях.
«Пришел Алексей — выверни оглобли из саней». Для кого-то это было приемлемо, от пинежан, карпогорцев отказ: болота, сырь и грязь, на телеге далеко не уедешь, и летом пользовались санями жители таежных деревень.
Для Руси в целом Алексей позимный — похвала тающим снегам.
«Сверху печет, снизу течет, Алексей с теплом — весь год с добром».
«Каковы ручьи, таковы и поймы (вешний разлив)».
«С гор снеговая вода — на богат укос».
«Сочатся порознь ручейки из сугробов, не расплакались снега разом быть плохим кормам».
Стелются туманы, снег встревожился, знать, приспело талой воде подать голос. «Весне сынок, зиме пасынок», поначалу несмело залопочет ручеек, словно дитя, чей лепет поймет одна мама, затем громче и задорней. Грело бы солнышко, ветры к попутью, скоро дойдет до песен — бурливых веснянок лугов, оврагов и полевых скатов!
Малую ребятню хоть за уши держи, лужи выбродим, на Митин лог сбегаем поглядеть, как у ивы плакучей поток бурлит, пенится.
Влекло таинство, свершающееся на главах. Был снег — стала вода. Живая, текучая: забреди, с ладоней побрызгайся, щепку пусти корабликом.
Крылья за спиной выросли, летишь домой:
— Бабушка, у Прохоровичей перед двором по колено лужа!
Ты сказочно богат. Твои в снегах проталины, твои синие залесья, из-под белых облаков журчанье жаворонков — счастлив этим с целым миром поделиться.
— Бабушка, поперек дороги ручей!
В телегу пересаживаться рано, а санные полозья, если мерзлая колея в шипах, как терка, истончаются, становясь словно лыжи…
Все, затвори двери за позимьем!
Младший брат февраля апрелю передает дело возрождения природы.
Не знаю, возможно, не следовало здесь глубоко вдаваться в древность: как кумоху стерег домовой, как за печку к нашим предкам забирались кикиморы… Но можно ли умолчать о Великом посте, ведь в его обрамлении развертывались действа встреч весны? Говели перед исповедью, колокольный звон к храмам созывал прихожан молитвой очиститься, святым образам поклониться, пред заветной иконой свечу возжечь.
«Пост — не мост, не объедешь», — старики внушали. Молодяшка соглашалась, отвечая шуткой-прибауткой: «Великий пост всем подожмет хвост».
Строги православные обеты дедов-прадедов, по ним горячая пища дозволялась в субботы да воскресенья.
Скоромное — молоко, яйца, животные жиры, мясо — не разрешалось вкушать. За год постничанье охватывало по времени около восьми месяцев. Блюстители чистоты нравов чаю с сахаром не пивали: травка чужая, Бог весть из каких рук, а сахар, у кого хошь спроси, из скотских костей варят! Смена посуды горшков и чашек, черпаков и ложек — перед постом обязательна, чтобы и дух скоромного на стол не попал.
Вволю овощей, пирогов досыта, льняное масло без оглядки: «Не бойся того оста когда в закромах нет пуста, страшен и мясоед, когда в амбаре хлеба нет» Трудоемкие работы, как по найму плотничать, строить избы, шить баржи заготовлять лес на промышленников, — тут пост, разумеется, не голодный.
В семьях обычно готовили на первое крупянку, суп из овсянки и капусты; взварец — луковую похлебку; губницу — из сушеных, соленых грибов. С утра и на второе в обед подавалась «толстая каша» — ржаная мука, заваренная в кипятке. Только с утра шла «повалиха», каша из овсяной, ячменной муки, залитой кипятком. Ели ее, прихлебывая квас с тертой редькой.
Квас, конечно, в пост всегда подавался на стол в первую очередь.
О тюре, хлебной крошенине или размоченных сухарях, надеюсь, наслышаны. А что такое «росщековда»? А «шурик» и «мурик»? Вологодские разносолы! «Росщековда», или «мура», — кусочки хлеба, толченный с солью лук, разболтанные в квасе. «Шурик» — хлебная крошенина в квасе, «мурик» — то же самое, но в воде.
По важному поводу — гости, крестины, другое событие — блюда разнообразились. За счет картошки с уксусом, пареной репы, соленых груздей, рыжиков, огурцов, сусла.
По всему Северу иногда выдается март — «спереди и сзади зима», «сверху печет, а снизу студит».
Морозы, снег хвойным дебрям нипочем: у медведей, говорят, потягушеньки. Зевают бурые космачи: а-а… Один рот и тот надвое дерет! Лапы чешутся прогуляться, назад в берлогу не возвращаться!
Наверное, бурые завидуют родичам в белых шубах. Медведицы с медвежатами покинули подснежные «родильные дома» гористых островов Арктики, скитаются себе по плавучим льдам. Медведи-ушкуи, кто ни берлог, ни семейных обязанностей от веку не знает, прибиваются к побережью океана, в полыньях, разводьях ловят нерп.
Ерники — завьюженные кустарники вдоль рек — оглашаются криками, хлопаньем крыльев: тундряные куропатки загодя ввязались в дележ гнездовий.
Песцы бросили шляться где попало, тянутся в сопки к старым норам. Потребуется — новые откроют, на скатах, заросших ивняком каменных осыпях отыщут уголок поукромнее.
Росомахам искать нечего: они возле детенышей, как на привязи. А ведь зимой не ведали устали бродяги, и сотня верст им — не крюк…
В Заполярье весна налицо.
Кажись, в тайге перемен поменьше.
«С гор вода — рыба со стану». То есть с началом снеготаяния речная, озерная рыба покидает обжитые омута, придонные ухоронки — трогается «со стану». Пустеть бы зимовальным омутам, а плохо тает.
Сухой март не в диковину. Осадков выпадает мало, но гонит солнце снег с полей, оседают сугробы от тепла и туманов.
В деревне с крыш прерывистые ручейки, в лесу с деревьев — росинки. С ветки на ветку пробрызнет, с иглы на иглу капнет и застынет в тени сосулькой.
Рыжеют колючие прутья шиповника. Ничего особого, лисицы линяют. Смотри-ка, где рыжая нашла гребешок — шерстку причесать!
Наступает, наконец, утро, наземь спускается глухарь. Черный в рассветной мгле — на груди перо отливает, будто вороненые латы, — таежный отшельник шагает под соснами, распустив мощные бурые крылья. Подергивая шеей, встопорщивая бороду, чертит он снег концами крыльев, извлекает из горла странное щелканье:
— Т-ток! Т-ток!
У глухарей под клювом бороды черные, у глухарок сивые. С сосен глухарки квохчут, одобряя громогласно:
— Так-ак! Так-ак!
Возит глухарь крыльями, шагает и ведет, ведет по снегу волнистую черту.
Граница времен года. Бывает на Севере по-всякому: в марте дожди, в апреле бураны — след глухаря кладет зиме предел.
Грачи у гнезд, и вот-вот явятся скворцы.
Воистину скворец — народная птичка. Есть тонкие ценители пения скворушек, умеющие разложить его на колена: полукурант, ямщичий свист, ржанье, червякова дудка.
Свищет скворец у тесового домика, весну подгоняет: эй, поторапливайся, прибавь прыти, заждались тебя.
Чего ее подгонять? «Видишь скворца, знай, весна у крыльца!»
по свидетельству летописей
1195 год — 17 марта в Киевской стороне случилось землетрясение.
1270 год — в разгар весны в Великом Новгороде редкостный снегопад: засыпало дворы с людьми.
1285 год — наводнения: «в немцах вышед море и потопило землю». В Западной Европе стихия унесла жизни 60 тысяч жителей, оказались разрушены 111 каменных храмов, «опричь деревянных».
1442 год — на Руси после жестокой зимы весна выдалась ветреная, с бурями, грозами.
1697 год — с весны на Севере падеж скота. «На Прилуке, — занесено в одну из летописей Великого Устюга, — на конюшенном дворе, лошадей пало сто и больше, такожде и в прочих волостях… И жеребец, что стоял на стойле, зовомый Яблок, пал же, зело был урядством чист и пригож вельми».