ИЮНЬ — ХЛЕБОРОСТ
ИЮНЬ — ХЛЕБОРОСТ
ИЗБРАННЫЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ ПРАВОСЛАВИЯ И ПРАЗДНИКИ ИЮНЯ
1 июня — Благоверного великого князя Димитрия Донского (1389). Преподобного Корнилия, игумена Палеостровского, Олонецкого (ок. 420). Благоверного князя Иоанна Угличского, в иночестве Игнатия, Вологодского (1523). Преподобного Корнилия, чудотворца Комельского (1537).
2 июня — Мучеников Фалалея, Александра и Астерия (ок. 284). Обретение мощей святителя Алексия, митрополита Московского, всея России чудотворца (1431).
3 июня — Владимирской иконы Божией Матери (празднество установлено в память спасения Москвы от нашествия крымского хана Махмет — Гирея в 1521 г.). Равноапостольных царя Константина (337) и матери его царицы Елены (327).
4 июня — Мученика Василиска (ок. 308).
5 июня — Преподобного Михаила исповедника, епископа Синадского (821). Обретение мощей святителя Леонтия, епископа Ростовского (1164). Собор Ростово — Ярославских святых.
6 июня — Преподобного Симеона столпника на Дивной горе (596). Преподобного Никиты, столпника Переяславльского (1186).
7 июня — Третье обретение главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна (ок. 850). Священномученика Ферапонта, епископа Кипрского (IV).
8 июня — Апостолов от 70-ти Карпа и Алфея (I). Мученика Георгия Нового (1515).
9 июня — Преподобного Ферапонта Белоезерского, Можайского (1426). Мученицы Феодоры девы и Дидима воина (304). Праведного Иоанна Русского, исповедника (1730).
10 июня — Преподобного Никиты исповедника, епископа Халкидонского (IX). Священномученика Евтихия, епископа Мелитинского (I). Святителя Игнатия, епископа Ростовского (1288). Никейской (304) и Чухломской (Галической) (1350) икон Божией Матери.
11 июня — Мученицы Феодосии девы, Тирской (307–308). Блаженного Иоанна, Христа ради юродивого, Устюжского (1494). Иконы Божией Матери, именуемой «Споручница грешных».
12 июня — Преподобного Исаакия исповедника, игумена обители Далматской (383).
13 июня — Апостола от 70-ти Ерма (I). Иконы Божией Матери «Нерушимая Стена» (1049).
14 июня — Мучеников Иустина Философа и другого Иустина и с ними Хари-тона, Хариты, Евилиста, Иеракса, Пеона и Валериана (166). Преподобного Дионисия, игумена Глушицкого (1437).
15 июня — Святителя Никифора исповедника, Патриарха Константинопольского (828). Киево-Братской иконы Божией Матери (1654).
16 июня — Мучеников Лукиллиана, Клавдия, Ипатия, Павла, Дионисия и Павлы девы (270–275). Сретение иконы преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского чудотворца (1503).
17 июня — Святителя Митрофана, Патриарха Константинопольского (325–326).
18 июня — Священномученика Дорофея, епископа Тирского (ок. 362). Перенесение мощей блаженного Игоря, великого князя Черниговского и Киевского (1150). Игоревской иконы Божией Матери (1147).
19 июня — Преподобного Илариона Нового (845). Святителя Ионы, епископа Великопермского (1470). Пименовской иконы Божией Матери.
20 июня — Священномученика Феодота Анкирского (303).
21 июня — Великомученика Феодора Стратилата (319). Святителя Феодора, епископа Суздальского (1023). Ярославской (XIII) и Урюпинской (1821) икон Божией Матери.
22 июня — Святителя Кирилла, архиепископа Александрийского (444). Преподобного Кирилла, игумена Белоезерского (1427). Мучениц Феклы, Марфы и Марии в Персии (346). Преподобного Александра, игумена Куштского (1439). Святого Кирилла Вельского (Важского).
23 июня — Священномученика Тимофея, епископа Прусского (IV). Обретение мощей святителя Василия, епископа Рязанского (1609). Собор Рязанских святых. Святителя Иоанна, митрополита Тобольского (1715). Собор Сибирских святых.
24 июня — Апостолов Варфоломея и Варнавы (I). Иконы Божией Матери, именуемой «Достойно есть» («Милующая»).
25 июня — Преподобного Онуфрия Великого (IV). Преподобного Петра Афонского (734). Преподобных Вассиана и Ионы Пертоминских, Соловецких (1561). Преподобных Онуфрия и Авксентия Перцевских, Вологодских (XV–XVI). Преподобного Стефана Озерского, Комельского (1542).
26 июня — Мученицы Анилины (293). Преподобных Андроника (1395) и Саввы (XV) Московских.
27 июня — Пророка Елисея (IX в. до Рождества Христова). Благоверного князя Мстислава, во святом Крещении Георгия, Храброго, Новгородского (1180).
28 июня — Пророка Амоса (VIII в. до Рождества Христова). Святителя Ионы, митрополита Московского, всея России чудотворца (1461). Мучеников Вита, Модеста и Крискентии питательницы (ок. 303). Блаженного Августина (430).
29 июня — Тихона, епископа Амафунтского (425). Преподобного Тихона Луховского, Костромского чудотворца (1503).
30 июня — Мучеников Мануила, Савела и Исмаила (362).
* * *
«Лето крестьянину мать и отец». И горожане считались с тем, что «лету дважды не бывать».
Широкий пояс огородов, пастбищ, посевов охватывал, скажем, средневековую Москву. Иностранцев поражал деревенский ее простор, обилие садов, наряду с близостью дубрав, боров-рамений, лугового раздолья, сообщавших русской столице облик самобытной живописности. Исполинский, в золотом шеломе столп Ивана Великого, кирпичные башни и стены Кремля, белокаменное узорочье Китай-города, богатые палаты, расписанные цветисто, изукрашенные резьбой терема, и всюду храмы, на улицах липы, сосны, вязы, лужайки прямо у домов, вдоль берегов Москвы-реки, и звоны колоколен, и разноголосица петухов, мычанье коров.
Или — Вологда. За заставами простирались выгоны, льнища, лесные угодья, где собирали рыжик, малину. У быков Красного моста рыбак выбирал сети поспеть на торжище с язями и щуками, в Духовом монастыре били к ранней заутрене, пел во Фрязинове рожок, стучали на Подлесной пастушьи барабанки: городским улицам, по которым прогонят скот, долго-долго пахнуть молоком, хлевным духом…
«Лето-припасиха» — с молвы дедов-прадедов в устный численник осело. «Что летом ногой приволочишь, то зимой губами приберешь».
Сперва, конечно, посади и посей, а то будет нечего припасать. Посевная продлевалась почти до середины нынешнего июня, посадка овощей и дольше.
Главное, чем устойчиво, крепко хозяйство — сенокос и жатва, подъем паров, сев озимых, уборка и расстил льна, — приходится на лето. Повышена цена времени: «Часом опоздаешь — годом не наверстаешь».
«Не земля родит — год».
Какой год считать благоприятным, легким, какой тяжелым?
«Худо лето, коли солнца нету».
«Не моли лета долгого, моли теплого».
«Зеленый год» — два слова, встарь наводившие ужас. В начале ХУП века похолодание, обрушившееся на Европу, горем, бедствиями отразилось на Руси. От затяжных стуж-отзимков, лютого ненастья не успевала выколоситься даже рожь, посевы зелеными уходили под снег.
«Дождливое лето хуже осени».
Вместе с тем пагубен и палящий зной.
«.Сухмень — в поле колос скорбит».
Крестьянин готов был поступиться «зеленой страдой» на лугах, лишь вознаградила бы его труды «хлебная страда».
«Когда сено гнило, тогда в сусеке мило».
«Сено черно, так каша бела».
К погоде вперед на лето примеривались с декабрьского почина зимы, с январских стуж и февральских метелей.
Природа нема и никогда не молчит. Она говорит с нами блеском звезд ополночь и утренней росой, раскатами грома и шорохом муравьев по опавшим иглам соснового бора, только нам бы постичь ее язык! Встарь этому Способствовали устные численники-месяцесловы, как азбука, по которой учились проникать в смысл вьюг зимой, дождей летом, вешних половодий и осенних листопадов.
Перволетье. Белые ночи. Нежная, ярчайшая в году зелень трав, деревьев, посевов.
С вешней поры утвердишься, что ничего нет благоуханней растущей травы. Только теперь не луговой, где солнцепек путает запахи, но лесной — прогалин, полян, где густота нависи оберегает еще черемухи в цвету; мох влажен, столбы солнечного света, пропущенного сквозь кроны, рябят танцами золотых мошек, и хвойные лапы елей украшены свежими побегами. Чуть проклюнувшиеся иглы мягки, чешуя завязей шишек рдяна, желта осыпь пыльцы, и эта мягкость, светлая зелень так отвечают лепету необмятой листвы, ее плеску, синей сумеречности. Листва струит тонкий-тонкий аромат, который невмочь перебить волглым струям от мхов, трухлявых колодин, сухим, горячим запахам муравьищ, солнечных лужаек. Так, тьме ночи не дано погасить одинокий огонек избы спящей деревни; так, вою и стону метели не справиться с поддужным колокольчиком ямщика, чей звон залетел к тебе, пробился из дальнего-дальнего детства… Трава! Пробилась и в лесу, растет, пышнеет!
Волнуют всходы ранних яровых. Ячмень, пшеница, овес — что ни полоса, то и особый оттенок зелени, нежный в своей беззащитности пушок. Кто смеет его тронуть и погладить, то это бегучие тени облаков.
«Хлеборост» назван июнь устными святцами, он постарается оправдать звание.
А пушицы, травы, называемой иначе заячьи лапки, вдруг столько объявилось, что пади сырых логов словно снегом покрыты. Белые кисти шелковисты, чисты. Вот бы окунуть их все разом в яркие краски июньских рассветов да закатов, да расцветить пожни, берега озер — то-то красота будет! И на пресницах деревенских модниц, на балконах изб нет таких колеров!
Что ж, того и ждать, раз июнь именовался раньше «разноцветом». За ним право распускать герани и ромашки, духмяный лабазник и алые, розовые гвоздики, голубую синюху и лиловые луговые васильки…
Светлейший месяц светлейшего времени года, всем богат июнь.
А вспомнишь деревенские святцы, поневоле убавится пылу: «Богат июнь, у апреля-дедушки подбирает крошки». «Июнь — в закрома дунь. Поищи, нет ли где жита, по углам забыто. Собери с полу соринки, сделаем по хлебцу поминки». «Отец с сыном, май с июнем, ходят под окнами, побираются».
Ловлю себя на мысли: может, прибеднялись мужики? В русском, знаете, характере на себя наклепать, прикинуться, будто из-за угла мешком пришиблен. С бедняка, вестимо, взятки гладки, с дурня и вовсе спросу нет.
Север, в сущности, не испытал оков крепостничества. Земля долго оставалась общинной собственностью. Было до середины XIX века — расчисти от леса, кустарников новину и владей. Накосил сена, сметал стог — твое. Вспахал, засеял, выросло — твое, хоть репа, хоть лен. Суровы климатические условия, все же приложи руки, земля разве обманет! Реже недороды на важских, двинских, сухонских подзолах, суглинках, чем на южных, подверженных засухам черноземах или в пшеничном Поволжье.
Правда, с годами и на Севере резче проступала чересполосица. Жители старых деревень у нас от нехватки пахотных земель еле-еле сводили концы с концами, тогда как у соседей, в Брусной, под Брусенцем, амбары ломились от зерна.
Не всем известно, что Россия и продавала, и закупала хлеб. Допустим, в 1913 году страна завезла, преимущественно из Германии, ржи более 12 миллионов пудов, пшеницы — почти 1,4 миллиона пудов…
Ладно, «в июне есть нечего, так жить весело: цветы цветут, соловьи поют».
«Май — под каждым кустиком рай», а июнь — «каждый кустик ночевать пустит».
Чего уж, хоть ночуй в поле, столько всего наваливалось: посевную кончай и навоз под пар вывози, открывай прополку, за огородом следи и начинай косьбу.
«Поводит июнь на работу, отобьет от песен охоту» — в деревенских святцах заявлено.
Ей-ей, прибеднялись, лукавили! При переходе от весны к лету Русь пашенную, сельскую как раз настигала урочным накатом песенная, игровая стихия, тем более широкая, что народная обрядность, гулянья молодежи по временам подверстывались к религиозным праздникам.
С весной прощанье, его кое-где отмечали еще с Николы Вешнего, когда сады в цвету, кукушки без умолку кукуют, коровы с утра до вечера на выгоне, кони по ночам пасутся на свежей траве, по колено в росах.
Обряд совершался за околицей в лесу. Сломленную ветку цветущей черемухи девушки убирали лоскутьем, лентами, вешали на нее крестики нательные, куковали кукушечкой.
— А не покумиться ли, сударушки?
— Покумимся — полюбимся!
Сквозь душистую зелень листьев целовались кума с кумой в знак сердечного расположения, отныне они все едино что крестные сестры.
Венец древнего действа — вечером на реке, после угощенья, у костра, игр и песен, когда самая отчаянная кумушка-голубушка, раздевшись, окунала «кукушку» в воду на глубине, на быстрой струе, под пенье обрядовое, под щелканье соловьев и звон боталов стада.
Кстати, «крестины кукушки» чаще проводились после Николы травного, вообще обрядовость кочевала по праздникам в зависимости от того, где что уцелело, что воспринято исстари.
В Вознесенье обычай стряпать обетное печенье — «лесенку», «Божью окутку», «Христовы лапотки» — соблюдался почти повсеместно.
«Лапотки», «онучки» — без них как можно? По поверьям деревень, Спас, сын Божий, от Воскресенья до Вознесенья Русь обходит, а земля-то обширна, а обутка-то лыковая, не ноская, надобна ей перенова.
У «лесенок» оттого семь перекладин-ступенек, что Христу восходить-возноситься на семь небес. К тому же «лесенка» — ржи помога:
Расти трава к лесу,
Рожь — к овину…
Вознесенье праздновали чаще в мае, Святую Троицу, Духов день обыкновенно в июне.
«Зеленые святки», березе именины! «Березынька скрипела, всех девушек кликала», наказывая в рощи, в луга идти, обещая сама согнуться, в веночки завиться:
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Ой, я старость не хочу,
Старость в ногах затопчу,
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Ой, пойдем, лада, в темный лес!
Ой, пойдем, лада, в темный лес!
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Березка завита, ею, разубранной лентами, цветным лоскутьем, венками, обносили нивы и покосы. Присоединялись к шествию мужчины, замужние женщины, парни и детвора.
Возвращаясь в деревню, хвалились песенницы:
Где девушки шли,
Там рожь густа,
Где бабы шли,
Там вымокла,
Где мужики шли,
Там повыросла,
Где парни шли,
Там повылегла…
Очевидно, участники хода ни сном ни духом не ведали, что воздается ими Ладе — светлокудрой богине весны, любви, сердечного согласия, — чье земное воплощение и есть береза.
Поскольку «зеленые святки» объединяла седьмая неделя после Пасхи, с зенитом празднества в четверг, они именовались Семиком.
Семик честной, Семик ладужный,
Послал за винцом, на нем семь одежд,
Все шелковые, полушелковые,
Семику да Семичихе — яичко!
Семик баню продает,
Семичиха не дает,
Стряпала, стряпала,
В тесто ложку спрятала!
Как повалят ватаги по улице — шуму, гаму… Ой, святых вон выноси! В ржавые ведра колотят, скачут оравой… Подать им, что ли, пироги и яичко, авось отступятся? Знамо дело, на пир-братчину съестное гоношат.
Ой, Семик-то Миколы-бобыля дочерь! Вырядилась парнем, в рвани и отрепьях, а Семичиха — чей-то мальчонка в юбке. Бывать, и мне к ним пристать, коль ноги в пляс просятся?
Везде Семик, как празднество встречи лета, обставлялся разнообразно. Где ряженые колобродили, шли смотрины невест в хороводах или «хоронили Кострому»; где, по реке пуская венки, гадали о замужестве или опять «кумились с кукушкой» и подружка с подружкой.
Разница в том, что вместо ветки черемухи убиралась лентами цветущая орхидея кукушкины слезки.
Кума с кумой
Покумимся!
Чтобы нам весь год
Не браниться.
Побранимся —
Грешны будем,
Кукушечке
Тошно станет!
Полно-ка, неуж утерпите, из-за ребят на вечеринах-посиделках не поссоритесь — из глаз слезы и пресница под лавку? Велика ли невестам порука — во сыром бору ряба кукушечка!
Напоследок, в «русальное заговенье», снова подросток, ряженный девицей, девушка, переодетая мужчиной. Личины-маски. Пляски, хороводы. «Конь» — чучело, в которое влезали двое парней, а ездец-мальчонка потешал народ.
Действа перволетья в отличие от зимних Святок, масленицы на Севере изначально претерпели утраты. В Вологодчине, скажем, Семик праздновался девушками, скромно на лужках околиц, на траве и звался поляной.
Разнообразные были обряды, летние игрища русичей. Так, на 4 июня (по старому стилю) приходился праздник Яриле, в честь юной листвы деревьев; 24 июня праздновали солнцеворот и Купалу, шли моленья «девам жизни», поклонение огню и воде; с 12 июля проходила неделя сбора жертв Перуну; 24 июля — зачин жатвы; 7 августа — праздник урожая и т. д.
Верования предков основывались на общечеловеческих ценностях, итожили культуру общения с природой, заключали в себе высокую поэзию. С течением времени празднества слились с новыми, в обычаях и повериях крестьян сохранив все лучшее, отвечающее народному характеру, вековым понятиям о добре, красоте, духовности.
Долгом почиталось в деревнях к Троице украшать избы молодой березовой листвой. Как на Пасху храмы преображались, так теперь наделялись зеленым убранством, цветами.
Первый богомолец Руси, царь-государь, к обедне являлся с «веником», то есть с букетом, вечерню служили — «на листу лежал» (на ковре слуги вносили ворох древесной листвы и пук полевых цветов).
Патриарх ступал в собор со своим листом. По окончании обедни листва смешивалась, ею и травами застилали царское место. Государь молился на коленях, а придворные умилялись — «лежит на листу».
«Заря», «зорька» — цветы. Существовал обычай обметать ими могилы родителей, дабы дорогим усопшим «прочистить глаза».
Молебны, крестные ходы бывали в полях. Благочестиво молитвы пели, под хоругвями творили крестные знаменья.
Минует праздник, в Неноксе либо Мезени парусные шхуны, лодьи берут курс от родных берегов к становищам Новой Земли, до Груманта-Шпицберге-на, на Вайгач или поближе, куда зовет судьба.
По меньшей мере на год промышленники прощались с семьями.
«На Груманте каша сладка, да мачта прядка», — встарь сказывалось. «У грумана (зимовщика) житье, как Маланьино шитье: шей да пори!»
Манили высокие широты богатствами, неизведанностью. Лежбища моржей, тюленей. Киты и нарвалы, белые медведи, гаги с их драгоценным пухом… Арктика! Вся Арктика — золотое дно!
Но лишь за пять навигаций в середине ХУШ века у берегов Шпицбергена было отмечено сорок кораблекрушений. Ледовые плавания продолжались, к концу ХУШ века в водах Шпицбергена действовало 270 поморских судов. Многие артельщики благополучно зимовали десятки раз.
«Море — горе, а без него — вдвое». На острова Заполярья, в бухты Ледовитого океана отправлялись крестьяне Ваги, Пинеги: «Не с поля ждем — с моря…
Велик праздник Святой Троицы, Пятидесятницы. Учение о Святой Троице искони находило глубоких истолкователей. Преподобный Сергий Радонежский основал почитаемый на Руси Свято-Троицкий монастырь под Москвой в 1339–1342 годах.
Великий иконописец Андрей Рублев посвятил преподобному Сергию Радонежскому икону «Живоначальная Троица» в память и похвалу учителю от ученика.
Бог един в трех лицах: Бог-Отец, Вседержитель, Бог-Сын, Спаситель Иисус Христос и Дух Святый. Невозможно разумом постичь равенство чисел — один и три. Как выразить зримо идею бесконечности Святого Духа, его безначальности и жертвенной любви во спасение мира?
Преподобный Андрей Рублев изобразил трех прекрасных ангелов. Средний из ангелов олицетворяет образ Бога-Отца, Вседержителя. Бог-Отец благословляет Сына во спасение человечества. Левый ангел олицетворяет Бога-Сына, Иисуса Христа. Спасителю предстоит, приняв облик человеческий, подвигом страданий на Кресте искупить грехи людские. Правый ангел олицетворяет Святого Духа животворящего.
«Воззрением на Святую Троицу да побеждается страх ненавистной розни мира сего!» В «Живоначальной Троице» преподобного Андрея Рублева — призыв к единению народа ради мира, покоя и благоденствия Отечества.
Любовь и единство святы, — заповеди предков отринем, чего будем стоить?
Итак, продолжим обзор устных календарей.
* * *
1 июня — Иван Долгий.
В этот день совершается память благоверного князя Ивана Угличского, в иночестве Игнатия Вологодского и преподобного Корнилия, чудотворца Комельского.
Не потому ли он «долгий», что дождей мужику-пахарю шибко чаялось?
И тонок, и долог, а сядет — в траве не видать!
Припускает дождик, со вчерашними лужами «на кулачки бьется».
Вот и ладно: «Идет дождь — несет рожь».
Между тем, по приметам, два дня кряду льет — быть сухому месяцу.
2 июня — Фалалей.
В устных календарях — тепловей, огуречник, огородное прясло.
«Нынче не с одного неба, из-под земли тепло идет».
Посмеивались в деревне: «Где огурцы, там пьяницы». «Огурец в рот, да огурцом в лоб». Однако с приметами советовались с зимы, с ранней весны: сеять, не сеять? «Большие сосульки с крыш — к огуречному году». «Лягушки громко и дружно квакают — огурцов наквакают».
Кто промешкал с починкой изгородей, от месяцесловов подсказка: «Фалалей — прясла вей».
Поля и луга вопрошают:
Криво-лукаво,
Куда побежало?
Городьба отвечает:
Зелено-кудряво,
Тебя стерегчи!
«Кол можжевеловый, жердь осиновая, прясла еловые — до веку изгороди сносу нет».
Поправлять городьбу, осеки поскотин тем не менее требовалось ежегодно: тянулись они верстами. Работа артельная нашла отражение и в численниках, и в быту. Кадниковцы, например, производили ее натощак: «Чтобы зверь скота не трогал».
3 июня — О лены и Константины с поговоркой: «Олене — льны, огурцы — Константину». «Длинные льны — Оленины косы».
Сеяли, сеяли,
Девки лен, лен.
Сеявши говорили:
«Уродись, мой льнищё,
И долог и тонок!
Золотое коренье,
Серебряное семя!»
«Сам наг, рубашка в пазушке», лен составлял источник твердых доходов. Песенка же — лыко мимо строки. По старопрежним заветам, сев льна — дело мужское. В семя подкладывались женщинами печеные яйца. На полосе их подкидывали вверх: расти лен выше лесин!
Позвольте выдать секрет: по городищенской округе, так как с землей дело обстояло туго, леса окрест за казной, немало льна сеяли воровски, украдкой. На «новинках», таежной целине, по росчистям, подальше от глаз урядника и лесных объездчиков. Пни, коренье, зато почва обильно удобрена золой сожженного древостоя: добрый вымахивал долгунец, хорошую давали за него цену! «Лен с ярью не ладит», и делянки с годами забрасывались. На прежних льнищах любила куститься земляника — чудо-ягода деревенского детства, к утехе медведей поляны густели малиной и плодоносили подолгу.
Помню, помню те земляничники, те малинники, бегал в них по ягоды с берестяным туеском…
«У кого лен, тот силен». Россия владела более чем половиной мирового его производства. Превосходное волокно получали крестьяне Вологодчины, Тверской, Псковский, Олонецкой, некоторых других северных, среднерусских губерний, семена высокого качества — псковичи.
К XX веку внимание к «северному шелку» ослабло. Лен проигрывал в конкуренции с хлопком. Все-таки в 1913 году Россия экспортировала 16 миллионов 664 тысячи пудов необработанного льна и 2 миллиона пудов кудели.
В нашей Богоявленской волости лен подразделялся на «сухонский», отправляемый в цеха Красавинской фабрики под Великий Устюг, и «брусенецкий», целевым назначением поступавший в Кострому, Ярославль. Чье волокно лучше, трудно судить, но в Костроме вырабатывался батист, что, конечно, о многом говорит.
Лен посеяли, с овсом надо кончать. Правда, злак неприхотливый, «сквозь лапоть прорастет». Дожди, слякоть севу не помеха, и сушь терпима: «За бороной пыль — будет блин»!
4 июня — Василиск.
В устных календарях — васильку именины, праздник ловцов певчих птиц.
«На Василиска не паши, не сей» — мол, напрет сорняков, намаешься с прополкой. Чем обусловлен запрет, концы оборваны в устных календарях. А васильки… «Была бы рожь — васильки будут»!
Нивам хлебным на сутки передышка. Пошли в рост травы. Поди, к самому Беломорью подхлестнул зеленый их разлив, уже там на ивах прощипывается клейкий лист, и под полуночным солнцем без устали щебечет «соловейка», неподражаемый варакушка. На груди ярчайшая синь, василька синей, перья в хвосте точно пламя — хорош собою певец Заполярья, моховых тундр с кустарниками по берегам рек!
У нас найдись ольховый перелесок, крапивная глухомань, овраг с сырью стоячих луж, как подлинный соловей, заходится свистами, дробью, щелканьем. Серенький, невзрачный опереньем, он будто в шапке-невидимке: не скоро отыщешь взглядом.
Певчий дрозд, напротив, у всех на виду с верхней ершистой мутовки ели громко, голосисто зазывает:
— Чай-пить… Чай-пить! С сахаром, с сахаром… Приходи-и… приходи-и… Выпьем! Выпьем!
Пеночки, зяблики, камышевки, овсянки, иволги — птичьих песен море разливанное.
Деревенские^вятцы застолбили Василиска как почесть птицеловам. Только опять нет ясности, в знак чего дата. Прекращай ловлю, что ли? Ведь птицы садятся на гнезда.
У жаворонка во ржи из былинок лукошко. Иволга плетет висячий гамак — птенцов нянчить. Крикуны-дятлята под защитой дупла. Малиновка-пересмешка теребит для колыбельки тончайшие волокна мха, травы и, словно для красоты, из пленок бересты пускает со дна его бороду. Пеночки ставят покатые шалашики на полянах…
— Чай-пить! — свищет дрозд. — Чай пьем! С сахаром!
Гнездо-то у него действительно похоже на чашу, изнутри гладко-гладко отштукатурено: наливай, капля не сякнет. Одна закавыка, что чаша занята, в ней пять-шесть голубых, неба голубее, яиц…
Раньше много птиц держали в клетках, в частности, в трактирах — щеглов, синиц, снегирей, зябликов, соловьев, — достигая в их выкормке, содержании большого совершенства.
5 июня — Михайло и Левон.
В устных календарях конопляник и огородник.
Вологжане возделывали коноплю: «Посеешь крошечку, вырастет с лутошечку» (то есть в липовый куст, кору с которого обдирали на веревки для лаптей). К калине присматривались: «цвет в круги — будет конопли долги».
Левон-огородник широко чествовался в Ростове Великом и по волостям, вывозившим на продажу лук, капусту, огурцы. Впрочем, в каждой губернии находились кудесники, мастера-овощеводы. На Вологодчине это никольчане-луковники, по соседству с ними, по реке Унже, костромичи с прозвищем «фараоны». Выставлял Левон-огородник рубеж: запоздал с высадкой рассады, упущенное не наверстать!
Прохладны ночи перволетья, трава лужков ледяная: выскочи утром — пятки обжигает.
7 июня — Ферапонт, третье обретение главы Иоанна Предтечи.
В устных календарях — медвяные росы.
У Ферапонта двойственное толкование. «Сильные росы — на урожай». С другой стороны, «от Ферапонтовской росы и трава ржавеет», вредна она скоту, если дюже студеная.
Огородницы у гряд возились: «Дай, Боже, час добрый, чтоб капуста принималась и в головки складывалась». Мужики вострили глаз на рябину: поздний расцвет — долгая осень; обильный цвет — на налив овса, ко льну долгому; мало цвету — овсы не зададутся, хоть пересевай.
Оводы-пауты донимают, это женкам-огородницам весть:
«К урожаю огурцов!»
Пахарям знаменье:
«Появился слепень — полно сеять ячмень!»
До синего василька во ржи — венки девчонкам плести — ждать и ждать, мало ли что были ему именины, зато другими цветами, травами перволетье не изобижено. Рябина, жимолость, калина — прибыло хлопот шмелям-медуницам, пчелы с крыльев сбиваются. В болотах белокрыльник, вдоль канав незабудки, под тенью лесов ландыши, брызги цветущей земляники на опушках…
«Травы и коренья целебные клали под Иванову росу» — лекарям-самоучкам поручение. Для кого и что запасти, знахарей учить — только портить. Им-то уж ведомо, как помочь от хворей. Болезни пользовать — пустое, ты человека лечи! Кого ободришь словом, кого припугнешь… Кому в питье корешки, кому на шею ладанку с заговором…
8 июня — Карп.
Нес он весть удильщикам юга: у карпов-де жор, клюют отменно.
На Городишне, помню, клев был прекрасный. Кому только с удочками ходить, ведь взрослым вечно недосуг? Занятие ребятишкам — крючки да удочки. Наловишь пескарей, и то бабушка похвалит.
Сплав прошел, вода спадает — в прибрежных деревнях, допустим, по Кубене, Уфтюге, ставили заколы-езы. Сообща, по жребию езами пользовались, считай, до ледостава, промышляя язей, щук, лещей, голавлей вершами (ивовыми плетенками), другими поставушками.
На водоемах дальнего Севера нерест, рыбьи пляски. Возле затопленных кустов заливы словно кипят, где плотва икру мечет, ершики скачут, как играют в чехарду, и озорует полосатое окунье.
9 июня — Федора.
В этот день совершается память преподобного Ферапонта Белозерского и Можайского. Ферапонтов монастырь — неотъемлемая часть Северной Фиваиды — свято сохранил росписи великого иконописца Дионисия.
В устных календарях день сей — домовница.
«На Федора не выноси из избы сору». Полы мести, Боже упаси: веник празднует Федорины именины!
Но где сама Федора? Ну-ка, что скажет у дверей батожок?
Высший полицейский чин, кого у себя видала деревня, — пристав, его благородие, серебряные погоны. И так же звали батожок на крылечке: к двери «сторож» приставлен — заходи свой и чужой, домашние близко отлучились; в скобу вставлен — не жди, лясы у соседей точат!
А что такое «белые хоромы, красные подпоры»? Кто «в воде купался, сухим остался»?
10 июня — Никита и Евтихий тихий.
В устных календарях — гусятник.
Сперва о последнем. Заключал Евтихий прорицанье:
«Тихий день — ждут урожая».
Хотя балагурили, мол, «как гусь шею не вытягивай, лебедем не бывать», — лапчатых деревня жаловала. Потеснились устные святцы в день Никиты напомнить, что, может, приспел срок гусынь сажать наседками, под кур-хохлаток подкладывать яйца гусей? Пасясь где попало, до осени птица на воле. В посевы забредет, скостим провинность: «Одним гусем поля не вытопчешь».
Зато пух, перо, мясо. «Гусей перебьем — все дыры заткнем»!
Привычка стоять на одной лапке, поджимая другую, отразилась в поговорке: «Спроси у гуся, не зябнут ли ноги?»
Эге, спроси, коли подойти было боязно: зашипят, погонятся — успевай улепетывать. Кого в детстве гусь не щипал, тот и горя не видал.
О домашних пока довольно, скажем о диких гусях. Весенний пролет, бывало, принимал в небо России несчетно гогочущих стай. Оседали по таежным озерам, речкам и в глухих заводях, но гуще, плотнее — в тундре, на островах Заполярья. Гуменники, черные казарки, пискульки, белолобые, серые — всем находилось место в тихих водах, в безлюдье, а под полуночным солнцем и подавно.
Крики гусей-казар зимовщики Груманта, Земли Франца-Иосифа воспринимали как весть из далеких селений Пинеги, Печоры, от неба милой стороны…
11 июня — Федосья.
В устных календарях — колосяница, рыскунья.
Луга, вчера раззолоченные лютиками, порозовели, столько над травой поднялось раковых шеек.
Случается, похолодает, и шмели ночуют в цветках гравилата; мошки, жучки греться забираются в шарики купальницы.
Все равно, «пришла Федосья — во ржи колосья»!
Солнце, солнце,
Выблесни в оконце,
Дай овсу рост,
До небес пороет,
Матушка-рожь,
Встань стеною сплошь!
Что-то такое пели детишки, пробегая мимо пашен, где зеленели яровые, колосилась рожь.
«Не будет за полем — не будет и на поле», — увязывали северяне в единство плодородие лесов и зерновых нив. Не будет урожая грибов да ягод — не будет и хлеба.
С сосен, елок пыльца тучами, от нее желты лужи.
Морошка, брусника набирают цвет, по болотам, на лесосеках, мхах боров слоисто колышутся запахи меда, смолы и муравьищ. К пням льнут опята, прячутся в траве подберезовики, и того смотри полезет белый гриб…
Благодать, если стеной суземья-хвойники на пути ветров со студеного моря-океана!
А там, на холодных морях, что?
Пока налаживается погода на лето, часты бури-вихори: громоздятся пенные валы, мечут по волнам карбас, точно щепку. Скрипит суденышко, рыскает, худо слушаясь руля. Даже солидные корабли шквальными порывами валяет с борта на борт, сбивает с курса.
Что ж, справедливо моряки нарекали этот день рыскуньей.
Зверобойный, пушной промыслы, рыболовство Мурмана, Шпицбергена, Новой Земли в прошлом переживали полосы упадка и расцвета. Поморье неизменно хранило славу корабельной стороны. Лишь парусный флот в первое десятилетие XX века насчитывал до 450 единиц общей грузоподъемностью 20 тыс. тонн. На парусниках, например, в Норвегию вывозилось ржаной и белой муки, круп на полмиллиона рублей, поставлялось в порты Белого моря норвежской рыбы до 1 200 000 пудов ежегодно.
В самом деле, отчего было поморам не закрепить в устных численниках в ряду других еще одну собственную дату.
С древности устоялось: «Федосья всех понедельников стоит». Числили ее по разряду самых злосчастных дней года. Суеверие бросало тень на последующие сутки: «За Федосьей Исаакий, выползает из нор гад всякий».
12 июня — Исаакий.
В устных календарях — змеевник.
С тепла, с пригреву оживились ужи, гадюки и, скопляясь, якобы «идут поездом на змеиную свадьбу».
Выше упоминалось: имена при крещении младенцы получали по церковному календарю. Это не значит, будто имя точь-в-точь совпадало хронологически со святцами: Петр I родился 12 июня, имя же ему дали в честь апостола Петра, празднуемого по новому стилю в июле. День тезоименинного святого назывался днем Ангела. Празднуя день рождения, Петр I заложил в 1710 году церковь. Ее, деревянную, впоследствии сменил первостепенный собор столицы Российской империи — каменный, всесветно известный Исакиевский.
Для огородников Исаакий — фасоль, бобы на гряды. «Бобы не грибы — не посеяв, не взойдут». Садили их с приговорами:
Уродись, бобы,
Велики и круты,
В поле густы,
На столе вкусны!
13 июня — Еремей.
В устных календарях — распрягальник.
«Севу край, коня распрягай», «опусти сетево, покинь севалку».
Предлагая оптимальные сроки сезонных работ, деревенские календари не ратовали за безоглядное их исполнение. Строг был расчет на хозяйственную сметку, на опыт. Вот и растягивалась пахотная, посевная страда с апреля до середины июня.
Сегодня пахоту заканчивают к середине мая. Забыт опыт дедов-прадедов, которые, сея, учитывали господствующие ветры и фазы луны, не обходили вниманием грача на гнезде и в цвету калину. Пренебрегаем мы прадедовским наследством, возомнив, что ничего нет проще, чем растить хлеб, разводить скот…
Перволетье. «Рожь говорит: колошусь! А мужик: не нагляжусь!»
По увереньям погодоведов старины, «лето зиму строит». Множились наблюдения, далеко вперед деревня загадывала:
— Лето бурное — зима с метелями.
— Лето сухое, жаркое — зима малоснежная, морозная.
— Хлебород — к суровой зиме.
«Повесь сетево» — повесили. Коня, однако, помедли распрягать — впереди обработка паров. «Пашня с огрехами — кафтан с прорехами». Под озимь раз по шесть полосы пропахивались, глубоко, усердно, чтобы нива приняла зерно. А еще ремонт дорог, мостов. Гатили болота — чего-чего, болот избыток! На дому работа: полозья, дуги гнуть, починять телеги. Готовь под назем навозницу, под снопы — крюковатку, для поездок на люди — тарантас или дроги.
Спозаранок хозяин подворья на ногах. В пять утра завтрак. Часов в десять обед и отдых. В четыре дня паужна. Часов в десять вечера ужин.
Два слова о скоромном столе крестьянина. Щи, жаркое — мясо потребляли умеренно. Не то что горожане: жителями Вологды, например, в год потреблялось в среднем по 107 килограммов мяса на человека. Предпочтение говядине, баранине. Встарь телятину избегали: вредная-де для здоровья, запретная снедь.
Из пирогов на стол подавались мясники, черевники (с мясом, ливером), расстегаи, политые сметаной в смеси с овсянкой. К каше-повалухе ставили молоко, пресное либо кислое.
Ну-ка, о «голомудке» кто слыхал? Белые грибы, а чаще рыжики, отваривают в разбавленном водою молоке, затем в похлебку бьют яйца и размешивают… Вкус — за уши, бывало, от блюда не оттянешь!
В целом разносолами не увлекались: «Добрые жернова все мелют».
К пище относились серьезно, да за столом не без шуток с хозяйкой, особливо в гостях:
— Поднесешь винца, дак прибудет ума у молодца; как дашь пива — наделаю дива, а как дашь воды, дак натворю беды!
Воды? Пей-ка квасок!
Помыслы хлебороба, естественно, сосредоточены на грядущем урожае. Озимь колосится — не смыло бы цвет ливнями, не развеяло бы ветром. Яровые слабы, путем не укоренились — помочит, это им на пользу…
14 июня — Дионисий Глушицкий, Устин и Харитон.
«Красное утро на Устина — красный налив ржи. Рожь красно открасуется».
«Дождливый и пасмурный Устинов день — к урожаю яри».
«Харитон вытягивает лен».
«Устин тянет вверх коноплю…»
Поди, угоди с погодой!
Так всегда: одним бы посевам сушь и тепло, другим — не худо, если б дождик.
В XIV–XV веках за озером Кубанским располагалось удельное Бохтюгское княжество, с центром предположительно в селе Архангельском. Обычно им правил наследник престола Ростово-Суздальской земли. Бохтюгские князья покровительствовали монашеству. С их поддержкой окрепли обители: Семигородняя пустынь, Глушицкий монастырь. Игумен последней, преподобный Дионисий, был вдохновенным свыше иконописцем. Преподобным Дионисием Глушицким были написаны многие чудотворные иконы Вологодчины — с древности почитаемые святыни. Память преподобного Дионисия чтили на Руси, наипаче в Вологодчине, в селеньях по речкам Бохтюге и Глушице, по Кубене и Сухоне.
15 июня — Никифор.
В устных календарях — летний лапотник.
Отойдут, бывало, срочные работы, мужики в лес — «драть лыко». С исподу золотисто-желтая, «соковая» береста легко отслаивается. Нет в ней прочности осеннего лыка, на летнюю же обутку вполне годится. Делали заготовки на туеса, пестери, корзины-малёнки, на чехлы для лопаток — точить косу, солоницы и прочие вещи домашней надобности. Срубленные березы пролысивались для просушки на дрова.
Нарядные и легкие, летние лапотки вспоминаются, когда вижу в моем заветном уголке под соснами редчайшую на Севере орхидею — венерин башмачок, за изящество, дивную прелесть кое-где прозванную «царь-цветом». В самом деле, губчатый ее лепесток похож на туфельку. По мне, пожалуй, больше на лапоток.
Как рожь колос выметала, висят в лесу лапоточки…
Примеряй, кому по лапке, кому по ножке!
16 июня — Лукьян.
В этот день совершался крестный ход из Вологды в Спасо-Прилуцкий монастырь в память Сретения иконы преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского чудотворца (после победы русского войска под Казанью).
В устных календарях этот день — ветреник.
Поворотная дата земледельческого годового круга.
«Тянет ветер с полудня — яровому хороший рост».
«Гроза — на косьбе жди сеногноев».
«Сиверок на Лукьяна — ржи дождем заливает».
17 июня — Митрофан.
В устных календарях — красный сарафан.
«В канун Митрофана не ложись спать рано» — продли наблюдения за ветрами.
Почтенен возрастом Митрофан: сарафан, сарафанец — ниже колен рубаха, — еще в XVI веке считался мужской одеждой.
Наряден Митрофан, так это в знак зорь, ярких, пылающих, и лугового цветистого разнотравья. Сено готовит июнь. Душистое, медовое сено — под стрекот кузнечиков и птичьи, круглыми сутками не смолкающие распевы.
Бабки охают: ветра-де ноне не токмо к погодам, к мору людскому, на падеж скота. Поплелись старые с батожками за околицу. Небось примутся окликать, заклинать: «Ветер-Ветрило! Из семерых братьев Ветровичей старшой брат! Ты не дуй-ка, не плюй дождем со гнилого угла, не гони трясавиц-огневиц из неруси на Русь!.. Ты подуй-ка, из семерых братьев старшой, теплой теплым, ты пролей-ка, Ветер-Ветрило, на рожь-матушку, на яровину-яровую, на поле, на луга дожди теплые, к поре, ко времечку! Ты сослужи-ка, буйный, службу мужикам-пахарям на радость, малым ребятам на утеху, старикам со старухами на прокормление, а тебе, буйному, над семерыми братьями набольшому старшому, на славу!»
18 июня — Дорофей.
Каков ветер, откуда дует, ясен ли рассвет, полагалось следить уже с ранней зорьки. Вестимо, «на Дорофея утро вечера мудренее». Приметы прежние: солнышко взойдет, красно играючи, — на добрый налив ржи; тучами обложено всполье лазурное — ко льну долгому.
19 июня — Ларион.
«Пришел Ларион — дурную траву с поля вон».
День не меркнет. Почва сыта влагой. Теплынь… Опрокинулся сорняк душить посевы!
«Полоть — руки колоть, а не полоть — хлеба не молоть» — в месяцесловы вставлено. «Подтыкай, девки, бабы, хоботьё (подолы) — начинай в яровом полотьё».
Да и «лен любит поклон»]
Дело немудрящее — на поле поклоны бить, подключали к делу детвору. Ладони в царапинах, солнцем затылок печет. Конца нет полосе, но рядом другие мальчишки, девчонки, и бабушка школит:
— Старайся, Марийка тебя опередила. Дергай, а то сорняк без хлеба оставит.
Нам эти речи — в одно ухо влетело, в другое вылетело. Нашли гнездо мышей — сбежались кучей. Ну-у, пустое! Взялись травой швыряться. Получили нагоняй и растеклись по загонам.
Дома ночью долго будет мерещиться сурепка и осот, не даст уснуть боль в натруженных, исколотых руках…
Главный хлеб Севера — рожь. Если «земля на зернышке стоит», то для нас это зернышко ржаное. «Не тужи о ржи, только мешок держи» — шутливо ободряли деревенские святцы, прихваливая матушку-кормилицу за стойкость к непогодам, за урожаи в ответ на крестьянский труд. «Пшеничное тельце дряблое, ржаное — сбойчатое (крепкое)».
С середины июня грузнеет колос, озимый клин исподволь меняет расцветку с зелено-сизой на желтую.
20 июня — Федот.
В устных календарях — налив.
«Федот тепло дает — в рожь золото ведет».
Погожая ясень сейчас впрямь всего дороже. «Федот на дождь поведет — к тощему наливу»
Посевную отстрадали, трава к пастьбе не доспела — в деревнях «междупарье». К этому времени и приурочивались обрядовые гулянья, Семик. Но в таежной глубинке отнюдь не истово соблюдались обряды Семика, «крестин кукушки», — многое-многое отходило в область преданий. Кроме Святой Троицы, Духова дня, запомнились девятая (Всесвятская) и десятая послепасхальные недели. В воскресенье девятой недели — в духовных святцах праздник Всех Святых, в Земле Российской просиявших. О нем помнили, так как в честь него была освящена наша приходская церковь. Хоть на месте белокаменного храма — груды битого кирпича, ветер с холма разносил красную пыль, а церковь Богоявленья в Городишне, лишенная крестов и куполов, была обращена в клуб, как и встарь, празднично одетые толпы запруживали село.
Особенность междупарья былых лет — «бученье». В громадные кади-бучила закладывались рубахи, исподки, рабочая одежда и заливалась щелоком. Разогретыми на костре камнями щелок доводился до кипения. Полоскать простиранные вещи к рекам, прудам, озерам отвозили на телегах.
Слышно и день и два, как на берегах водоемов бьют вальки.
Развешают одежду для просушки, отбелки на солнце по изгородям — расцветала ярко деревня!
В сенокос станет не до постирушек. Возле иного подворья плескалось на ветру по сотне и больше смен белья: убедись, прохожий, сколь прилежна к тканью и рукоделью женская половина дома.
Верхняя выходная и праздничная одежа, разумеется, избегала бучил. В ясную погоду ее проветривали, просушивали, выбивая пыль, а если и стирали, то с мылом.
Каждая женщина тогда обязывалась обычаями иметь наряды собственного ткачества, своеручно вышитые, украшенные кружевами, отдельно для покоса, отдельно для зажинок и жатвы, включая исподнее, сарафаны, передники, головные уборы.
А модницы, почему о них ни словечка? Где видано, чтобы они переводились?
Ах, тоненькая, высокая моя,
Фигурная, мизирная моя,
Пришпахтирная, натуральненькая!
Ты, как золото, катаешься,
Скатен жемчуг рассыпаешься…
Алый сарафан, розовая кофта, зеленый передник, желтый полушалок, на шее янтари, в ушах бисерные подвески — что вы, «пришпахтирилась», звенит в ответ припевка-частушка:
Молодцы наши хороши,
На ногах носят калоши.
Есть такие чистяки —
По колено сюртуки,
В руках-то тросточки,
Курят папиросочки.
Слыхано о деревенских франтах, что носили штаны красного и желтого кумача, картузы с лаковыми козырьками-кондырями, рубаху в петухах подпоясывали ткаными, цветисто-пестрыми поясами. С кистями, длиннее длинного пояс — молодец холост, девки, не зевайте!
21 июня — Федор Стратилат.
В устных календарях этот день угрозами богат — навозница и колодезник.
Куют в лугах, на клеверищах, межах полей кузнечики, а ты гляди, чего они наковали: счастье ай недолю?
«Взошли хлеба — не дивись, налились хлеба — не хвались, хлеб на току — про урожай толкуй».
«Не хвались травой, хвались сеном»…
Обложные дожди, с неба гром пророчат худое — в покос сеногной, в жатву сырь и холода.
Обряжухи стряпали обед из двенадцати блюд: все месяцы сыты, с ними и мы год наперед.
Подошел срок заправлять удобрениями паровой клин:
«Возвращай земле долг — будет толк». «В поле свезешь, так и с поля привезешь».
«Клади навоз густо, в амбаре не будет пусто». У земледельцев Беломорья была такая мера: кучу от кучи (воз от воза) располагали на расстоянии не большем, чем длина коня.
Честно говоря, прополка скучна, девчоночье занятие. Зато навозница — до драк у ребятишек раздоры, лошадь бы захватить.
Свою, понимаете? Свою, не чью-то!
Детская память хранила, у кого каких обобществили коней, коров при организации колхоза. Пашни и пожни, обозначенные номерами в районе на картах, мы знали по именам тех, кто их освоил среди леса или бросил первое зерно, сделал первый прокос: Олешечкина дерюга, Степин лог.
Помню до сих пор смиренного работящего Бурка — с нашего подворья взят; помню крутобокую Синюху с ее жеребенком-стригунком — принадлежала Митьке Ехремкову. А у его брата, Ивана Ефремовича, был конь Рыжко.
Очищались артельные дворы и хлевы колхозников. Использовать навоз на приусадебных участках запрещалось. Лозунг был: «Удобрения — на поля!»
От коровника лошадь пускаешь шагом, с полосы порожняком мчишь — колеса тарахтят, телега подпрыгивает.
Закрыть глаза — и вижу дороги детства и юности, рытвины и колдобины через Синеец или Брызгаловские, лужи-ляги Большого поля перед Шишкиным…
Искони Федор летний наделялся правом покровительства мастерам рыть колодцы. Вологжане-колодезники широко странствовали по губерниям. Умельцы докопаться до «жилы», до «дудки», где вода «чиста и пьяна», сруб спустить долговечный, — уши развесь, они за словом в карман не полезут! С их похвальбы пошло-полетело усмешливое: «На словах, как по маслу, а на деле, как в Вологде». Правда, байка довершала: «На деле, как в Вологде — свое знают». Кто довершил, помолчим для ясности.
Колодцы с поклонливым журавлем; колодцы с воротом, с колесом, когда сруб венчает тесовая, на четыре ската кровля, с резными подзорами, а то сверху петухом из жести изукрашена — правда, любо посмотреть?
Звон ведер, как набат женских сходок. Махорочный чад, ржанье коней у водопойных колод, степенные мужицкие беседы. Скольким деревням колодцы служили источником новостей, центром, где составлялось общественное мнение!
В нутряную глубь и темь сужается сруб, бревна осклизлые, внизу на донце синь неба с пушинкой белого облака. Черпни бадьей, июньской лазури зачерпнешь. Может, звезду? Глубок колодец: говорят, и днем в нем отражаются звезды…