Общие замечания

Общие замечания

Интенсивные и глубокие преобразования, произошедшие в социальном, общественном, экономическом строе после революции 1917 г. в течение очень короткого промежутка времени, живо и непосредственно затронули область лексики. И в предшествующий период изменения в словарном составе русского языка характеризовались достаточно быстрыми темпами развития: с начала XX в. очень активно протекал процесс иноязычного заимствования в сфере техники (телефон, телеграф, кино, авиация, автомобили), политической терминологии, спорта, понятий-экзотизмов, особенно в период русско-японской войны (1904–1905 гг.); в производстве новых слов активную роль играли и словообразовательные механизмы, пополняя лексическую базу новообразованиями, отражающими трансформации в обществе, культуре, искусстве. В период Первой мировой войны количество и тематика иноязычных заимствований существенно снизились, активизировались старославянские лексические и словообразовательные элементы; эти лексические процессы происходили в контексте оборонно-патриотических общественных настроений [Карцевский 2000; Lehikoinen 1990; Comrie et al. 1996]. Социалистическая революция 1917 г. перераспределила векторные направления в лексико-семантической системе русского языка. Лексические инновации, пассивизация некоторых лексических пластов (сферы церковно-религиозных отправлений, военной иерархии, экономико-политической области, монархическо-государственной терминологии, этикета и др.) были настолько существенны и заметны для языкового сознания индивида, что самым прямым образом привязывались именно к социально-политическим событиям. Это зачастую приводило некоторых представителей революционно настроенной интеллигенции (работников вузов, журналистов) к утверждению: происходит «революции в языке».[146] До 1917 г. подобные высказывания были редкостью, так как в массовом языковом сознании все-таки доминировало ощущение преемственности, естественного лексического движения. Кроме того, лексические новшества до революции 1917 г. обычно концентрировались в области книжно-литературной речи, мало затрагивая речевую практику абсолютного большинства полу– или безграмотного населения.

Главное отличие послереволюционных лет от предшествующего периода заключалось в овладении массами новой политической, экономической, военной, административной терминологии. Пожалуй, никогда ранее, вплоть до 1920-х гг., русская лексическая система не претерпевала столь радикальных трансформаций как с внутренней, имманентной стороны (передвижка лексико-стилистических границ, переформирование старых лексико-семантических рядов и складывание новых), так и внешней (сложение новой социолингвистической базы). Степень воздействия, интенсивность влияния на языковую личность многих общественно-политических, экономических, социальных терминов, прежде ограниченных литературно-книжными сферами языка (литература, публицистика, пресса) и малопонятных подавляющей массе языкового социума (крестьяне, рабочие, солдаты, матросы), в послереволюционной прессе, новых учебниках, листовках, пропагандистских речах многократно выросла. Следствием этого стало активное проникновение новой или актуализированной терминологии в лексикон и прагматикон индивида. Кроме того, одним из важнейших механизмов трансляции новой терминологии массам и ее внедрения в речевой обиход являлись политические беседы, проводимые специально подготовленными людьми (в их числе были активисты, безбожники, политруки, селькоры, рабкоры) среди крестьян, солдат, рабочих. Процессы освоения общественно-политической лексики разными социальными группами (напр., солдатами Московского военного гарнизона [Шпильрейн et al. 1928], крестьянством [Шафир 1924; Селищев 1928: 210–218], рабочей молодежью [Селищев 1928: 207–209], сельскими корреспондентами [Меромский 1930]) стали популярным и новаторским объектом наблюдения и социолингвистического описания в послереволюционные годы. Для их проведения были разработаны и впервые использованы социолингвистические методики (критический анализ некоторых дан в [Винокур 1925]).

Лексические изменения в конце 1920 – первой половине 1930-х гг. (годы первой пятилетки) характеризовались увеличением «технических» заимствований из английского языка; именно в эти годы английский стал ведущим языком-источником, заметно потеснив немецкий и французский [Крысин 1968: 85–126]. Но со второй половины 1930-х гг. начался процесс массовой замены прежних иноязычных слов русскими эквивалентами в рамках усиливающейся конфронтации со всем иностранным; само понятие «иностранный» приобрело в официальной пропаганде негативные коннотации [Паперный 1985: 60–61]. Все возрастающий контроль государства над всеми сторонами жизни людей, осуществление политики языкового планирования, борьба с заимствованиями в художественной и технической литературе, введение внутренних паспортов, ограничивающих свободу перемещения по стране, система прописки – все эти факторы привели к «более медленным накоплениям в словарном составе» середины 30-х гг. [Comrie et al. 1996: 205], чем в предшествующий период.

Социолингвистические изменения, происходившие в русском языке в советский период и в значительной степени обусловленные кардинальными социальными трансформациями, в эмигрантской разновидности языка протекали более медленными темпами. Одной из консервирующих причин являлось сохранение дореволюционных классовых и сословных различий между людьми, во многом определявших и речевые стратегии и тактики узуса. Исследователи первой волны русской эмиграции отмечали три характерные черты лексического состава эмигрантского узуса: «архаичность, иноязычность, разговорность» [ЯРЗ 2001: 111], кроме того, они констатировали также «ограниченность словаря» [РЯЗ 2001: 57; также: Грановская 1995: 55]. В принципе, в таком утверждении нет ничего необычного и удивительного: с одной стороны, эмигранты вынуждены прибегать для выражения многих понятий, обозначения реалий (особенно повседневной жизни) к иноязычным лексическим средствам ввиду отсутствия адекватного русского соответствия, с другой стороны – устная речь, как правило, может значительно отличаться как по своему лексическому наполнению, так и по грамматическим, синтаксическим конструкциям от кодифицированных форм языка (книги, публицистика, театр, учебная литература и др.). Однако нельзя сводить весь эмигрантский узус только к устно-речевым формам и судить о «бедности» языка эмигрантов или, напротив, умилительно восхищаться сохранением устаревших лексических или грамматических форм как якобы проявлением «чистоты» эмигрантского варианта русского языка в сравнении с языком метрополии, «испорченным» советским временем. Очевидно, в какой-то мере оппозитом «обедненному» речевому эмигрантскому узусу может служить язык художественной литературы, свидетельствующий о лексическом богатстве и разнообразии, развитом языковом чутье эмигрантов и мастерском использовании писателями, публицистами различных выразительных средств: метафорики, синонимии, антонимии, паронимии и др. (многочисленные примеры и комментарии приведены в [РЯЗ 2001: 119–287]).

Итак, если представить эмигрантский речевой узус и художественную литературу в качестве двух если не полярных, то достаточно противостоящих друг другу феноменов в рамках эмигрантской разновидности русского языка, то газетный текст в известном смысле «снимает» эту оппозиционность, полярность, так как в нем происходит интенсивное сближение, симбиоз книжного и разговорного стилей речи. Именно поэтому в эмигрантской публицистике встречаются такие лексические и семантические особенности, которые редко бывают представлены в записях разговорной речи или являются периферийными для художественной литературы. Конечно, эти особенности обусловлены функциональными свойствами газетного текста: 1) информирующей функцией (упоминанием фактов, событий, явлений, личностей) и 2) интерпретирующей функцией (демонстрацией печатным органом той или иной оценочной, аксиологической шкалы, основанной на господствующих в данном социуме, коллективе политических, морально-этических, религиозных представлениях). Интерпретирующая функция адекватно может быть реализована только при наличии общих фоновых знаний автора и читателя/читателей газеты. Лексический компонент (лексикон газеты, ключевые слова, квазисинонимия и др.) в структуре механизмов, обеспечивающих установление контактной связи «газета – читатель», является одним из ведущих, стержневых.

Эмигрантская пресса во многом ориентируется на образцы газетно-публицистического лексикона и стиля, сформированного еще до революции, в доэмигрантский период. Уже тогда газетно-публицистическая речь обладала «широким спектром слов-опор («сигналов») – языковых символов различных общественно-политических, религиозных, философских и литературных школ и направлений. Созданные первоначально для обозначения какой-то конкретной ситуации, такие слова становятся обобщенными социальными и философскими формулировками, подразумевающими известный подтекст» [Лексика 1981: 317]. Вместе с тем эмигрантская публицистика гораздо более живо реагировала на зарубежную реальность, чем в дореволюционное время, что совершенно естественно объясняется или непосредственным контактированием эмигрантских журналистов с политическими правящими кругами стран, где проживала русская диаспора, или близостью к ним. Кроме того, советская печать также составляла один из постоянных и важнейших источников словарных пополнений лексического состава эмигрантской прессы. Таким образом, эмигрантскую прессу ни в коем случае нельзя характеризовать как застывшую, законсервировавшуюся, остановившуюся в своем развитии. Другое дело, что в сравнении с формирующимся советским газетно-публицистическим стилем, ломающим старые дореволюционные лексико-стилистические каноны и создающим новые на базе общей тенденции демократизации языка, эмигрантская пресса сохраняет уже наработанные газетные приемы. Динамика лексического состава эмигрантской прессы определяется, в частности, комбинацией следующих компонентов:

1. сохранение старых лексических средств, называющих те или иные понятия, реалии, ставшие историзмами в советской действительности.

2. активное проникновение иноязычных лексико-семантических средств.

3. включение в эмигрантский лексикон и интерпретация на страницах эмигрантских газет лексических советизмов.

4. формирование семантических отношений (синонимия, антонимия, ключевые слова (key words), квазисинонимия, паронимия), отражающих сетку понятий в эмигрантской жизни и речевом узусе.

Далее мы сосредоточимся на рассмотрении некоторых лексико-семантических групп слов, имеющих специфику использования в эмигрантской прессе, а также на анализе семантико-прагматических механизмов, участвующих в создании тех или иных смысловых связей между лексемами и лексико-семантическими группами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.