Н.В. Шлыгина Финны
Н.В. Шлыгина
Финны
До недавнего времени свадебные обряды финнов были сравнительно слабо изучены. В литературе можно было найти преимущественно описания свадебного ритуала той или иной местности и небольшие очерки семейной обрядности в исторических и этногеографических работах, посвященных различным провинциям Финляндии, такие, как разделы об обрядах и семейном быте финляндских карел, написанные И. Манниненом в «Книге Карьяла» или У. Харва в «Истории Варсинайс-Суоми». Последний опубликовал еще и статью «К истории финских свадебных обрядов», где рассматриваются, хотя и в очень сжатой форме, отличия в свадьбе финнов в западных и восточных частях страны.{1} Широко задуманная работа Й. Луккаринена «Финские свадебные обряды. Материалы к истории брака у финских народов» осталась незавершенной: опубликован был только первый том, посвященный добрачному общению молодежи.{2}
За последние 15–20 лет изучение проблемы сильно продвинулось. Вышли в свет фундаментальные монографии М.-Л. Хейкинмяки «Подарки невесты у финнов и эстонцев» и «Свадебные обряды финнов. Крестьянские традиции заключения брака». Брачная обрядность и формы общения молодежи рассмотрены М. Сармела в работе о финско-карельском сельском обществе. Он опубликовал также две статьи о типологии форм финской свадьбы с точки зрения ее социального характера.{3} Вышло также немало статей об отдельных элементах свадебной обрядности, внешнем оформлении ритуала, терминологии и т. д.
В основе этих исследований лежат в первую очередь богатейшие архивные материалы, прежде всего Национального музея и Финского литературного общества. Значительная часть этих материалов собрана еще в дореволюционный период, как, например, ответы на вопросник о браке и свадьбе, составленный У. Т. Сирелиусом в 1912 г. Большая часть материалов собрана в 1920–1930 гг.,{4} эта работа ведется и в наши дни.{5} Наряду с этнографическими материалами использованы различные исторические источники, которые позволяют составить общее представление о средневековой свадьбе.
Автором настоящего очерка, в котором рассматривается свадебная обрядность финнов в конце XIX — начале XX в., использованы как архивные материалы, так и обширная финская литература о свадьбе.{6}
Свадебная обрядность представляет собой одну из интереснейших областей семейного быта финнов. Ее характер в определенной мере зависел от форм семьи и всего семейного уклада жизни.
В конце XIX — начале XX в. в финской деревне господствовала семья, состоящая из супружеской пары с детьми. При этом нередко в том же крестьянском дворе — в другой половине дома или в отдельной постройке — жили старики родители, передавшие хозяйство сыну и получавшие на прожитье определенный пенсион продовольствием или деньгами. Бывали случаи, когда старики не отделялись, и тогда жившая одним хозяйством семья состояла из трех поколений. В некоторых сельских местностях, в частности в волостях Кюми, Миккели, даже в XX в. около 10 % крестьянских семей имели в своем составе представителя третьего, старшего поколения.{7}
В некоторых местностях страны довольно долго сохранялись так называемые большие семьи (suurperhe). По большей части это были неразделенные братские семьи, состоявшие из нескольких супружеских пар с детьми; реже встречались такие, где во главе стояла еще чета стариков родителей. Такие семьи встречались в трех районах Финляндии. Во-первых, на юго-востоке страны, в карельских местностях, где большесемейные коллективы в отдельных случаях просуществовали до второй мировой войны. Считается, что здесь этому способствовали длительная сохранность подсечной системы земледелия, требовавшей большого числа рабочих рук, многоотраслевой характер крестьянского хозяйства и особенности форм наследования крестьянского двора.
Вторым районом, где отмечается долгое сохранение неразделенных братских семей, были окрестности Куусамо — территории, которая относительно поздно была освоена финнами. Вероятно, именно колонизационные процессы, также связанные с подсечным земледелием, определили существование здесь в рассматриваемый период большесемейных коллективов.
Третий район — это Центральная и Северная Похьянмаа, т. е. две западные провинции страны. Известно, что начиная с XVII в. там наблюдался рост числа неразделенных семей, причем по данным XVIII в. их доля была весьма большой: в некоторых волостях они составляли до трети и даже более всех крестьянских семей. Возрождение и сохранение большесемейных коллективов исследователи связывают с развитием в Похьянмаа крестьянского товарного смолокурения, которое требовало значительного числа рабочих рук. В XIX в. большие семьи здесь начинают вновь распадаться и исчезать.{8}
Большая семья определяла то обстоятельство, что при вступлении в брак молодая входила в дом мужа не хозяйкой, а лишь женой хозяйского сына. В такой семье невестка имела зависимое положение, она была подчинена свекрови, должна была учитывать наличие других невесток и золовок.
Семейный быт западной и восточной части Финляндии имел различия, связанные в определенной мере с разными нормами наследования. Так, в провинции Карьяла право на недвижимое имущество имели лишь те братья, которые постоянно жили в отцовском доме, а уходившие на заработки теряли это право. Нередко это удерживало взрослых сыновей в отцовском доме и способствовало сохранению большой семьи. При этой системе в число наследников иногда попадали жившие в доме люди, не связанные с хозяевами кровным родством, — приемные дети, зятья-примаки или дальние родственники.
На западе и в центральной части Финляндии все сыновья имели право на равную долю наследства. Но сам крестьянский двор, как правило, передавался старшему сыну, который или выплачивал младшим причитающуюся им часть деньгами или выделял небольшой участок — торп (torppa).{9} Единонаследие привело здесь еще в феодальный период к росту прослойки бобылей-торпарей и безземельных крестьян-батраков.
Семья имела патриархальный характер. Все основные вопросы, как хозяйственные, так и семейные, решались хозяином двора. Роль женщин была второстепенной. Только жена дворохозяина имела несколько большие права, и символом ее власти была связка ключей на поясе. Вообще положение замужней женщины в семье в значительной мере определялось социальным статусом ее родни, состоятельностью родителей, размерами ее приданого. При жизни свекрови положение невестки всегда было зависимым, и на ней лежали самые тяжелые работы. Так, женщины из Похьянмаа вспоминают, что «невесток гоняли как батрачек, летом и зимой они были в хлеву… Стирка тоже работа невестки. Зимой стояли босиком на льду, когда полоскали, плакали от боли… Старики пили кофе, когда хотели, а невестки — только по воскресеньям».{10}
По всей стране распространены поговорки: «Зятя хвалят редко, невестку — никогда» или «Рабу хвалят редко, невестку — никогда».
В целом на западе страны женщина была более независима, чем на востоке. В западной части Финляндии по обычному праву, закрепленному законом 1370 г., женщине полагалась определенная доля наследства, хотя она и составляла лишь третью часть доли мужчины. Эту долю девушка получала при выходе замуж в качестве приданого.
На востоке, в Карьяла, девушки получали в приданое только личные вещи, кое-какой инвентарь для женских работ — прядения, ткачества, уборки зерновых и т. п., утварь, а также обычно корову и несколько овец. Лишь в 1879 г. был издан общий для всей Финляндии закон о равном с мужчинами праве женщин на наследство.
* * *
Один из вопросов, рассматриваемых при изучении форм заключения брака, — это где и как было принято искать брачного партнера. Он включает как чисто территориальные рамки подыскания пары, так и социальный круг и возможность свободного избрания спутника жизни. Территория выбора невесты была довольно узкой: от четверти до половины всех браков заключались в пределах своей деревни, и подавляющая их часть — в пределах своего прихода.{11} Взгляды крестьян на то, следует ли брать невесту из собственной деревни или искать «в дальнем краю», отразились во множестве поговорок и пословиц, которые гласят, что хорошая девушка всегда найдет мужа и своих местах или что лучше взять в жены пусть не самую хорошую, но знакомую. Аналогично говорилось и о парнях: «Хороший женится по соседству, плохой — за горами».{12}
Разумеется, частота браков внутри одной деревни или одного прихода зависела от их размеров, численности населения и других обстоятельств. Хотя почти все финны были лютеранами, но наряду с этим в стране было немало сект, которые держались замкнуто, предпочитая заключать браки в своем кругу.
Довольно жесткими были социальные барьеры. Особенно это ощущалось на экономически более развитом западе, где крестьяне-дворохозяева обычно не вступали в брак с лицами другого социального слоя. Правда, торпари стремились найти невесту среди хозяйских дочерей. Однако торпарь нередко сам был младшим сыном дворохозяина, и в этом случае по положению в обществе и своему социальному сознанию он стоял ближе к хозяину, чем к батраку.
Батрацкая прослойка также была эндогамна, тем более что батрак мог найти невесту не только в той же деревне, но и в том дворе, где работал.
У дворохозяев брак вне своего круга считался предосудительным и ослушник мог быть лишен наследства. Даже в конце прошлого века такой «неравный» брак обычно приводил к разрыву с родней.{13}
Насколько выбор спутника жизни зависел от желания молодых людей и в какой мере определялся волей родителей, однозначно ответить трудно. В прошлом у финнов старший мужчина в семье, обычно отец, имел права найтайа, т. е. «выдающего замуж» и «женящего» (naitaja). В случае смерти отца роль найтайа переходила к старшему сыну, дяде или другому старшему мужчине в кругу родственников. По закону о браке 1734 г. парни не зависели более от такого опекуна, но девушки и до середины XIX в. не могли выйти замуж без разрешения найтайа. Позже молодые люди обоего пола получили право свободно вступать в брак по достижении совершеннолетия, т. е. 21 года.
При сватовстве у девушки (как и во время венчания) обязательно спрашивали о ее согласии на брак, но это отнюдь не означало для нее свободы выбора. Парни были несколько свободнее, хотя им приходилось опасаться экономических санкций. Имеется немало сообщений о браках против воли молодых или заключенных по сватовству, без предварительного знакомства.{14}
Брачный возраст в известной мере определялся законодательством. В средневековье девушки могли вступать в брак не моложе 13, а парни — 14 лет; позже брачный возраст повысился для мужчин до 18 лет, для женщин до 15 лет, а с 1911 г. стал для обоих полов 17 лет.{15} В XIX в. крестьянские парни и девушки по традиционным нормам считались взрослыми и имели право вступать в брак после конфирмации, т. е. в 16–18 лет. Не прошедшие конфирмацию не имели права венчаться.
Хотя в рассказах информаторов нередко можно найти высказывания, что девушка в 20 лет считалась уже «не очень молодой невестой», тем не менее фактически брачный возраст был довольно высоким. К сожалению, обычно в церковных записях возраст венчавшихся не фиксировался. Однако по отдельным приходам есть необходимый материал, который свидетельствует, что в середине XVII в. средний возраст венчавшихся был 22,3 года, в середине XIX в. — 24,3 года. Средний возраст вступавших в брак наемных работников был еще выше — соответственно 24,8 и 26,1 года.{16}
В народе считали «брачным десятилетием» возраст от 20 до 30 лет. Основным признаком достижения брачного возраста, по мнению крестьян, было овладение определенными трудовыми навыками. Девушка должна была уметь сшить мужскую рубашку, остричь овцу, не поранив ей кожи на шее, сжать за день определенное количество снопов и т. д. Взрослым считался парень, который мог с земли вскочить на лошадь, смастерить дровни и т. п.
Считалось, что дочерей следует выдавать замуж по старшинству: если младшая дочь выходила замуж первой, это было позором для старшей сестры. В таком случае говорили, что младшая натянула ей «на уши свиную шкуру», называли старшую «рази» (rasi), что обозначает не выгоревший участок на подсеке.{17}
При выборе невесты немалое значение имела состоятельность ее родителей. Известны случаи, когда мать и отец при выборе пары своим детям руководствовались такими соображениями, как соседство земельных наделов, которые можно было объединить в результате брака сына или дочери. Другим важным условием были здоровье и трудолюбие невесты и жениха. Внешние данные были делом второстепенным.
* * *
В XIX в. общение молодежи ограничивалось многими обстоятельствами. Прежде всего был ощутим недостаток свободного времени. Действовали и достаточно строгие нормы поведения.
Лишь в воскресные и праздничные периоды (рождество, пятидесятница и др.) юношам и девушкам предоставлялась возможность для встреч и знакомств. Они могли видеться и во время совместных работ. Так, во многих местностях долго сохранялись общедеревенские покосы на отдаленных землях, куда выезжали на косовицу всей деревней. Нередко устраивались толоки при уборке хлебов, трепании льна и др. Во время толок молодежь старалась показать свою силу, ловкость, трудолюбие. Характерно, что и родители напоминали об этом своим детям.{18} Некоторые толоки, в частности жатвенные, часто заканчивались танцами. Еще в середине XV в. знаменитый туркуский епископ Олаус Магнус писал, что «праздник серпа», т. е. «дожинки», был тем временем, когда, глядя на работу девушек, подбирали в дом невестку.{19}
Молодежь встречалась и на различных церковных праздниках. Престольные праздники собирали всех прихожан, причем люди из отдаленных частей прихода съезжались к церкви заранее. Посещение церкви было праздником, женщины надевали свою лучшую одежду. Около церкви происходила настоящая ярмарка невест: до и после службы девушки прогуливались, а молодые люди присматривались к ним. Родители тоже приглядывали подходящую пару своим детям.{20}
В некоторых местностях восточной части Финляндии в прошлом существовал обычай, по которому девушки приходили в праздничный день к церкви с лукошком лесных ягод и угощали ими приглянувшегося парня. Если тот принимал угощение, это означало, что он хочет продолжить знакомство. Так девушка могла в какой-то мере проявить собственную инициативу в завязывании знакомства.{21}
Сохранились воспоминания еще об одном древнем обычае. Девушка, желавшая выйти замуж и не имевшая жениха, шла в праздник к церкви с пустыми ножнами от финки на поясе. Ее сопровождала какая-нибудь старшая женщина, которая объявляла народу: «Девушка пришла с ножнами… Если нравится девушка, клади нож в ножны».{22} Парень, который был не прочь к ней посвататься, вкладывал нож в ее ножны, а сопровождавшая женщина вынимала нож и прятала. Таким образом могли попытать счастья и несколько парней. Через несколько дней парень шел в дом к девушке узнать, принято ли его предложение. Если его нож был воткнут снаружи во входную дверь, это означало отказ; если же нож оказывался внутри избы, в задней стене — можно было начинать сватовство.
Кроме церковных праздников существовали и различные развлечения и обряды, в которых молодежь принимала активное участие. На рождество, масленицу, вознесение, иванов день жгли костры, водили игры, танцевали, пели. По весне парни устраивали на площадке для танцев (hyppypaikka, tanssipaikka) качели. В теплые месяцы «здесь танцевали, пели, боролись. Кто сочинил за зиму новую песню, пел ее здесь. Песни складывали обо всем, за работой, каждый сам, из головы».{23} Иногда на зиму снимали какую-нибудь избу для танцев. На танцы, устраиваемые по поводу оглашения или рукобития, а также на свадьбы собиралась вся деревенская молодежь: участвовать в танцах могли и незваные гости. Про девушку, не находящую себе жениха, говорили: «Ну, эта уж совсем никудышная, если и на (чужой) свадьбе не нашла себе парня».{24}
Несмотря на то что в конце XIX в. традиционные формы деревенского быта быстро исчезали, некоторые из них дожили до 1920-х годов. Так, церковные праздники потеряли свое прежнее значение, а встречи и «немое гуляние» молодежи около церкви сохранялись. Местом встречи оставались общие танцы на свадьбах, ярмарки, где парень мог пригласить девушку прокатиться на карусели, зайти в балаган, угостить ее лимонадом — словом, завязать или поддержать знакомство.
До конца XIX в. в некоторых местностях Финляндии еще сохранилась старая традиция посещения парнями девушек по ночам. Этот обычай своими корнями уходил в далекое прошлое и был довольно широко распространен в Европе — в Германии, Австрии, Швейцарии, Скандинавских странах, в Эстонии и др. На его происхождении нет необходимости останавливаться, существующие гипотезы достаточно хорошо освещены в литературе.{25} Считается, что в Финляндию этот обычай проник из Скандинавии. У финнов он известен под множеством местных названий: «ночной бег», «ночное хождение», «хождение в клеть», «попытка», «стремление» (y?juoksu, y?jalassa k?ynti, luuhalla k?ynti, pyrkiminen) и т. д. В XIX в. «ночное хождение» было известно в Финляндии в двух формах — коллективное и одиночное.
Оно начиналось весной, когда девушки переходили спать в клети. В одних местах это происходило на 1 мая (вальпургиев день), в других — на пасху. Право на «ночное хождение» имели только взрослые парни, прошедшие конфирмацию, и девушек посещать они могли лишь конфирмованных. При коллективном «хождении» парни с наступлением темноты шли компанией из одного двора в другой. Подойдя к клети, они просили впустить их. Девушки спали обычно по двое или по трое в одной клети. Одна батрачка вспоминала: «У меня был лутти (клеть), а у хозяйских дочерей — верхняя камора. В одной клети (нас) было три служанки». При коллективном хождении получить разрешение войти в клеть было нетрудно. Парни входили в помещение, кто-то усаживался, кто-то оставался стоять в дверях, вели беседу, шутили, а их предводитель выступал как бы сватом — просил за того из парней, кто хотел остаться. Затем все, кроме «сосватанного», шли дальше. Поведение молодого человека, остававшегося на ночь с девушкой, было строго регламентировано: ему разрешалось снять куртку, сесть на край кровати, лечь рядом с девушкой. Но интимной близости не допускалось. Если парень пытался перейти рамки дозволенного, он рисковал быть исключенным из числа «ходящих». «Если что… уходили на другую кровать… если парень приставал, девушка уходила с кровати… За всю жизнь лишь одного такого видела», — вспоминала в 1930-е годы одна женщина.{26} Юноша при каждом очередном ночном выходе мог оставаться у разных девушек, пока не находил себе пару.
Нередкими были случаи соперничества из-за девушек. Особенно рискованно было ходить в чужую деревню: местные парни могли избить чужака.
Коллективные формы ночного хождения дольше всего сохранялись в Похьянмаа. В остальной Финляндии парни ходили поодиночке, что явно было уже пережиточной формой обычая. К концу XIX в. одиночное хождение довольно устойчиво сохранялось только у финнов Карельского перешейка. На юго-западе страны оно почти исчезло и осуждалось обществом. При хождении в одиночку парень не без труда получал разрешение войти в клеть, которая была заперта. Обычно он долго стучал в дверь или заднюю стену клети и просил впустить его. Существовали даже определенные традиционные формы таких просьб, например: «Вставайте, девушки, когда парни пришли к вам в гости, откидывайте крючок, отмыкайте замок. Пустите нас в свое общество».{27}
Парень старался, чтобы родители девушки не услышали его, так как отношение к ночным визитам было неодобрительным, и если молодого человека замечали, то прогоняли.
В Похьянмаа устойчивы были и традиции деревенского контроля за поведением молодежи. Если юноша начинал посещать одну и ту же девушку, он и женился на ней. Родители всегда знали о том, кто ходит к их дочери, хотя формально визиты и происходили тайно. Поэтому если они сразу не вмешивались в дело, то это означало их молчаливое согласие. Ночное хождение обычно продолжалось в таком случае год-два, затем парень шел просить руки девушки, сватовство обычного типа здесь отсутствовало.
Большинство свидетельств подтверждает, что и при постоянном «посетителе» девушка не допускала с ним интимной близости. Деревенские сплетницы следили за тем, когда после вступления в брак рождался ребенок, и слишком быстрое его появление считалось позором для молодки.{28} Иногда, правда, случалось, что молодая пара все же нарушала эти нормы в надежде, что легче будет получить согласие родителей на брак.
Исследователи отмечают, что там, где ночное хождение в традиционной форме исчезло, более часто рождались внебрачные дети в результате посещений, не контролируемых обществом. В основном это относится к юго-западным районам страны, где социальное расслоение крестьянства привело к появлению большого слоя батраков.
В XIX столетии сватовство, представлявшее собой, как правило, сложный ритуал, было обычным. В подыскании невесты или жениха немалую роль играли полупрофессиональные или профессиональные свахи, однако их функции оканчивались после того, как договаривались о приезде сватов. Сват (kosjamies, puhemies) был важной фигурой в предсвадебных обрядах до конца XIX в., а кое-где и в начале XX столетия. В роли свата выступал кто-нибудь из ближайших родственников парня — дядя, крестный, хотя можно было обратиться и просто к уважаемому соседу. Обычно сват был один, но в провинции Хямэ было принято посылать двух сватов, в Уусимаа, если сваты ехали по предварительной договоренности, их могло быть и больше. На юго-востоке страны сватом мог быть и отец парня. У батрака, жившего вдали от родных, сватом был хозяин двора, где он работал. От приглашения в сваты отказываться было не принято.
Сватовство распадалось на два этапа: сватовство, или «запрос» (kosinta, kosimine, naiman meno, kysyj?iset, sulhasena k?yd?), и обручение (kihlaus). Последнее соответствовало русскому сговору, или рукобитию. Нередко свататься ехали без предварительной договоренности, но все же чаще заранее испрашивали на это разрешение.
В первый приезд, при сватовстве, сваты должны были изложить свое предложение и оставить залог-кихлат (kihlat). Разумеется, в каждом случае ход предсвадебных обрядов мог иметь те или иные особенности. Это зависело от степени знакомства самих молодых людей и их родителей, немало было и местных различий.
Так, в некоторых местностях (Саво, Куусамо) сват мог проводить весь первый этап сватовства один. Лишь после того, как девушка принимала от него кихлат в знак согласия, он приезжал с женихом. У финнов Карельского перешейка соблюдались старые традиции многоступенчатого сватовства и было много особенностей в деталях обряда. Сначала сват или кто-нибудь из домашних жениха отправлялся испрашивать разрешения на приход сватов, затем приезжали жених со сватом. Они «оплачивали», или «отмечали» (rahominen, merkkiminen), девушку, оставляя денежный залог, — это было равноценно сватовству. Затем происходило знакомство обоих «родов». Родственники встречались обычно в церкви и после службы собирались в мирской избе, где невесте вручали кольцо и пили харьякайсет (harjakaiset) в знак согласия обеих сторон. Только затем следовало обручение.
Сваты старались проводить выезд торжественно, но незаметно, в сумерки, чтобы не видели соседи. Тайна соблюдалась отчасти во избежание огласки в случае отказа, а также чтобы «не сглазить» удачу. Сват и жених надевали праздничную одежду, ехали в парадной повозке, на лучшей лошади. Свату полагалось брать с собой дорогую трубку и кисет. На счастье брали разные обереги, например угли из домашнего очага. Если по дороге первой встречалась женщина, лучше было сразу вернуться домой.
По прибытии в дом сваты вели себя сообразно местным обычаям. В некоторых районах было принято чуть ли не с порога прямо переходить к делу. Но обычно гостей приглашали сесть, и они, не раздеваясь, садились за стол, вели разговор о погоде, других отвлеченных вещах, курили и лишь потом начинали переговоры. Суть дела излагали обычно прямо: «Раньше мы к вам просто ходили в гости, а сейчас пришли сватами» или же так: «Пойдет ли ваша дочь за сына такого-то». На Карельском перешейке, правда, еще соблюдался обычай иносказаний о пропавшей телке или ушедшей от охотника дичи и т. п.
По поведению хозяев сват угадывал, как относятся к их предложению. Это выражалось по-разному. Даже если прием был любезный и хозяева угощали их кофе, кормили их лошадей, это еще ничего не значило: посещение сватов всегда было честью и поднимало цену девушке. Если во время переговоров ее не приглашали в комнату, это означало окончательный отказ. При благоприятном ходе событий гостям предлагали раздеться (иногда после того, как они уже пили кофе в шубах) или приглашали в чистую половину. В этом случае сват выкладывал и залог — кольцо, деньги или иной подарок, — согласно местным обычаям и состоятельности жениха. Сватовство могло завершиться окончательным решением о браке. Это происходило тогда, когда обе стороны были хорошо знакомы, вопрос был предварительно обсужден родителями между собой и т. п.
При обычном ходе сватовства окончательное решение принималось на втором этапе, а на первом же получали лишь предварительное согласие, если, конечно, не было отказа. Так, если девушка не брала залога, оставляя его на столе, это был окончательный отказ. Если же брала, то это значило, что предложение будет обдумано. Беря залог, девушка соблюдала «меры предосторожности»: избегала брать подарок в руки, старалась смахнуть его со стола в передник или корзину для шерсти. Сваты же стремились достигнуть противного — был известен даже обычай опускать платок с залогом за ворот одежды девушки, чтобы он коснулся ее тела: предполагалось, что после этого она «присохнет» к парню.{29}
Следует отметить, что девушка в ходе сватовства проявляла некоторое участие — отвечала, согласна ли принять предложение, брала залог, но у парня была совершенно пассивная роль — ему не полагалось ничего ни говорить, ни делать.
Родители девушки, если жених им решительно не подходил, прибегали к какой-нибудь вежливой отговорке: невеста молода и т. д. Но никогда не было речи о том, что жених им не нравится, это было бы оскорблением. Тем не менее в случае неудачи сваты обижались и в отместку старались «отвадить» от этого дома других женихов: выходя, они могли плюнуть в очаг, закрыть дверь левой ногой. Хозяева же стремились немедленно оберечься от «порчи»: они засыпали след уехавших горячей золой, заметали его печным веником и т. д.
Оставленный сватами залог считался их односторонним обязательством. Ответного залога они часто не получали, а если девушка и давала какую-нибудь вещь, чаще всего платок, то это было лишь символом того, что у нее хранится залог-кихлат. В течение определенного срока (одна — три недели) залог можно было вернуть жениху. Решающим моментом было традиционное посещение невестой дома жениха — после этого следовало или вернуть залог, или проводить сговор.
Вне зависимости от этого девушка, не сообщая своим родителям, могла через несколько дней после сватовства отослать залог (с какой-нибудь деревенской старухой) жениху. Это означало, с одной стороны, что у девушки есть и другие претенденты, а с другой — позволяло и жениху отказаться от его предложения (ведь иногда парень видел девушку при сватовстве впервые). По некоторым данным, если девушка действительно хотела отказать жениху, то к его залогу она добавляла какую-нибудь вещь — платок, варежки и т. п.{30} Обычно жених, получив обратно кихлат, тут же вез его вновь невесте, подтверждая свое предложение.
Посещение невестой дома жениха проходило по-разному в зависимости от обстоятельств и местных традиций. Весьма разнообразны и наименования этого визита в разных частях страны. Наиболее распространенными были «смотрины дома (или двора)» (kodinkatsonta, talonkatsojaiset) или «места для прялки» (rukin siijan katsominen); кроме того, известны названия «неделя (проверки) годности», «невестина неделя», «штанная неделя» (kelpausviikko, morsiusviikko, housuviikko) и др.
Если семья жениха была мало известна, «смотрины» его дома были настоящими: девушка отправлялась туда с отцом, который смотрел скот, поля и т. д., чаще же ее сопровождал кто-нибудь из старших женщин — замужняя сестра, тетка и т. п. Визит мог быть коротким, но обычно девушка оставалась в доме жениха на неделю, выполняя при этом какую-либо чистую работу: ткала, шила, вязала. В некоторых местностях она должна была сшить жениху верхние и нижние штаны, а также чинить белье, штопать носки, что и отразилось в некоторых приведенных выше названиях визита невесты.
В Похьянмаа девушка нередко отправлялась в дом жениха на «неделю пригодности», т. е. во время жатвы, и должна была показать, как умеет работать. Одна женщина из Похьянмаа рассказывала, что в свое время в доме жениха всю неделю работала на мятье конопли, вставая в 3 часа утра.{31}
В Варсинайс-Суоми и Уусимаа посещение невестой дома жениха происходило только после церковного оглашения, т. е. перед самой свадьбой, и имело иную цель. Приезжая на «гощение» (morsiankesti), невеста привозила родственникам жениха подарки; раздача их на свадьбе, как это было принято ранее, здесь исчезла.{32}
Итак, если после визита в дом жениха девушка (или, точнее, ее родители) решала принять предложение, сваты приезжали уже для проведения обручения. Обручение имело юридическую силу и после него в случае нарушения договора о браке пострадавшая сторона могла обращаться в суд. Значимость обручения в народе была столь велика, что в прошлом молодая пара после обручения нередко начинала супружескую жизнь, не дожидаясь ни венчания, ни свадьбы, на что часто жаловались пасторы. После обручения парень уже назывался женихом (sulhanen, ylk?, yrk?), а девушка невестой (morsian). Девушку продолжали так называть и после выхода замуж вплоть до рождения ею первого ребенка.
Формы обручения были очень разнообразны. Не останавливаясь на всех локальных вариантах, отметим, что основные различия наблюдались между западной и восточной частями страны, хотя к концу прошлого века их граница настолько передвинулась, что ареал восточнофинской обрядности занимал лишь узкую юго-восточную часть финляндской Карьяла.
Характерной чертой восточнофинского обряда обручения было участие в нем родни невесты. Родственники не только присутствовали, но и одаривались сватами, что подчеркивало их роль в заключаемом соглашении.
Невеста обычно получала из рук жениха подарки, которые, как и залог, назывались «кихлат», и давала ему в ответ какую-нибудь вещь собственного изготовления (варежки, носки), после чего они обменивались рукопожатием. Отцу и матери невесты сваты вручали «головные деньги» (p??raha), которые рассматривались в народе как возмещение родителям расходов на воспитание девушки. Даже бедняки старались иметь в качестве «головных денег» серебряную монету. Нередко это была сумма, равная стоимости коровы. Правда, отец, получивший «головные деньги», как правило, отдавал их потом дочери, и они возвращались в хозяйство ее мужа. Деньгами одаривались и родственники девушки, часто у сватов была для этого припасена целая груда медных монет. Деньги бросали также на пол — «кошке» (их подбирали дети) и за печь — «домовому».
Сваты, в свою очередь, обыкновенно получали подарки в виде разных текстильных изделий, изготовленных невестой.
В западной части Финляндии родня обычно не присутствовала на обручении. В Варсинайс-Суоми считалось, что на этой церемонии вообще не должно быть никого, кроме родителей невесты. В Хямэ, напротив, это событие отмечалось очень празднично, устраивались угощение, танцы, но гостями были преимущественно соседи, а не родня.
В прошлом церковь пыталась «включиться» в обряд обручения и требовала обязательного присутствия на нем пастора. Он читал молитву, передавал невесте подарок жениха и разнимал их руки после рукопожатия. С того времени, как оглашение брака в церкви и венчание прочно вошли в быт, заключение брака оказалось уже под достаточным контролем церкви и присутствие пастора на обручении отпало. В ритуале, однако, сохранились чтение молитв, пение псалмов, чем руководил обычно сват.
Подарки-кихлат, которые получала невеста в ходе сватовства, передавались ей чаще всего в два приема: одна часть при сватовстве, другая при обручении. Хотя в обоих случаях подарки назывались «кихлат» (буквально: «залоги»), значение их было различным. Кихлат, взятые при сватовстве, можно было вернуть, после обручения это уже был подарок, обязывающий вступить в брак.
При обручении в разные времена дарили различные вещи, не говоря о том, что их ценность и количество зависели от состоятельности жениха. «Бедные имели только шелковый платок, у богатых были припасены серебряные рубли».{33} В кихлат обычно входили какая-то сумма денег (богатые люди специально копили серебряные и даже золотые монеты), украшения (фибулы, броши, серьги), упоминаются серебряные и мельхиоровые ложки, а также некоторые предметы одежды. Практически обязательным были один или два (большой и маленький) головных шелковых платка, нередко дарили ткань на платье, башмаки. Богатые крестьяне дарили также золотые цепочки, медальоны, позже часы. К концу XIX в. в состав кихлат вошло и кольцо, у богатых — золотое, но чаще серебряное. Бедняки не имели возможности купить кольца и даже для венчания одалживали их у знакомых.{34} Когда невеста шла в церковь, она надевала украшения и платки, полученные при обручении.
Наряду с кихлат жених дарил невесте в предсвадебный период и другие подарки, преимущественно вещи, сделанные им своими руками: украшенные резьбой или росписью лопасти для прялки, шпулечницы, стулья, грабли и т. д.
Следует сказать, что Финляндия не знала характерного для некоторых народов, в том числе для шведов, обмена подарками между женихом и невестой. Там, где в Финляндии обычай делать подарки жениху невестой получил распространение, он был явно заимствован от местного шведского населения. Известно, что на северо-западе невеста дарила жениху плетеные вожжи с кистями, красивую санную полость, и по выезду было видно, что едет жених. Кроме того, она готовила ему в подарок нижние штаны, рубаху и носки, которые жених надевал, когда шел в церковь на оглашение.{35}
Со временем старинные традиции отмирали, распространялись новые обычаи. К числу их относятся и совместные поездки жениха и невесты для покупки подарков-кихлат, причем уже после оглашения брака в церкви. Жених и невеста отправлялись в ближайший город: он покупал подарки для нее, а она — недостающие вещи для приданого, приобретались также припасы для свадебного пира. Иногда им приходилось сначала продать привезенные из дому товары и уже потом на вырученные деньги покупать необходимое. Как рассказывала одна женщина, у них с женихом было три бочки дегтя, которые они свезли в Коккола, продали там по 15 марок и купили два платка — из эластика и муслина, а также серьги и серебряное кольцо.{36}
К началу XX в. предсвадебные обряды стали исчезать, молодежь постепенно получала все большую независимость в выборе брачного партнера. При этом уходил в прошлое и сам обряд сватовства, часто молодые люди уже не просили у родителей разрешения на вступление в брак, а прямо объявляли им о помолвке. Правда, девушки обычно держали мать в курсе дела, но парни молчали до последнего момента.
Народные предсвадебные обряды заканчивались описанным выше обручением, за ним следовало оглашение брака в церкви (kuulutus). С просьбой об оглашении к пастору обращался жених вместе с отцом или сватом. За оглашение следовало уплатить церкви установленную денежную пошлину, и по традиции невеста приносила пастору подарки: рубаху, носки, яйца, масло и т. п. Три воскресенья подряд пастор после службы объявлял с кафедры о предстоящем браке.
Особо следует сказать о том, что сравнительно новый в предсвадебных церемониях праздник оглашения во второй половине XIX в. стал заменять у неимущих слоев населения свадьбу. В западных и северных районах, прежде всего в Похьянмаа, батраки и вообще бедняки только этим праздником — «найтайсет» и отмечали вступление в брак, а в церкви венчались затем без всяких торжеств. Так, из Южной Похьянмаа есть определенные сообщения о том, что «свадьба с венчальной короной» была лишь у богатых, у бедноты — только «найтайсет».{37} Беднота не имела средств для проведения дорогостоящей традиционной свадьбы. К тому же батраки часто были оторваны от своей родни, что, с одной стороны, делало их в определенной мере независимыми, а с другой — лишало смысла многие моменты традиционной свадьбы. Например, такая церемония, как переезд невесты в дом жениха, была невозможна для наемного работника, поскольку он жил в чужом дворе. И когда в XIX в. на западе страны свадьба стала демонстрацией высокого социального статуса вступавших в брак, декларацией появления нового дворохозяина, — это, конечно, касалось лишь богатых крестьян.
Беднота стала отмечать как праздник именно оглашение и считать этот момент ритуала общественным признанием брачного союза не случайно: в крестьянской среде бытовало убеждение, что оглашение, как и традиционное обручение, дает молодой паре право на начало супружеской жизни, поскольку о браке было заявлено публично. Есть сведения, что в прошлом после оглашения жених привозил невесту на неделю к себе в дом, и с этого времени им стелили общую постель. Также и когда после оглашения жених приезжал в гости к невесте, считалось само собой разумеющимся, что он проводит с ней и ночь, ему даже не предлагали отдельной постели.
Перед оглашением пастор обычно проверял знание молодыми людьми катехизиса и умение читать — у лютеран это рассматривалось как обязательное условие для вступления в брак. В XIX в. далеко не все финские крестьяне были вполне грамотны. Часто их знания ограничивались тем, что они успевали за две-три недели получить в конфирмационной школе. Считалось, что жених и невеста должны посетить одно из оглашений (только в провинции Карьяла это не было обязательным). Согласно существовавшей примете, у того, кто не пошел на оглашение, родятся глухие дети. В церкви жених и невеста сидели порознь. После оглашения они обычно ехали в дом невесты, а в некоторых местностях — к жениху.
По случаю оглашения устраивался небольшой праздник; он был характерен для западной части Финляндии и известен под множеством местных названий. Наряду с основным — кулиайсет (kuuliaiset) — бытовали также термины кихлайяйсет и найтайяйсет, т. е. этот праздник назывался так же, как праздник при обручении. В прошлом было распространено представление, что, огласив имена вступающих в брак, пастор «сбрасывал их с крыши церкви» (или с церковной кафедры). Вследствие этого молодые будто бы начинали хромать и танцевали на празднике с клюкой. Отсюда праздник получил название «костыльного», «праздника хромания», «танца с клюкой» (raatulit, kraatulit) и т. п. Праздник этот был относительно новым, возникшим под влиянием шведского населения страны. Участвовала в нем преимущественно молодежь, угощение было обычно скромным — кофе, булочки, напитки. Устраивались и танцы, причем приглашали музыканта, а если позволяли средства, то и нескольких. Иногда молодая пара получала при этом какие-нибудь подарки: шерсть, лен, посуду, деньги и т. п. Свадьба справлялась обыкновенно через несколько месяцев после оглашения, но иногда через неделю после третьего оглашения.
Период между помолвкой (или оглашением) и свадьбой невеста использовала для завершения подготовки приданого и подарков родне жениха. В это же время она по традиции должна была провести «сбор приданого», обходя деревню с сообщением о свадьбе и получая в ответ различные подарки. Сбор приданого, или «помощи» невестой имел множество локальных названий: «хождение за подарками», «езда за приданым», «сбор приданого» (annoksilla k?ynti, kapionajo, kapionkeruu). На юго-востоке он назывался «хождение волками», «битье волчьей шкуры» (susiminen, sudennahan pieks?minen). Эти термины, видимо, связаны с одним из традиционных иносказательных названий жениха — «волк».
Сведения о «собирании приданого» у финнов имеются начиная с позднего средневековья, такое «хождение за подарками» известно также в Швеции, Эстонии, Ингрии. Считается, что в Финляндии этот обычай был результатом шведского влияния. По своему характеру он, несомненно, древний и восходит к традициям коллективной взаимопомощи. Этот обычай прочно вошел в финскую предсвадебную обрядность. Несмотря на неоднократные попытки запретить его административным путем, он начал исчезать только тогда, когда социально-экономическое развитие деревни изменило его значение в глазах сельского общества.
На сбор помощи невеста выходила со спутницей, которая называлась каасо (kaaso), йохтоо (johtoo от johtaa — «вести»), на юго-востоке — саува (sauva). Каасо — «спутница» — это термин, относящийся к старшей замужней женщине, которая во время свадебной церемонии находилась около невесты, руководя ею, а отчасти всем ритуалом. Сопровождать невесту при сборе помощи могла и другая женщина, не только та, которая потом являлась каасо на свадьбе. Термин «саува» — «дорожный посох», — видимо, символически определял роль спутницы. Каасо могли быть в зависимости от традиции или обстоятельств разные лица: тетка, старшая сестра, у православных — крестная, иногда просто пользовавшаяся уважением соседка. В прошлом роль каасо была почетной и труд ее — безвозмездным. Позднее для сбора помощи нередко приглашали какую-нибудь бедную женщину, выделяя ей часть полученных подарков или определенную денежную сумму, что свидетельствует, безусловно, об отмирании обычая.
Как велика была округа, в которой невеста собирала подарки, установить трудно, видимо, здесь не было единообразия. Обычно она обходила свой приход, иногда имела при этом свидетельство от пастора, что церковное оглашение состоялось. В некоторых местностях посещали лишь те деревни, где жили родственники жениха. Известно, что некоторые невесты ходили только к родным и знакомым, хотя, по старым обычаям, следовало обходить все дворы, иначе можно было обидеть хозяев.{38}
Невеста и ее спутница надевали парадную одежду: невеста — выходное черное платье с шелковой шалью — подарком жениха — и украшениями, если они были в составе кихлат. Иногда она несла на руке несколько сложенных шалей и платков, как знак своего положения. Кроме того, она брала с собой нарядную наволочку или простыню, куда складывала подарки.
Входя в дом, невеста со спутницей могли обнаружить, что он пуст и хозяева спрятались от сборщиц. Обычно это было шуткой, но если хозяева прятались всерьез, гостьи могли и отомстить, например бросить башмак в котел с кашей, запихнуть курицу в маслобойку под мутовку и т. п.
Когда хозяева появлялись, каасо произносила традиционную фразу: «Мы за помощью невесте» или нечто в этом роде, называла себя и представляла невесту. Сопровождающей следовало быть находчивой и бойкой: разговор с хозяйкой вести весело, в шутливом тоне. Невеста же все это время сидела «как немая». Обычно посетительниц угощали, чаще всего подавали кофе. Им давали необработанные лен и шерсть, а также полотенца, варежки, носки, мыло, деньги. Невеста складывала подарки, присматривая, чтобы хозяева не сунули среди них в шутку поильный рожок для младенца, вырезанную из картофелины фигурку ребенка, обглоданную кость или старую туфлю.
Обыкновенно невеста со спутницей ходили пешком, но иногда жених утром привозил их на лошади в ту деревню, где они должны были собирать помощь, а вечером увозил обратно.
Отношение к сбору помощи в крестьянской среде было двойственным: известно о жалобах крестьян на обременительность таких сборов, с чем, вероятно, и были связаны запреты этого обычая, издаваемые властями и церковью. Возможно, случались и злоупотребления (именно поэтому невеста и запасалась пасторским свидетельством). Вместе с тем есть данные, что и после административных запретов крестьяне продолжали проводить сбор помощи и поддерживали эту традицию. Исчезать она начала прежде всего на западе и юго-западе страны, где дочери богатых крестьян стали считать ее унизительной, признаком бедности. В описываемый период девушки из богатых семей или вообще не ходили по дворам, или посещали только близких родственников. Некоторые девушки отправлялись за «помощью» тайно от жениха, если тот не одобрял этот обычай. Несомненно, что для бедных невест «помощь» была большим подспорьем. Дольше всего обычай сохранялся на юго-востоке страны, отдельные сведения о сборе помощи там относятся к 1920-м годам.{39}
Обычай «хождения» постепенно утрачивал былой характер взаимопомощи, напоминая скорее меновую торговлю. Одна невеста из Похьянмаа рассказывала, что она отправилась в Хямэ, чтобы собрать там себе льна. Девушка несла с собой мелкий лавочный товар: напильники, иголки, краски и т. п. Взамен она получила необработанный лен, обработала его и соткала вещи для приданого и подарки жениху. Упоминается, что иногда невеста со спутницей несли с собой кофейник и кофе и, приходя в дом, варили хозяевам угощение. Известно, что невесты даже продавали собранные лен и шерсть в городе и покупали себе необходимое в магазине.{40} Все это свидетельствует об отмирании обычая «хождения за помощью».